Орхан Памук - Дом тишины
20
Поужинав, отец рано ушел со своими билетами по барам, и тогда я тоже ушел из дома, не сказав ничего матери. Я пошел в кофейню, смотрю – все уже там, есть и два новеньких парня, Мустафа им рассказывает обо всем. Я сел, не привлекая к себе внимания, и стал слушать: да, говорил Мустафа, мир хотят разделить две супердержавы; еврей Маркс врет, потому что миром правит не то, что он называет классовой борьбой, а национализм, и самая националистическая страна – Россия, и самая империалистическая – тоже. Потом он рассказал, что центром мира является Ближний Восток, а центром Ближнего Востока – Турция. И огромные силы руками своих агентов устраивают провокации и споры о том, кто мусульманин, а кто турок, чтобы разделить нас, уничтожить наши ряды, сплотившиеся против коммунизма; эти агенты везде к сожалению, они могут быть среди нас, говорил он, даже среди нас. Тогда все некоторое время помолчали. Затем Мустафа рассказал, что мы всегда были заодно и поэтому мы можем заставить империалистических обманщиков и клеветников-европейцев, которые называют нас варварами-турками, харкать собственной кровью, а мне показалось, что я слышу наши звонкие голоса, от которых христиане дрожат холодными зимними ночами. Потом я вдруг сильно разозлился, потому что один из двух новеньких, глупеньких юнцов, примкнувших к нам, сказал:
– Братишка, а если у нас тоже найдут нефть, мы станем богатыми и наша страна будет развиваться, как у арабов?
Можно подумать – все ради денег, все ради материальных благ! Но Мустафа – терпеливый, он опять стал объяснять им; я уже не слушал, знаю я все эти разговоры, я уже не новенький. На столе лежала какая-то газета, я взял, стал читать ее, заглянул в раздел объявлений о приеме на работу. Мустафа сказал новеньким, чтобы они поздно вечером пришли сюда. Они почтительно попрощались и ушли, чтобы показать, что усвоили, что дисциплина – это бесконечная покорность.
– Вы сегодня вечером будете заборы расписывать? – спросил я.
– Да, – ответил Мустафа. – Вчера вечером тоже расписывали, а ты где был?
– Дома, – сказал я. – Занимался.
– Занимался? – переспросил Сердар. – Или караулил кого-то? – И гадко хихикнул.
На него я внимания обращать не собираюсь, но я испугался, что Мустафа воспримет все всерьез.
– Я сегодня утром застукал его перед пляжем, – сообщил Сердар, – за девчонкой одной следил. А девчонка из богатой семьи, он в нее влюбился. И расческу у нее украл.
– Украл?
– Послушай, Сердар, – начал я, – только вором меня не называй, а то поссоримся!
– Ладно, а что – девчонка сама, что ли, расческу тебе дала?
– Да, – сказал я. – Конечно, она дала.
– С чего бы такой девушке тебе вдруг расчески давать?
– Тебе не понять этого, дорогой мой.
– Украл! – сказал он. – Влюбился, дурак, и украл!
Внезапно я завелся. Вытащил из кармана обе расчески.
– Смотри, – сказал я. – А сегодня она дала мне другую расческу. Все еще не веришь?
– Дай-ка посмотреть, – сказал Сердар.
– Бери, – сказал я и протянул красную расческу. – Надеюсь, сегодня утром ты понял, что я тебе сделаю, если не вернешь!
– Эта расческа совсем не такая, как зеленая, – сказал он. – Такой та девушка пользоваться не будет!
– Я своими глазами видел, как она ею пользовалась, – сказал я. – У нее и в сумке одна такая есть.
– Тогда она тебе ее не давала, – сказал он.
– Почему? – спросил я. – Разве не может у нее быть две расчески вместо одной?
– Бедный, – сказал Сердар, – от любви разум потерял, не знает, что говорит.
– Ты что, не веришь, что я знаком с этой девушкой? – закричал я.
– Кто эта девушка? – внезапно спросил Мустафа.
Я растерялся и подумал: значит, Мустафа слушал.
– Этот влюбился в одну богачку, – сказал Сердар.
– Действительно? – спросил Мустафа.
– Ой, братик, плохи дела! – сказал Сердар.
– Кто эта девушка? – еще раз спросил Мустафа.
– Он все время ворует ее расчески, – сказал Сердар.
– Нет! – ответил я.
– Что «нет»? – спросил Мустафа.
– Она дала мне эту расческу!
– Зачем? – спросил Мустафа.
– Я тоже не знаю, – ответил я. – Должно быть, в подарок.
– Кто эта девушка? – спросил Мустафа.
– Когда она мне подарила зеленую расческу, – сказал я, – я решил тоже ей что-нибудь подарить и купил эту красную. Но, как сказал Сердар, эта красная действительно хуже и не такая, как зеленая.
– Ты же сказал, что она тебе обе дала! – сказал Сердар.
