Джон Голсуорси - Фриленды
Он внимательно наблюдал за дочерью и заметил, что несколько раз краска бросалась ей в лицо, а однажды он готов был поклясться, что увидел в ее глазах слезы. Если эта болтовня невыносима даже для него, закаленного сотнями званых обедов, как должна Она ранить молодое и пылкое существо! И он почувствовал облегчение, когда, войдя в гостиную, увидел, что Недда сидит у рояля и тихо разговаривает с дядей Джоном...
Недда, как и всякая женщина, знала, кому из мужчин она нравится; еще в прошлую встречу она подметила какую-то теплоту во взгляде дяди Джона, и он смотрел на нее, а не на тех, с кем разговаривал. Вот почему она чувствовала некоторое доверие и даже нежность к своему дядюшке, не забывая, впрочем, что он служит в том министерстве, которое вершит судьбы людей, "попавших в беду". Ведь если даже в поступках государственных мужей можно обнаружить личные побуждения, то что говорить о влюбленных девушках? Спрятавшись за роялем - Недда догадывалась, что на рояле в этом доме никогда не играют, она поглядывала из-под опущенных ресниц на дядюшку, еще не потерявшего военной выправки.
- Как мило с вашей стороны, дядя Джон, что вы приехали! - нежно сказала она.
Дядя Джон смотрел на темную головку и на юные белые плечи племянницы.
- Пустяки! - ответил он. - Я всегда рад подышать свежим воздухом.
И он украдкой подтянул белый жилет, - он давно этого не делал, а сегодня жилет вдруг показался ему мешковатым.
- У вас такой большой жизненный опыт, дядя. Как, по-вашему, можно ли оправдать бунт?
- Нельзя.
- Как я рада, что вы тоже так думаете, - вздохнула Недда. - Ведь и я так считаю... Как бы мне хотелось, дядя Джон, чтобы вы полюбили Дирека, ведь мы - только это пока секрет почти от всех - мы помолвлены...
У Джона чуть дернулась голова, как будто его ударили в подбородок: новость была не из приятных. Но он, как всегда, сохранил выдержку и ответил:
- А? Неужели! Э... э...
- Пожалуйста, дядя Джон, не судите Дирека по тому вечеру, - еще вкрадчивей сказала Недда. - Я знаю, он тогда был немного резок.
Джон откашлялся.
Сообразив, что дядюшка не одобряет поведения Дирека, Недда грустно добавила:
- Поймите, мы оба так ужасно молоды. Совсем другое дело, если имеешь богатый жизненный опыт...
На лице Джона - две морщины между бровями, две глубокие складки на худых щеках и одна линия твердого рта под седыми усами - мелькнула гримаса.
- Что касается молодости, - сказал он, - она быстро проходит, да, слишком быстро...
Что в этой девушке напоминает ему ту, с кем он прожил только два года и кого пятнадцать лет оплакивал? Что это? Ее молодость? Или манера быстро поднимать глаза и прямо смотреть на него? Или ее волосы? Или что-то другое?
- Вам нравятся эти люди, дядя Джон?
Вопрос застал Джона врасплох. Разговаривая с ней, ему вообще приходится напрягать ум и философствовать, а он давно отвык анализировать свое отношение к вещам и людям, уже много лет пользуясь готовыми, разложенными по полочкам суждениями. Страсть к обобщениям - это юношеская привычка; ее сбрасывают, как пеленки, когда дитя входит в более зрелый возраст. Но отступать было нельзя, и он коротко ответил:
- Нет, ничуть...
- И мне не нравятся, - вздохнула Недда. - Когда я с ними, мне стыдно за себя...
Джон, питавший к "шишкам" неприязнь завзятого труженика к завзятым болтунам, спросил с недоумением:
- Отчего же?
- У меня появляется ощущение, будто я часть бремени на чьей-то шее, которое рассуждает только о том, как бы облегчить жизнь своей жертве.
Джону это смутно напомнило слова какого-то писателя, притом из опасных.
- Дядя, вы тоже думаете, что Англия погибла? Я имею в виду земельный вопрос...
Вопреки своему мнению, что "стране грозит гибель", Джон был до глубины души шокирован. Погибла? Никогда! Что бы ни происходило, в этом нельзя сознаваться. Нет, страна проявит выдержку! Страна будет дышать носом, даже если из-за этого она проиграет соревнование, но в проигрыше она не признается ни себе, ни другим!
- Почему тебе это пришло в голову?
- Мне странно, что мы становимся все богаче и богаче и уходим все дальше и дальше от той жизни, которую считаем здоровой и счастливой. А навел меня на эту мысль папа, когда мы были сегодня в Треншеме и он показал мне хилых горожан. Вы знаете, я сейчас же начну изучать сельское хозяйство, это уже решено.
