Ак Вельсапар - Рассказы
Так он пустился во взрослую жизнь. А Большая белая сука выпала из его жизни. Надолго. Менялись времена года, а её всё не было, но однажды, с наступлением третьей весны их разлуки, он заметил её в чужой стае… Сам он тоже давно входил в другую такую же стаю. Был полностью свободным и самостоятельным. Но, завидев мать, на миг забыл обо всём, бросился к ней со всех ног, как маленький щенок! Но Большая белая сука не стала выказывать ему особого внимания, обнюхала со всех сторон и отошла. Кобели из её стаи неприветливо зарычали… Он понял, если проигнорирует предупреждение, добром для него это не кончится, будет драка. Ему не оставалось ничего, как ретироваться. На этот раз они расстались с матерью навсегда.
А теперь вот он стал стар и немощен. Даже самая лёгкая добыча была ему уже не по зубам. В свои лучшие годы он бы достал эту треклятую кость со дна помойной ямы запросто, привычным тогда для него лёгким двойным отталкивающимся прыжком! Но теперь двойной прыжок ему не под силу, помойка его просто проглотит, если он попробует это сделать. Всему своё время. Наверно, ему нынче только и осталось довольствоваться чужими объедками. Это уже конец. И ничего нельзя переиначить. Когда даже его единоутробный брат, вскормленный, как и он, молоком Большой белой суки, не хотел с ним делиться едой, прогнал подальше от своей богатой чашки, стоит ли говорить о других, чужих?
Пегий Алабай снова стал вспоминать: почему брат поступил так? Неужели он не признал его? Может, щуплый хозяин кормит его плохо? Нет, не похоже, чтобы он страдал от голода! Он сыт! Но, возможно, его брат перевоплотился в другого! Изменил своей первоначальной сущности!..
У Пегого снова, как уже было раньше, словно сами по себе стали расти и выступать из огромной пасти ещё острые клыки, затвердевали мышцы, будто по всему телу разливалась горячая кровь. Глаза его засверкали по-боевому. Охватившие его тело старость, медлительность и лень отступили на время. Обострилось обоняние.
Хотя его собачье чутье давно уже подсказывало ему о приближении чего-то такого, что нависало над ним неотвратимо и чему он пока не поддавался. Однако тяжесть в теле росла и не давала покоя, отравляла воздух, которым он дышал, обременяла легкие, проникала вместе со скудной пищей в желудок, когда он с собачьей поспешностью глотал очередную подвернувшуюся ерунду. Он подозревал, что приближается что-то незнакомое, тёмное. Оно беспощадно поднимало голову во всех его старых ранах, шло по пятам днём и ночью. Не есть ли это смерть? Тот самый вечный покой, что одновременно страшит всё живое, но и манит отживших свой век.
Чутьём бессловесной твари он догадывался, что длина дорог, которые ему осталось отмерить, не велика. Однако не это беспокоило его. Главное, он хотел дожить свою жизнь так, как желал: не отнимая еду у слабых, не унижаясь перед более сильными и удачливыми. Всё чаще думал он именно об этом, когда лежал где-нибудь на обочине, опустив голову на усталые лапы. Лежал он теперь чаще и дольше обычного, мог пролежать даже дни и ночи напролёт! Сырая земля тянула его к себе больше, чем жизнь. Если бы не Его величество голод, он бы оставался на одном и том же месте, пока не передал бы сырой земле все остатки тепла своего дряхлого тела. Но голод напоминал ему, что он пока жив и что всё-таки придётся искать пищу. Проклятый ненавистный голод с той же легкостью, с которой он сам брал в зубы кость, поднимал его по утрам, ставил на лапы и выгонял на поиски пропитания. И он с покорностью семенил по дорогам до глубокой ночи.
И вот всё кончилось, всё! Вот она, его последняя добыча, таящаяся на дне ямы… Добыча, которую он уже не в силах достать!
Пёс лежал на обочине, грустно вглядываясь в темноту. События, которые приходили в его память и уходили из неё, были спутанными, беспорядочными; память ни на чём надолго не останавливалась. Однако пережитое во дворе у щуплого хозяина унижение, которому подверг его родной брат, не забывалось. А в этот вечер оно пришло на ум повторно. Может, потому, что происшедшее он считал самым отвратительным унижением за всю свою собачью жизнь?! Воспоминания того дня не оставляли его, давили на сердце, от них болела голова. Он закатывал свои умные, понятливые глаза, казалось, вот-вот заскулит — от боли и обиды давно минувших дней. Но лохматая голова оставалась лежать на передних лапах неподвижно.
