Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
- Какая проповедь, какая могучая проповедь! - восклицает, все еще всхлипывая, Яан Сиргупалу. - Шестьдесят восемь лет живу, шестьдесят восемь лет существую, но такой сильной проповеди слышать не доводилось. Будто схватил мою бедную душеньку и ну ее сжимать. И жмет, и жмет, покуда не стал я тминным зернышком у него в руках — ни вздохнуть ни охнуть! Вот это проповедь! Еще одна такая — и от тебя уже ничего не останется!
- Умеет, стервец, говорить! - воскликнул Яак Ярски, шарахнув кулаком по столу.
- Эт-верно, умеет! - громыхнул на другом конце стола Яан Ярски.
Таавет Йоона протиснулся к Нипернаади поближе и прошептал:
- Самое время удрать! Ей-богу, вся эта история может выйти боком.
- Удрать? - изумился Нипернаади. - Чего ради? Разве я не блестяще справился? Или ты видел, слышал кистера лучше? Даже пастор не окрестит ребенка, не благословит новобрачных лучше. Ты когда-нибудь видел такой восторг и омовение щек? Нет, Йоона, я вполне доволен собой.
- Но ты ведь не кистер? - в отчаянии вскричал Йоона. - Ты окрестил дитя и благословил новобрачных, но ты ведь не кистер?! А если обман откроется, отец небесный, будет нам защитой!
- Почем ты знаешь, что я не кистер? - спросил уязвленный Нипернаади. - Может, я рассказывал тебе, кто я такой и откуда буду? Эх, Йоона, ты даже понятия не имеешь о моей настоящей профессии.
- Осушитель болот, сам же говорил! - угрюмо вставил Йоона.
- Кистер тоже иногда может осушать болота, если на него снизойдет озарение, - с достоинством ответил Нипернаади. - Ты лучше не тревожься и спой гостям и хозяевам песню.
- Спеть? - Йоона с хмурым видом сел на лавку и принялся за выпивку. Нет, вся эта история выйдет боком, и еще как. Наверняка они отдубасят этого Нипернаади так, что останется только рожки да ножки, а вот он, Йоона, ничего дурного не сделал, не крестил, не благословлял, Кадри не превозносил. И если хоть какая-то справедливость еще осталась на свете, они его не тронут. Поколотят одного Нипернаади, этого отменного первостатейного жулика.
И вот Йоона уже успокоился, выпил водки и запел.
Тынис Тикута двинулся к Нипернаади.
Надо же и ему высказать свое мнение об этой проповеди.
- Ну, это еще ничего! - заявил Тикута, усаживаясь возле Нипернаади. - Ваша проповедь, конечно, была хороша, но это еще что! Вот я однажды слышал проповедь так проповедь. Пошел я как-то раз на службу, а там говорил старый пастор, вроде Ваал его звали. И как он произнес первые слова,так я и скопытился, будто молнией сраженный. Извиваюсь на земле, как червь, вою, рыдаю. И так целый час. А как второй час пошел и Ваал опять за свое, опять рот дерет, я вскочил и бегом в холодный придел за лопатой, возвращаюсь и давай копать. «Эгей, - кричат мне соседи, - ты что это делаешь?» - «Могилу себе копаю! - говорю. - Не хочу слушать увещевания нашего пастора!» Тогда связали меня, бросили в телегу и увезли домой. Вот это была проповедь, душа из меня вон! Прочли бы вы Кадри такую же, вот это было бы дело. А вы, конечно, сказал о том о сем, слушать было приятно, но никакого воздействия. Только из учтивости к вам и Кадри пришлось пустить слезинку-другую.
День клонится к вечеру, когда Яан Мельц, хозяин Леозе, пробуждается от спячки. Заслышав шум и гам в господском доме Терикесте, он медленно встает, протирает глаза и потихоньку-полегоньку направляется к дому. «Чаны прохудившиеся, - сердится он про себя, да разве их всех наполнишь?! Пьют да галдят, еще неизвестно, оставили ему хоть каплю горло промочить? Шум уже на весь уезд, а что будет завтра, когда свадьба по-настоящему разгуляется? Ох уж это Кадри со своим гонором, весть приход созвала, прямо как настоящая помещица. Водка льется ручьем, а ей дела нет, откуда все это и за чей счет!»
