Евгения Марлитт - Златокудрая Эльза
Едва он успел войти, как был засыпан вопросами. Он отвечал с обычным спокойствием и его чрезвычайно смешило, что за показным равнодушием баронесса скрывает напряженное любопытство и глубокую досаду.
– И что же, Ферберы на основании этой бумаги действительно могут заявить свои права на это имя? – спросила она, вынимая из вазы большой георгин и усердно нюхая его.
– Я хотел бы знать, кто может оспаривать у них это право, – ответил Рейнгард. – Им надо только доказать, что они – потомки Ганса фон Гнадевица, а это они могут сделать в любой момент.
Баронесса откинулась на спинку стула и опустила веки, как бы очень утомившись или соскучившись.
– Ну, а эти «сокровища Голконды» действительно так несметны, как говорят? – спросила она.
Ее тон должен был звучать насмешливо, но чуткое ухо Рейнгарда уловило в нем громадный интерес и нечто вроде тайного страха. Он улыбнулся.
– Несметны?! Все зависит от того, как посмотреть… Я не могу судить об этом.
Как мы знаем, он прекрасно мог судить об этом, но считал, что небольшое беспокойство очень полезно этой даме.
Этот допрос, вероятно, не скоро кончился бы, если бы Бэлла не ворвалась вдруг в комнату.
– Мама, приехала новая гувернантка, – запыхавшись, воскликнула она. – Фу, она еще безобразнее, чем мисс Мертенс! – продолжала девочка, не обращая никакого внимания на присутствие Рейнгарда, – на шляпе у нее красный бант, а накидка еще старомоднее, чем у Лер. С этой я ни за что не пойду гулять, можешь быть уверена, мама!
Баронесса зажала уши руками.
– Дитя, прошу тебя, ради Бога, не делай такого шума!.. – простонала она. – И что это за глупые речи? – строго добавила она. – Ты пойдешь с мадемуазель Жаннет, если я этого пожелаю.
Причина довольно резко произнесенного выговора, из-за которого ошеломленная Бэлла надула губы и оборвала кусок бахромы с кресла мамаши, заключалась в так называемом «времени пыток», которое наступило после ухода мисс Мертенс. Баронесса должна была волей-неволей взять на себя надзор за Бэллой, что было, по ее уверениям, истинной смертью для нервов. С прибытием новой гувернантки у баронессы упала гора с плеч; для нее было вовсе нежелательно, чтобы с первой же минуты между ученицей и учительницей вышел конфликт, а потому она высказала порицание замечаниям девочки. Затем она встала и в сопровождении надувшейся дочки отправилась на свою половину, чтобы посмотреть на прибывшую. Рейнгард был тотчас же отпущен Еленой.
– Прикажешь читать дальше, Елена? – снова взявшись за газету, очень любезно спросил Гольфельд после того, как все трое оставили комнату.
– После… – нерешительно ответила она, бросая на него пытливый взгляд. – Я просила бы тебя сказать мне, что именно так рассердило тебя за последнее время. Ты знаешь, Эмиль, мне ужасно больно, когда ты не разрешаешь мне разделить твое горе. Тебе также известно, что не праздное любопытство побуждает меня вмешиваться в твои дела, а горячее участие. Ты видишь, как я страдаю от твоей холодности и замкнутости. Скажи мне откровенно, может быть, я невольно делаю что-нибудь такое, из-за чего ты не считаешь меня больше достойной твоего доверия?
Она умоляюще протянула ему руки. Камень смягчился бы от бесконечно грустного тона ее голоса. Гольфельд вертел в руках газету, опустил голову и тщательно избегал прямого взгляда молодой девушки.
– Я вполне доверяю тебе, Елена, – прервал он, наконец, продолжительное молчание, – ведь ты единственный человек в мире, пользующийся моим полным доверием. – Глаза Елены засияли, бедняжка гордилась таким предпочтением. – Но существуют различные печальные необходимости, в которых мы сами не можем себе сознаться, не говоря уже о том, чтобы говорить о них другим.
Пораженная молодая девушка приподнялась с напряженным интересом.
– Я вынужден, – запинаясь, произнес Гольфельд, – принять одно решение, а между тем оно очень и очень тяжело для меня и гнетет в последние дни.
Он поднял глаза, чтобы увидеть, какое впечатление произвели его слова.
Елена, очевидно, не имела ни малейшего понятия о том, что он собирается сказать ей, и с напряженным вниманием ловила его слова.
– Ты знаешь, Елена, что в последний год мне очень не везет с ключницами, – медленно продолжал он, – они не живут у меня, и я ничего не могу с ними поделать. Третьего дня опять отказалась последняя, поступившая две недели тому назад. Я вне себя. Эти постоянные перемены приносят мне громадные убытки, мое имение опротивело мне.
