Сигрид Унсет - Венец
- Не потому ли ты сейчас проводишь время с семейством из Дюфрина? спросил он. И это так огорчило ее, что она не могла ответить.
Она увидела входящих в дверь фру Ангерд и Симона. Рука Эрленда лежала у него на колене, совсем близко, но ей нельзя было взять ее...
- Я должен поговорить с тобою, - горячо сказал он, - мы не сказали друг другу ни одного путного слова!..
- Приходи на Крещение к обедне в церковь святой Марии, - быстро сказала Кристин, вставая, и пошла навстречу Симону и его матери.
Фру Ангерд была очень внимательна и ласкова к Кристин на обратном пути и сама уложила ее в постель. С Симоном ей не пришлось говорить до следующего дня. Он сказал тогда:
- Каким образом могло случиться, что ты передаешь приветы этому Эрленду от Ингебьёрг, дочери Филиппуса? Не прикладывай к этому руку, если между ними какие-нибудь тайные отношения!
- Между ними, вероятно, ничего нет, - сказала Кристин. - Она просто болтунья!
- И еще мне кажется, - сказал Симон, - что ты должна была бы стать осторожней и не бродить по лесам и дорогам с этой сорокой.
Но Кристин горячо напомнила ему, что они были не виноваты в том, что заблудились. И тогда Симон больше ничего не сказал.
На следующий день семья из Дюфрина отвезла Кристин обратно в монастырь, перед тем как самим ехать домой.
Эрленд каждый день в течение целой недели приходил к вечерне в монастырскую церковь, но Кристин ни разу не удалось обменяться с ним ни единым словом. Ей казалось, что она чувствует себя соколом, прикованным к жердочке, с колпачком на глазах. Кроме того, ее огорчало каждое слово, сказанное ими друг другу при последней встрече, - не так все должно было бы произойти. Напрасно она себе повторяла, что все это обрушилось на них так неожиданно, что оба они едва знали, что говорят.
Но однажды вечером, уже в сумерки, в приемную комнату пришла красивая женщина, которую можно было принять за жену горожанина. Она попросила позволения повидать Кристин, дочь Лавранса, и сказала, что она жена торговца платьями и муж ее только что возвратился из Дании с красивыми плащами; Осмюнд, сын Бьёрнольфа, хочет подарить один из них своей племяннице, и девушка должна пойти с ней и сама выбрать, какой ей больше нравится.
Кристин получила разрешение пойти с женщиной. Ей показалось непохожим на дядю, что тот захотел сделать ей дорогой подарок, и странным, что он послал за ней незнакомую женщину. Женщина сперва была неразговорчива и скупо отвечала на расспросы Кристин, но. когда они уже очутились в городе, вдруг сказала:
- Я не хочу обманывать тебя, - ты такое прекрасное дитя, - я скажу тебе все, как оно есть, а ты уже решай сама. Это не твой дядя послал меня, но один мужчина - может быть, ты можешь угадать его имя, а если нет, то не ходи со мной! У меня нет мужа, и я должна поддерживать свою жизнь и жизнь своих близких тем, что содержу постоялый двор и пивную; тут не приходится слишком бояться ни греха, ни городских стражников; но я не хочу предоставлять свой дом, чтобы тебя обманывали за моим порогом.
Кристин остановилась и покраснела. Она почувствовала странную боль и стыд за Эрленда. Женщина сказала:
- Я провожу тебя обратно в монастырь, Кристин, но ты должна немного заплатить мне за беспокойство - рыцарь-то обещал мне большую награду; но и я тоже была когда-то красивой и тоже была обманута. А потому помяни меня, пожалуйста, в своей вечерней молитве - зовут меня Брюнхильд Муха!
Кристин сняла кольцо с пальца и подала его женщине.
- Ты честно поступила, Брюнхильд, но если этот человек не кто иной, как мой родич Эрленд, сын Никулауса, то мне нечего бояться: он хочет, чтобы я его помирила с моим дядей. Можешь не беспокоиться, но спасибо тебе, что ты хотела предостеречь меня.
Брюнхильд Муха отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Она повела Кристин через переулки за церковью Клемента на север, к реке. Здесь стояло несколько обособленных домиков на склоне речного берега. Они зашли между каких-то изгородей, и тут подошел к ним Эрленд. Оглядевшись по сторонам, он снял с себя плащ, закутал в него Кристин и надвинул ей капюшон на самое лицо.
- Что ты думаешь о моей уловке? - негромко и быстро спросил он. - Ты, верно, считаешь, что я поступил нехорошо, но мне нужно поговорить с тобой.
- Пожалуй, нам мало пользы думать о том, что хорошо и что нехорошо, сказала Кристин.
- Не говори так, - взмолился Эрленд. - Вся вина лежит на мне... Кристин, я тосковал по тебе каждый день и каждую ночь, - прошептал он у самого ее лица.
