Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель
— Ну вот, Немой. Но если ты считаешь, что лучше нам это уладить весной… — и Лот вышел. Когда он проходил по площадке, никто не поднял головы, так все заняты были погрузкой, и Лот увидел, что Кальмана среди них нет. Он остановился. Тогда Муральт в кузове оторвался от работы и сказал:
— Если тебе нужен Кальман, он пошел на кухню руки мыть. — Но Лот мог обойтись и без Кальмана, он и так понимал, что взрывать макушку надо было там, где начинается свес.
— Веревка у тебя есть? — спросил Муральт.
Нет, веревки у Лота не было.
— Веревку надо взять, на всякий случай, — сказал Муральт. — Давайте веревку! — крикнул он, и все прекратили погрузку, начали искать, открывать ящики, переглядываться, вроде бы даже были рады возможности искать веревку. Наконец Самуэль принес веревку из кабины. Это была хорошая, почти новая веревка, не та, которая запомнилась Лоту по первому дню, а гораздо короче. Он перекинул ее через плечо. Снизу, из леса, донесся протяжный свист. Наверное, это свистел мальчик в плаще-накидке, и, поднимаясь к стройплощадке, Лот подумал: «Хоть бы уж они ему сказали, чтобы он знал, что нечего искать эту собаку»; но и это лишь быстро мелькнуло у него в голове, сейчас он не имел права думать ни о чем, кроме макушки; он дошел до площадки, усеянной мусором вчерашних взрывов, и продолжал подъем. Снег уже почти растаял. Лежал он только на плоских местах, — посеревший от дождя, с маленькими темными углублениями, — в ямках и на подветренной стороне каменных глыб. Лот стал взбираться вверх точно над шпуром, который сам пробурил вчера, и только теперь увидел, как близко к основанию макушки они уже подвели дорогу. Еще метров двадцать — и он был у подножия макушки. Он продолжал подниматься.
Скала была мокрая. И холодная, он чувствовал это ладонями; однако на ней были удобные выступы, уступы и крапчатые серо-черные утолщения, и хотя иногда какой-нибудь камень, за который он хватался или на который ступал, подавался, а потом с шумом катился вниз, Лот быстро продвигался вперед. Глаза ему застилал пар — это застывало его собственное дыхание. А ветер, где же ветер? Он взглянул через плечо вниз.
Верхушки и ветви елей по-прежнему тяжело колыхались на ветру, и слышался гул, а впереди и правее, метрах в трех от Лота, ветер свистел на разные голоса. Только здесь, в этой вертикальной расщелине, в этой почти прямоугольной и почти отвесной траншее, по которой он взбирался, было затишье, хотя ветер дул именно с этой стороны. Наверное, дело в том, что воздух скапливается здесь и образует воздушную подушку, которая не пропускает сюда ветер. Лот стал подниматься медленнее. Здесь надо сориентироваться. Потому что, наверное, именно отсюда он должен подобраться к свесу. Да. Еще два метра по этому уступу, и он дотянется коронкой до свеса. Он нашел точку опоры, осторожно снял веревку с плеча, перекинул через каменную глыбу, выступавшую слева, медленно снял рюкзак и повесил пока на левую руку. Правой вытащил костыль, молоток и снова вбил костыль. Теперь у него было место для рюкзака. Он повесил рюкзак на костыль. Следующая задача — рассчитать. Рассчитать две вещи — где ему заложить заряды и где укрыться. Все шнуры были примерно с метр. Значит, гореть они будут минуту. За минуту он должен добраться до укрытия. Он поднял глаза и увидел, что траншея уходит вверх еще метров на десять. Значит, долезть до верха он никак не успеет. Перевел взгляд левее — уже лучше. В трех метрах — углубление. Если он доберется туда и вплотную прижмется к скале, он будет, пожалуй, надежно защищен. Он взял веревку и полез туда, вверх и левее. Запоминал, где хвататься за выступы. Наверху нашел еще один небольшой выступ и привязал к нему веревку. Попробовал — прочно. Осторожно спустился, по-прежнему лицом к скале: крохотные ручейки сбегали по узким щелям вниз, быстрой капелью спадали с маленьких выступов, встречавшихся им на пути; холод мокрого камня покусывал пальцы; запыхавшись, он добрался до рюкзака; сунув в правый карман второй костыль, а в левый два заряда, заткнув молоток и конец веревки за пояс, он начал взбираться и вдруг посмотрел вниз. Увидел отвесную стену, крутой склон под ней. Немного правее — мусор вчерашних взрывов. Еще правее, почти на одном уровне с ним, голые ветви буков и верхушки елей, а между деревьями стройплощадку. Там, внизу, стояли Филиппис, Луиджи Филиппис с Гаймом и Борером. Они смотрели вверх. В желудке у Лота появилась пустота. Люди внизу, деревья, склон, стена и макушка начали слегка смещаться вправо, поворачиваться, он почувствовал дрожь в пальцах, в руках, в коленях. Он быстро закрыл глаза, свесил голову на грудь, так что край шлема уперся в камень, схватился за скалу, крепко прижался к ней, ожидая падения; в висках и в горле у него стучало, потом головокружение стало отпускать, оно быстро проходило, прошло совсем.