– А, ты хочешь продать Оденбург? – прервала Елена.
– Нет, это было бы глупостью. Оденбург – одно из лучших имений в Тюрингии. Я вынужден искать другой выход. Мне не остается ничего другого, как жениться!
Елена открыла задрожавшие губы, но ни один звук не сорвался с них. Не будучи в состоянии овладеть собой, она закрыла лицо руками и с тихим стоном опустилась на подушки.
Гольфельд поспешно приблизился к ней и взял ее руки в свои.
– Елена, – тихо, но нежно прошептал он (этот тон удался ему прекрасно), – согласна ли ты, чтобы я высказался и обнажил перед тобою рану своего сердца? Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, и что эта любовь останется первой и единственной в течение всей моей жизни. – При этой ужасной лжи Гольфельд даже глазом не моргнул. Он сумел придать своему голосу такой оттенок, который привел молодую девушку в необычайное волнение.
– Если бы это было возможно, – продолжал он, – то я последовал бы исключительно голосу своего сердца, жил бы только для этого чувства, потому что общение с тобой, Елена, дает мне счастье… Но ты знаешь, что я последний из рода Гольфельдов, и уже по этой причине вынужден жениться. Мне остается только одно средство, которое облегчит для меня эту жертву: я должен выбрать жену, которая знакома с тобой…
– О, говори скорее, – с тоской воскликнула Елена, в то время как слезы брызнули у нее из глаз, – ты уже решился, предчувствие не обмануло меня. Это – Корнелия!
– Киттельсдорф? – произнес он с презрительной ухмылкой. – Эта непоседа? Нет, тогда я лучше оставлю свое имение в руках непокорных ключниц? Что мне делать при моих и без того неблестящих доходах с такой легкомысленной женой? Впрочем, я уже сказал тебе и постоянно повторяю, что я еще ни на ком не остановился. Дай мне высказаться, дорогая Елена, и не плачь так горько, это переворачивает мне всю душу. Эта девушка должна знать и любить тебя и быть настолько разумной, чтобы я мог сказать ей: «Мое сердце принадлежит другой, на которой я не могу жениться. Будь другом, мне и ей».
– И ты думаешь, что найдется такая, которая согласится на это?
– Конечно, если она будет любить меня.
– Ну, я этого не смогла бы никогда… Никогда! – закричала Елена и, истерически рыдая, спрятала лицо в подушки. На гладком белом лбу Гольфельда вдруг обозначились две суровые черты. Губы его плотно сжались, и краска сбежала с лица. По всему видно было, что он сильно взбешен. Глаза его вспыхнули ненавистью в то время, когда он устремил их на девушку, которая, вопреки его ожиданиям, усложняла задачу, казавшуюся ему такой легкой. Но он преодолел себя и с нежной лаской приподнял ей лицо. Бедняжка задрожала при этом лицемерном прикосновении и бессильно опустила головку ему на руку.
– Значит, ты покинешь меня, Елена, – продолжал он грустно, – если я решусь сделать этот тяжелый шаг. Ты отвернешься от меня и оставишь одного с нелюбимой женой?
Она приподняла красные от слез глаза, в которых светился луч неизъяснимой любви. Он мастерски сыграл свою роль, и этот взгляд доказал ему, что его дело выиграно.
– Ты теперь переживаешь ту же борьбу, которую мне пришлось испытать за эти дни, пока я не пришел к твердому решению. Я понимаю, для тебя в эту минуту ужасна мысль, что в наш прекрасный союз должно вступить третье лицо, но поверь мне, я даю тебе мое слово в том, что это нисколько не изменит наших отношений. Подумай, Елена, что тогда я буду иметь возможность делать для тебя гораздо больше и чаще бывать с тобой, чем теперь. Ты можешь поселиться у меня в Оденбурге, и я стану носить тебя на руках и беречь, как зеницу ока. Сейчас ты зависишь от капризов своего брата, тогда как я, женившись на твоей подруге, посвящу тебе всю свою жизнь…
Гольфельд не обладал умом, но зато, как видно, у него было много лукавства и хитрости, которыми он достигал большего, чем другие умными речами. А бедная жертва с растерзанным и истекающим кровью сердцем и разбитой волей прямо шла в его сети.
– Я постараюсь свыкнуться с этой мыслью, – чуть слышно прошептала Елена, – но разве найдется такая девушка с возвышенными чувствами, способная на жертву, которая согласилась бы терпеть мое присутствие и которую я могла бы полюбить как сестру?
– Да, у меня есть одна мысль, она совершенно неожиданно пришла мне в голову, и я еще не совсем ее обдумал. Но, прежде всего, ты должна успокоиться, дорогая Елена. Подумай, ведь выбор зависит лишь от тебя одной, я предоставляю тебе право принять или отвергнуть ту, которую предложу тебе.