Живущие на окраине петухи торжественно прокукарекали полночь. В этой части города, больше похожей на провинцию, чем на столицу, прекратилось всякое движение на дорогах. Погасли последние светлые окна в веренице кирпичных и глинобитных домов, тесно прижимающихся друг к другу. Ночь съежилась. Кругом воцарилась темень. Люди, оставив улицы бродячим животным, насекомым и другим ночным существам, забылись глубоким сном в домах.
В этот миг в темноте вдруг явился некто. Он шёл, словно бездомный… или это его выгнали из дома в ночь? Шёл вверх по улице, туда же, куда проехала немногим раньше последняя машина. Шумная, вонючая. Алабай сначала заметил силуэт, потом различил, что тот движется и, приближаясь, увеличивается в размерах. Постепенно “нечто смутное” превратилось в человека. Теперь пёс слышал его неровные, нервные шаги. Уловив человечий запах, Алабай понял, что прохожий боится. Поэтому, когда тот сравнялся с ним, не зная почему, чисто инстинктивно зарычал. Человек шарахнулся в сторону, а потом швырнул в него подвернувшийся под руку увесистый камень, полёт которого оборвался на левом боку пса. Пегий мгновенно вскочил на лапы. От боли замешкался лишь на секунду, а потом, перемахнув через помойную яму, бросился за неосторожным запоздалым путником. Он погнался за ним не на шутку, и, если бы догнал, тогда человеку, конечно же, не поздоровилось бы. Но тот вовремя сообразил — ворвался в первый же удобный двор, перемахнул через забор, тем и спасся. Пёс облаял его как следует с этой стороны забора, а потом двинулся прочь.
Он не стал больше сомневаться, куда ему идти, а прямиком направился к щуплому хозяину. Туда, где со звенящей на шее длинной цепью проживал его единоутробный брат Чернолобый, вскормленный, как и он сам, молоком Большой белой суки. Было видно, что Пегий задумал что-то серьёзное… Решил даже не сегодня, а уже давно, может, в тот день, когда они, после стольких лет разлуки, столкнулись впервые.
Кроме Алабая, некому было помочь пленнику щуплого хозяина, потому что из всей семьи Большой белой суки остались в живых только они вдвоем. Значит, никто не в силах вызволить брата из плена унижения. Пегий — последний из семьи Большой белой суки, кто на воле. Может, меньше всего повезло Чернолобому? Ведь именно ему выпала жестокая доля — служить кровному врагу! Несчастный… Нет, он не может оставить брата в беде! У Алабая в запасе — лишь одна, последняя ночь, совсем немного жизни, а потому мешкать не следует.
Он бежал вперед без передышки, миновал уже несколько маленьких улиц, дальше взял вверх по узкой старинной в сторону гор, в конце свернул на светлую, широкую. Он хорошо знал эту улицу — и, хотя на ней не было ни одной мусорной ямы, дворняги все равно постоянно караулили здесь, потому что на обратной стороне теснящихся в один ряд магазинов можно было часто поживиться чем-нибудь съестным, а то и сытной костью. Это обычно случалось у мясных лавок. И возможность урвать кусок мяса притягивала сюда бесчисленное количество бродячих или просто голодных собак разной масти со всего города. Недаром этот участок был местом постоянных собачьих схваток и драк. Эта улица помнила множество оторванных или покусанных ушей да хвостов, покалеченных лап, поломанных ребер, перегрызенных глоток. И он бывал здесь нередко, а где же ещё ему быть, если только тут можно рассчитывать на настоящий лакомый кусочек! Но сейчас он был равнодушен к привычным для этих подворотен запахам, а потому бежал без заминки дальше. Давно притупившийся голод напоминал о себе лишь изредка острыми уколами в желудке, но пес старался не обращать на это внимания.
Светлой улицей он будет бежать до маленького базарчика по левую сторону дороги, миновав его, поднимется немного вверх, до старого сада, по выходу свернет на последнюю, хорошо освещённую улицу, по которой ему бежать, пока не устанут лапы. Дальше простираются в сторону гор узкие, извилистые улицы, там по вечерам не бывает света. Особенно в это время года, поздней осенью, когда люди в ожидании скорой зимы вечерами предпочитают оставаться дома. Там ему предстоит разыскать двор ненавистного ему, щуплого человека. Там же он этой ночью встретится лицом к лицу с существом, бывшим ему когда-то родным братом…
Он бежал. Бежал долго, пока начисто не забыл про усталость. Наконец остановился на одной из самых тёмных улиц. Оглянулся. Что-то уточнив для себя, обнюхав придорожные деревья, пробежал ещё немного вперед. И вот она — та развилка! Если двигаться дальше вверх по улице, то она выведет его к краю оврага, а если — направо, то к тому памятному двору. Он немного постоял. Тихо завыл. И выбрал пока первый путь.
