Милорад Павич - Невидимая сторона Луны (сборник)
Когда тридцать лет спустя греки вновь завоевали устье Савы, они застали там варваров и новые имена городов с обеих сторон воды. Города были заново окрещены славянами. Адамов город они назвали Белград, произведя имя «Адам» от греческого слова «адамант», означающего светлый твердый камень (кремень или алмаз), а Евиному городу дали имя Земун, или Земляной город, переведя слово «Адам» с еврейского, где оно означает глину. Тогда греки вернули перевезенный камень через реку и обновили Белый город, но на этот раз следили, чтобы он не оказался слишком высоким. Поэтому в глинистой низине с другой стороны реки осталось одно «ребро» камней, чтобы сохранился и Земляной город. Так от Белграда произошел городок Земун, как Ева из ребра Адама.
Такую запись на конской попоне несли на себе, покидая Белград, Павле Грубач и его жена. Когда они в первую ночь своего изгнания сняли попону, то заметили запись, но не прочитали, потому что умели читать только по полету птиц, а не по буквам. Они выбрали место для отдыха на берегу Дуная и выкопали ров, чтобы не промокнуть от воды, которая протечет между ними и их разделит. Зарылись по локоть в землю и заснули. Им снился город, из которого их изгнали, но разглядеть как следует его не удалось: каждый видел его словно сквозь туман и по-своему, в зависимости от проступка, за который был изгнан. Вот почему на этом месте отпечаток от локтя Грубача оказался мельче, а от локтя его жены – глубже…
* * *Пока я пишу это, мне кажется, что и я, как Грубач когда-то, сижу в темной глухой галерее, что слышу голоса, смех и ругань из освещенных и невидимых залов, которые различаются для меня лишь величиной топки, нагревающей в них воздух. Я медленно бреду по веренице галерей от одной печи к другой, разжигаю огонь и шепчу из темноты свою историю кому-то, кого не знаю и никогда не увижу. Я не знаю, какие лица у вас, кому я рассказываю сквозь огонь и стену, не знаю ни вашего пола, ни возраста, ни желаний, ни причины, по которой вы плачете, ссоритесь или веселитесь. Но я знаю – если вы меня обнаружите, то дадите мне жареное воловье ребро, моей жене – яблоко и прогоните из Белграда, накинув на нас конскую попону, на которой написано:
Когда Адама и Еву изгнали из рая…
Послесловие
Известно, что в бассейне Амазонки туземцы, стреляя из лука, целятся не одним, а двумя глазами, направляя их искоса вдоль стрелы. Таким образом взгляды каждого из глаз скользят не параллельно, а сливаются в один сдвоенный взгляд. Между тем так они только целятся. Что касается меткости, то они никогда не промахиваются и считают, что не стрела попадает в цель, а наоборот – цель насаживается на стрелу.
Было бы разумным пожелать, чтобы и литература поступала точно так же. Было бы разумным пожелать такой литературы, которая каждой фразой борется за своего читателя. И не за одного, а за двух сразу. Одной фразой – за обоих. За того, что живет сейчас, и того, что будет жить завтра. Мы могли бы пожелать литературы с таким девизом: кто прочитал одно предложение, не может не прочитать следующего.
Именно поэтому истории с живыми людьми, породившие разнообразные комментарии и в большинстве своем собранные в этой книге, остаются загадкой для писателя. Конечно, попасть в кого-то в настоящем времени из времени прошедшего, как делают некоторые из этих историй, значит обладать б́ольшим, чем другие, разбегом. Для чего, впрочем, необходимо иметь хорошее дыхание. Но что будет с рассказами о живых людях, когда их уже не будет в живых? Рассказ «Конница», написанный для живого Зорана Мишича, теперь, когда Мишича нет, предлагает ответ, который автор этих строк до сих пор не в состоянии прочитать. Для одного или для обоих читателей эти истории с живыми людьми? Прицелился ли писатель обоими глазами или только одним? Предоставим судить читателю, причем завтрашнему…
Что касается меня, то я бы обратил внимание на то, что в этой книге есть два совершенно самостоятельных рассказа, пребывающих между собой, как сказал бы один любимый мною писатель, «в тайной связи». На вопрос, поставленный в одном, имеется ответ в другом, а прочитанные вместе они создают третью историю, которую можно воспринять и как автобиографию писателя в женском лице. Разумеется, это ни в коем случае не мешает понимать и читать каждую из историй отдельно, как их и прочтет большинство читателей. Тем же, кто захочет найти в книге обе истории и соединить их, писатель поможет настолько, что откроет – один из рассказов называется «Варшавский угол», а вопрос, поставленный в другом, гласит: «И кто-то сейчас забирает у меня мои воспоминания и присваивает себе?» Зная название одного, второй читатели найдут сами и таким образом получат третью историю. Эту двадцатую историю в сборнике из девятнадцати рассказов писатель дарит счастливому исследователю. Издатель не платил за нее автору гонорар, не оплачивал бумагу, а для покупателей ее стоимость не включена в цену книги. Она получена благодаря тому, что, целясь в свою добычу, писатель не зажмуривал один глаз. Он открыл оба и попытался левым смотреть через правый, как делают туземцы в бассейне Амазонки, когда стреляют из лука.