Подойдя к дому, хозяин Леозе останавливается. Все вокруг заполонили подвыпившие мужчины и женщины, они толкутся где группами, где поодиночке, толкутся во дворе, в саду, перед домом, в чепыжнике, в телегах, под стенами. Повсюду полно голосящих мужчин. И верещат будто поросята, застрявшие в ограде. Женщины, выполняя распоряжение Кадри и Меоса, переходят от одного к другому и упрашивают гостей, как положено, в четвертый раз сесть за праздничный стол. Поднимают мужиков, тянут их, поддерживают на ногах, помогают преодолеть порог и зайти в дом. А хозяин Леозе сколько уже стоит, а никто его не упрашивает, только и мелькают мимо него, да еще в бок ткнут, но никто на него не глядит. Никто его не замечает, не видит, да и что смотреть на трезвого человека! А Яан Мельц чувствует себя на свадьбе дочери таким чужим и одиноким, что без приглашения никак не решится войти в дом. Как-то неловко, стыдно вдруг пробиваться через толпу, локтями прокладывая себе дорогу, чтобы бухнуться за стол рядом с этими крикунами. Он чувствует себя прямо как незваный гость, который не спросясь рвется за праздничный стол. «Ах, дьявол, чего тебе не спалось в ольшанике, - с грустью думает хозяин Леозе, - пришел бы завтра к утру, когда начнется свадьба его собственной дочери, тогда бы они, пожалуй, тут же пригласили его за стол, еще бы и упрашивали. Тогда и он был бы вправе кричать, развернуться как следует. А тут еще только крестины внука Меоса и день рождения Кадри.
Когда народ косяком повалил в дом, хозяин Леозе углядел маленького Андреса и поманил мальчонку.
- Слушай, Андрес, ты меня знаешь, ты меня раньше видел?
- Ясное дело, знаю и раньше видел, твоя же дочь Маарья сегодня невеста. Она только что сидела с кистером за столом, и люди уже шушукаются насчет этого кистера, а Тоомас Парви никак не может подойти к своей невесте.
- Вот оно как, - тянет хозяин Леозе и зевает, будто ему скучно. - А где стоит водка, ты тоже знаешь?
- Водка вон в той комнатке, - объясняет Андрес. - Там еще много. А Кадри и дедушка Меос стерегут ее и выдают людям понемногу. Дедушка Меос хотел было сразу всю водку отдать, а Кадри жадюга и надеется, что еще на завтра и на послезавтра останется. И они за каждую бутылку спорят, злющие, ругаются и все между собой счеты сводят. Дедушка пообещал даже на Кадри в суд подать.
- Вон оно как, - повторяет Мельц. - Так если водочка стоит в той задней комнатке, притащи-ка мне оттуда бутылочку и чистую кружку. А если тебе не разрешат, то скажи, мол, действуешь по приказу и с одобрения самого Яана Мельца, хозяина Леозе. Водка там моя, так что нечего им там рот разевать. Разве у Кадри деньги — ни гроша за душой! Ну а теперь иди, а я здесь подожду.
Когда маленький Андрес приносит штоф, хозяин Леозе наливает водку в кружку, присаживается на камень и пьет, как молоко, большими глотками. Не моргнув глазом.
- Заморил червячка, - говорит он, протягивая Андресу пустую кружку.
Но поднявшись с камня, идет уже враскачку, мотает головой и, тяжело ступая, входит в дом.
Народ за столом, на хмельных лицах будто отблеск заката. Навалившись на стол, кричат, ссорятся, размахивают руками. Дым коромыслом, будто сидят в бане, на полке в густом пару. Уже кое-где раздаются крепкие выражения, уже мужики петухами наскакивают друг на друга, но нет еще приличествующего размаха и удали. Еще душа не всколыхнулась на большие дела и кулак просто так, для разминки со свистом режет воздух. Только у некоторых вполне невинно синеет бровь, у какого-нибудь юнца поцарапана щека, чья-то баба после взбучки ходит и кудахчет, как пострадавшая курица. А мужики будто созревшая нива, что волнуется и ждет, когда сожнут и увезут золотое зерно в закрома.
И в тщетном ожидании этой жатвы фельдшер Мадис Ярски от чрезмерного утомления уже в третий раз соснул среди своих бинтов и флаконов с лекарствами, утратив всякую веру и уважение к своим землякам. «Только людей дразнят», - сердится фельдшер Мадис Ярски пред тем, как уснуть. Сколько писем ему написали, просили приехать из далекого города сюда потрудиться, а работы и в помине нет. Уже сколько бочек опустошили, сколько кулаков просвистело в воздухе, но ни разумной работы, ни разумного дела пока не видать. Одни детски, ссоры и ребяческие раздоры, уже солнце садится, а краснеет одно только небо. Нет тут ни бойцов, ни толковых людей. Очень ему, Мадису Ярски, нужно было ехать в эту глушь, волочь с собой тяжелые чемоданы с медикаментами? Этакая глупость, тупая крестьянская спесь и бахвальство, такое надувательство честных людей: предлагают серьезную работу, а дают при этом одну разбавленную водку!
Кадри Парви сидит рядом с Йооной и слушает го пение. Она зачарована и ошеломлена, она за всю свою жизнь не слыхала и не видала ничего подобного. Уже песен пятьдесят спел Йоона, аж с утра разливается и говорит, что это еще только начало. «Еще и начать не успел, - объясняет Йоона, - еще в нужный настрой не попал. Вот дня через три-четыре, когда голосовые связки поработают и горло немного разойдется, настрой уже будет подходящий и настанет радость от песен, тогда я дойду до настоящих песен и голос зазвучит как нужно. Сейчас меня еще слушать не надо, это я так, раскачиваюсь, голос пробую. Вот денька через три-четыре я вам спою, это будет песня!»