– Кто эта девушка, я тебя спрашиваю! – закричал Мустафа.
– Мы в детстве дружили, – ответил я, смущаясь. – Она старше меня на год!
– Она из того дома, где прислуживает его дядя, – сказал Сердар.
– В самом деле?! – спросил Мустафа. – Говори!
– Да, – ответил я. – Мой дядя у них работает.
– То есть девушка из такой благородной семьи тебе расчески дарит?
– А что, не может? – спросил я. – Говорю же, я ее хорошо знаю.
– Ты что, идиот чертов, воруешь?! – внезапно заорал на меня Мустафа.
Я растерялся – ведь все слышали. Покрылся испариной, замолк и, опустив голову, подумал, как было бы хорошо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Был бы я сейчас дома, никто бы ко мне не лез; вышел бы во двор, посмотрел бы на фонари вдалеке, понаблюдал бы за пугающими огнями беззвучных кораблей, плывущих в дальние страны, и радовался бы.
– Ты что, вор? Отвечай!
– Да нет же, я не вор, – ответил я. Потом подумал, что сказать, и усмехнулся. – Хорошо, – начал я, – я скажу правду! Все это было шуткой. Утром я подшутил над Сердаром, чтобы посмотреть, как он отреагирует, но он не понял. Да, я купил эту красную расческу в бакалее. Кто хочет – может пойти туда и спросить, есть ли еще такая же. А эта зеленая расческа – ее. Она выронила ее на улице, я нашел и ждал, чтобы ей отдать.
– Ты что, слуга ее, что ли, что ждешь ее?
– Нет, – повторил я. – Я ее друг. Мы в детстве…
– Вот дурак, влюбился в богачку, – сказал Сердар.
– Нет, – ответил я, – не влюбился.
– Если не влюбился, почему ждешь ее у входа?
– Потому что, – ответил я, – если я возьму что-то чужое и не отдам хозяину, то тогда буду настоящим вором.
– Должно быть, он считает нас такими же дураками, как сам, – заметил Мустафа.
– Ты же видишь, – сказал Сердар, – он влюблен по уши!
– Нет! – твердил я.
– Да замолчи ты, дурак! – закричал Мустафа. – Даже не стесняется. А я-то думал, он станет настоящим человеком. Думал, выйдет из него толк, обманывался его просьбами поручить ему настоящее дело. А он, значит, прислуживает, как раб, всяким богачкам!
– Я не раб!
– Да ты уже несколько дней как во сне! – сказал Мустафа. – Когда мы вчера вечером писали на стенах, ты у нее под дверью стоял?
– Нет.
– Ты пятнаешь нашу честь своим воровством! – сказал Мустафа. – Хватит, все! Убирайся отсюда!
Мы немного помолчали. Я подумал – вот бы сейчас оказаться дома, сейчас бы спокойно открывать математику.
– Все еще сидит, даже не стесняется! – сказал Мустафа. – Видеть больше его не хочу!
Я посмотрел на Мустафу.
– Ладно, братец, перестань, не придавай значения, – сказал ему Сердар.
Я опять посмотрел на него.
– Уберите его от меня. Не хочу видеть перед собой влюбленного в богачку!
– Прости его! – попросил Сердар. – Смотри, как он дрожит. Я сделаю из него человека. Сядь, Мустафа.
– Нет! – ответил он. – Я ухожу.
И в самом деле уходит.
– Ну что ты, нельзя так, братец! – сказал Сердар. – Сядь!
Мустафа встал, теребит пояс. Я решил – сейчас встану и врежу ему. Просто прибью его! Но если не хочешь остаться один, то приходится в конце концов рассказать всем что-то такое, чтобы о тебе не думали плохо.
– Я не могу быть в нее влюблен, Мустафа! – произнес я.
– Приходите сегодня вечером, – сказал Мустафа новеньким. Потом повернулся ко мне. – А ты чтоб здесь больше не показывался. И нас не знаешь и не видел, ясно?
Я задумался. Потом вдруг сказал:
– Постой! – И, не обращая внимания на то, как дрожит мой голос, произнес: – Послушай меня, Мустафа. Ты сейчас все поймешь.
– Что?
– Я не могу быть в нее влюблен, – сказал я. – Эта девушка – коммунистка.
– Что? – переспросил он.
– Да! – сказала я. – Клянусь, я сам видел.
– Что ты видел? – крикнул он и шагнул ко мне.
– Газету. Она читала «Джумхуриет». Она каждый день покупает в бакалее «Джумхуриет» и читает. Сядь, Мустафа, я все расскажу, – сказал я и замолчал, чтобы они не услышали, как голос дрожит.
– Ах ты, идиот недоразвитый, ты что, в коммунистку влюбился? – опять закричал он.
Мгновение мне казалось – он ударит. Ударил бы – я бы его убил.
– Нет, – ответил я. – Я не могу быть влюбленным в коммунистку. Когда я был в нее влюблен, я еще не знал, что она коммунистка.