Медленно и не сводя глаз со скалы, он пополз по уступу. Закрепил и тут веревку. Потом начал работать — пробивать в щели под свесом, прямо над головой, первый шпур, потом второй, третий, каждый глубиной сантиметров в тридцать. И все. Заложить заряды, забить дырки мхом, и камнями, и мокрой черной землей, которую ему удалось наскрести в расселинах, один шпур за другим, как можно скорее и не глядя ни вниз, ни по сторонам, и через час — пусть соленый пот, смешиваясь с дождем, заливал ему глаза — все заряды были на своих местах, все пять шеддитовых зарядов, которых, конечно, хватит, и запальные шнуры свисали из шпуров, и все было готово. Теперь он должен еще сложить инструмент в рюкзак и отнести его в укрытие, а там повесить на втором костыле. Он снова дополз по уступу до самого первого шпура, отвязал там веревку и закрепил ее у пояса. Теперь только бы не намокли спички. Он насек ножом концы запального шнура. Не оглядывался. Положил в рот пальцы и трижды свистнул. Внизу, конечно, услышат свистки и уйдут в укрытие.
Крепко держась за скалу и вынимая спички, он не видел, что происходит внизу. Он не видел, что погрузка почти уже закончена. Не знал, что Муральт еще раз зашел в барак. Старый Ферро сидел, в точности как час назад, перед мотоциклом, укрытым мешковиной, и только когда Муральт сказал ему, что, мол Филиппис сообщил — сейчас будет взрыв, он с какой-то странной медлительностью, вроде как бы во сне, поднялся и вышел.
— Где он? — спросил он вдруг и неожиданно зашагал вдоль рельсов с такой быстротой, что Муральт едва поспевал за ним, думая про себя, что, дескать, хмель из него еще не вышел. Ферро не ожидал ответа на свой вопрос. Когда Муральт был метрах в двадцати от остальных, — они все собрались на том месте, где вчера производились взрывы, и смотрели вверх, — раздалось три свистка.
— Давай в укрытие! — громко сказал Брайтенштайн.
Муральт свернул влево, остальные сбежали вниз и присоединились к нему, и Муральт забыл про Ферро.
— А этому что там понадобилось? — воскликнул вдруг Брайтенштайн, и только тогда они снова увидели Ферро. Он взбирался вверх по строительному мусору и обломкам камней. Взбирался быстро. Все удивились, а Кальман сказал:
— А ну верните его!
Но все стояли, и только потом Брайтенштайн сдвинулся с места.
Обо всем этом, стало быть, Лот не знал, и запальные шнуры быстро загорались, один за другим. Времени ему осталось мало. И, закончив, он быстро вернулся в траншею и взобрался налево вверх. Сейчас, подумал он. Он повернулся спиной к скале. Перед ним было небо. Одной рукой он взялся за костыль, другой ощупывал скалу в поисках выступа. Вот он. Голову он немного отвернул. Защитный шлем с ремешком, туго натянутым под подбородком, и чуть выступающая часть скалы мешали ему видеть макушку. Только бы от сотрясения не рухнула вся скала. Сейчас. Через четыре или пять секунд. Он приоткрыл глаза и, не поворачивая головы, стал смотреть вниз.
Брайтенштайн. Брайтенштайн с поднятой рукой, в двух-трех метрах от стройплощадки, на крутом склоне.
Брайтенштайн что-то кричал. И вдруг повернулся и двумя прыжками добрался до укрытия: и в то же мгновение Лот увидел отца. Отец взбирался быстро, он поднял голову, и Лот увидел сквозь дождь его лицо.
И все. Мощный удар — огонь, взрывная волна, грохот. Тишина, в ушах тоненькое жужжанье. Чернота перед глазами. Больше ничего. Ничего. Лот широко раскрыл глаза. Далекий гул осыпающихся обломков, туман, а в тумане, далеко внизу, — лицо. Он ничего не чувствовал, ничего не слышал и даже не почувствовал, не услыхал собственного крика, в пустое небо полетело слово из глубины его души, слово из того прежнего времени: «Отттец». Громко, два, три раза подряд. Громко: «Отеццц!»
Он долго не мог шевельнуться. Потом повернулся, снова лицом к скале, отец умер, он не взял ни рюкзака, ни веревки и начал карабкаться вверх по траншее; свеса больше не было, вверх, вверх, он не решался больше смотреть вниз, он достиг верхнего края и, оставив позади стену и усыпанный свежими обломками склон, где был отец, и стройплощадку, где были остальные, вошел в колючий кустарник, он опустился на колени, упал ничком в заросли, скрестив руки на мокрой земле, покрытой палым листом, и уткнулся лицом во мрак. И так остался лежать.