Дрожь пробежала по ее телу, когда она на мгновение встретилась с его взором. Она почувствовала себя преступницей, что могла думать о чем-либо, кроме любви к нему, когда он так смотрит на нее.
Брюнхильд Муха ушла вперед. Эрленд спросил Кристин, когда они вошли во двор:
- Хочешь, пройдем в жилую горницу или же поговорим наверху в светличке?
- Как хочешь, - отвечала Кристин.
- Наверху холодно, - тихо сказал Эрленд. - Придется лечь в постель... - И Кристин только кивнула. - Только Эрленд запер за ними дверь, как Кристин очутилась в его объятиях. Он сгибал ее, как тростинку, ослеплял и душил поцелуями, в то же время нетерпеливо срывая с нее оба плаща, которые бросил на пол. Потом он поднял девушку в светлой монастырской одежде высоко на руки и понес ее на свою постель. Испуганная его бурным порывом и своим собственным внезапным влечением к нему, Кристин обняла его и спрятала лицо на его плече.
В светличке было так холодно, что при свете стоявшей на столе свечи они видели пар от своего дыхания. Но в постели было много разных одеял и мехов; сверху лежала большая медвежья шкура, и они натянули ее на себя и покрылись ею с головой. Кристин не знала, сколько времени она пролежала там в его объятиях, когда Эрленд заговорил:
- Теперь нужно поговорить о том, что должно быть сказано, моя Кристин, - я, право, не смею задерживать тебя слишком долго!
- Я посмею остаться здесь на всю ночь, если ты захочешь, - прошептала она ему в ответ.
Эрленд прижался щекою к ее щеке.
- Тогда я не был бы твоим другом! И так уже все достаточно плохо, но я не допущу, чтобы по моей вине люди злословили о тебе.
Кристин не отвечала - слова его больно отозвались в ее сердце: она не понимала, как это может говорить так он, приведший ее сюда, в дом Брюнхильд Мухи!
Но теперь им уже нельзя было больше пользоваться таким способом, чтобы встречаться, а найти новый было нелегко. Эрленд ходил к вечерне в монастырскую церковь, и после службы у Кристин иногда оказывалось поручение к кому-нибудь из живущих при монастыре мирян: тогда им с Эрлендом удавалось украдкой обменяться несколькими словами у плетней в темноте зимних вечеров.
Кристин пришло в голову попросить у сестры Потенции разрешения посещать старых, изможденных работою женщин, которых монастырь содержал Христа ради и которые жили в домике в одном из близлежащих нолей. За домом стоял сарай, где женщины держали корову; Кристин вызвалась ходить за ней во время своих посещений, и вот сюда-то она и впускала к себе Эрленда.
С легким удивлением заметила она, что как ни рад был Эрленд бывать у нее, однако ему было обидно, что она могла придумать такую уловку.
- Ты познакомилась со мной не на пользу себе, - сказал он однажды вечером. - Теперь ты научилась прибегать к таким хитростям.
- Тебе-то уж не следовало бы упрекать меня в этом! - огорченно ответила Кристин.
- Я не тебя и упрекаю, - быстро и смущенно сказал Эрленд.
- Я и сама не думала, - продолжала она, - что мне так легко будет лгать. Но если очень нужно, все сможешь.
- Это не всегда верно, - сказал Эрленд прежним тоном. - Помнишь ли, как ты зимою не могла сказать своему жениху, что не хочешь выходить за него?
Кристин ничего не ответила на это, только провела рукой по его лицу.
Никогда она не чувствовала большей любви к Эрленду, как именно в те минуты, когда он говорил ей такие вещи и огорчал ее или заставлял удивляться. Она рада была принять на себя вину во всем, что было постыдного и дурного в их любви. Если бы у нее хватило мужества поговорить с Симоном так, как следовало бы, то теперь они бы уже сильно подвинулись к благополучному концу. Эрленд сделал все, что было в его силах, когда говорил с родичами о своем предполагаемом браке. Это она повторяла себе, когда дни в монастыре становились длинными и печальными, - Эрленд хотел устроить все как можно лучше и правильней. С легкой, нежной улыбкой вспоминала она, как он развертывал перед нею картину их свадьбы: она поедет в церковь верхом, в щелку и бархате, ее поведут к брачному ложу в высоком золотом венце на распущенных волосах.
"На твоих прекрасных, прекрасных волосах!" - говорил он, пропуская между пальцами ее косы.
- Но для тебя это будет не так, как было бы, если бы ты раньше не владел мною! - задумчиво сказала Кристин, когда однажды Эрленд говорил так.
Он бурно заключил ее в объятия.
- Как ты думаешь, могу я не помнить, как впервые в жизни справлял Рождество или в первый раз увидел у себя на родине, как зеленеют после зимы горные рощи? О, я помню, как ты принадлежала мне в первый раз и каждый раз потом; но владеть тобою - все равно что вечно справлять Рождество или вечно охотиться на птиц в зеленеющих рощах!..