А теперь вместо писателя – пожалуйста, попадает или промахивается читатель.
Вывернутая перчатка
Вывернутая перчатка
Смерть святого Савы, или Невидимая сторона Луны
Говорят, что у святого Савы, сербского поэта и престолонаследника королевского рода Неманичей, вместо души была Луна. Он чувствовал, как Луна в нем впитывает чужой свет и вызывает приливы и отливы. Когда в 1235 году святой Сава умер, он забыл все свои стихи и каждую строку любого из житий, которые он когда-либо написал. Он знал, что так и должно быть, потому что все это, как и его тело, принадлежит Земле. В прошлом его молитвы, чувства и стихи были заменой ему самому. Подобно посланиям, они были отправлены с Земли в то Место, где он оказался теперь сам, и потому потеряли смысл. Вместо собственных слов, посланных сюда, теперь он присутствовал здесь лично. Теперь он стал тем же, что молитвы или стихи. И теперь их слова могли служить только другим, тем, кто остался на Земле. Все же знал он и еще кое-что – он знал, что душа – это Луна. И она имеет недоступную сторону, которую никогда не увидишь с того места, где находишься. Поэтому, пребывая на Земле, он никогда не мог увидеть снизу эту недоступную сторону своей души, подобно тому как была не видна ему и другая сторона Луны. Однако, расставшись с телом и Землей, эту свою сторону душа сохраняла невидимой, – правда, она была видна с Земли, где души больше не было. И, думая так, он был спокоен. Он знал, что был и будет любим всегда – и за много веков до своего рождения, и во веки веков будущего.
Но в памяти у него вдруг всплыла одна фраза. Точнее, она не всплыла в памяти, потому что и воспоминания, и предчувствия были равнозначны, она не возникла, она просто существовала здесь, и ему было ясно, что это не он ее выдумал. Да и не мог бы он выдумать, ведь здесь он больше не думал. Теперь он все знал, и у него не было потребности думать, как некогда. Итак, невыдуманная фраза была здесь. И звучала она так: «Лишь о прошлом можно с уверенностью сказать, что оно вечно. Будущее же еще только должно стать таким».
Но это было еще не все. Фраза явилась ему не в языковом обличии, как она некогда выглядела на Земле. Она явилась ему в виде зверя. У этой фразы-зверя был белый мех, и, когда ей надо было почесаться, она делала это, направив один из своих пяти взглядов на то место, где ощущала зуд. Слово «прошлое» выражалось на ее теле большой головой с глазом на подбородке. Как раз в этот момент голова исторгала изо рта только что съеденную человеческую руку, а рука эта воплощала слово вечно. Слову «будущее» соответствовал хвост животного, на котором можно было рассмотреть вторую, гораздо меньшую и очень красивую женскую голову, закутанную, как платком, собственными волосами и оттого лишенную возможности говорить. Две передние, старшие, ноги вели животное в одну сторону – за большой головой, а две задние, младшие, ноги – в противоположную, за увенчанным головой женским хвостом. Эти четыре ноги были четырьмя глаголами, использованными в фразе, и каждая из них смердела по-разному. У зверя было пять глаз, и каждый из них глядел по-своему радостно. Несмотря ни на что, Сава, который в своей жизни был молодым всего три года, сразу понял всё.
Это была слово в слово его собственная фраза, написанная им в 1189 году в одном письме. Разумеется, тогда она еще не приняла облик зверя, она существовала среди других фраз, заключенная в язык, а не в меховую шкуру. То письмо, однако, давным-давно сгорело, и лишь один человек, тот самый, кому оно было послано, лысый, безбородый и безусый, с волосами, пучками торчавшими из ушей и свидетельствовавшими о том, что на самом деле он рыжий, все еще помнил эту фразу. А потом получилось так, что тот человек, совсем случайно, увидел того, кого видеть нельзя. Его связали и аккуратно, так чтобы не повредить глаза, вырезали в его веках отверстия правильной формы. С тех пор он смотрел всегда, даже когда глаза его были закрыты, и спал он, уставившись в свой сон, освещенный светом яви. В тот момент, когда наказание было исполнено, человек этот забыл всё, в том числе и письмо, и фразу из письма, и она тогда вернулась к тому, кто ее составил. Как возвращается малая часть вселенной; фраза была мертва для престолонаследника и поэта, пока жила на Земле, а теперь, наоборот, оказалась мертва там, потому что на Земле ее никто больше не помнил, и она добралась до него в облике зверя.