- Ты?.. - Это хорошенькое, юное существо с темной головкой и худенькими нежными плечами! Копать землю!.. С женщинами делается что-то неладное. Что ни день в его министерство поступают все новые тому доказательства. По-моему, тебе больше подходит заниматься каким-нибудь искусством...
Недда подняла глаза, и он был тронут ее взглядом - таким честным и юным.
- Нет... Дело в том, что Дирек вряд ли сможет остаться в Англии. Ужасно трудно жить тут, если все так близко принимаешь к сердцу.
Джон совсем растерялся и спросил:
- Почему? Наоборот. По-моему, наша страна больше других подходит для политических бредней, благотворительности и... и... всяких чудаков.
Он умолк.
- Пожалуй. Но все они хотят вылечить прыщик на коже, а, по-моему, у нашей страны порок сердца, ведь правда? Во всяком случае, так думает Дирек, и он очень неосторожен, и выдержки у него нет никакой. Вот я и думаю, что нам придется уехать. Во всяком случае, надо быть к этому готовой.
Недда поднялась.
- Если он что-нибудь натворит, защитите его, дядя Джон, насколько это в ваших силах.
Джон почувствовал, что ее тонкие пальцы почти судорожно впились в его руку, словно она на мгновение утратила власть над собой. И это его тронуло, хотя он отлично понимал, что это пожатие относится не к нему, а к его племяннику. Когда она вышла из гостиной, все сразу показалось Джону чужим и ненужным, и вскоре он тоже удалился в курительную. Там он оказался в одиночестве и, закурив сигару - он был во фраке, к которому не идет трубка, хотя он предпочел бы ее, - вышел в сад, в темноту и теплоту ночи. Джон медленно шел по узкой дорожке между пионами, водосбором, поздними тюльпанами, незабудками и анютиными глазками, которые поднимали в темноту свои смешные обезьяньи рожицы. Джон любил цветы, хотя последние годы эта любовь оставалась неудовлетворенной, и, как ни странно, предпочитал не пышные правильные цветники, а дикие газоны, где цветы растут в беспорядке. Раз или два он нагибался, желая рассмотреть, что это за цветок, а затем шел дальше, захваченный потоком мыслей, как бывает с пожилыми мужчинами во время вечерних прогулок; этот поток складывается из воспоминаний о былых, отгоревших надеждах и из новых, еще смутных стремлений. Но зачем нужны эти стремления, к чему это все? Свернув на другую дорожку, он увидел, что перед ним, в нескольких футах над землей, парит нечто круглое и белое, сверкая в темноте, как луна. Приблизившись, он понял, что это небольшая магнолия в полном цвету. Гроздья белых, похожих на звезды цветов, сиявших перед ним на темной мантии ночи, почему-то его взволновали, и он яростно запыхтел сигарой. Красота будто искала, кого бы ей поразить, и, как девушка, протягивала руки, говоря: "Я здесь". У Джона заныло сердце, и сигара нелепо задрожала у него во рту; он круто повернулся и пошел обратно в курительную комнату. Там по-прежнему никого не было. Он взял "Обозрение" и развернул его на статье по земельному вопросу, уставился глазами в первую страницу, но не стал читать. В голове его бродили мысли: "Совсем ребенок... Какое безумие! Помолвлена... Хм... С этим щенком... Но ведь оба они дети... Что в ней напоминает мне, напоминает... Что это? Счастливец Феликс - иметь такую дочь,.. Помолвлена! Бедняжка, ей будет нелегко. Но я ей завидую... Клянусь богом, я ей завидую!" И осторожным движением он стряхнул пепел с отворота своего фрака...
Бедная девочка, которой будет нелегко, сидела в своей комнате у окна; она заметила мелькнувший в темноте белый жилет и горящий кончик сигары и, не зная, кому они принадлежат, все же подумала: "Симпатичный, наверно, человек, раз предпочитает гулять, а не сидеть в душной гостиной за бриджем и болтать, болтать, без умолку болтать..." Но тут же устыдилась - как это невеликодушно! В конце концов, нехорошо так строго судить о людях. Они болтают, чтобы отдохнуть после тяжелой работы, а вот она сама просто бездельница. Если бы тетя Кэрстин разрешила ей пожить в Джойфилдсе и научила ее всему, что умеет Шейла!.. Недда зажгла свечи и, открыв дневник, начала писать.
"Жить, - написала она, - это все равно, что вглядываться в темную ночь. Человек только смутно предполагает, что его ждет впереди, - ведь в темноте мы только догадываемся, какие перед нами деревья и как нам выйти на опушку... Сейчас мотылек - я не успела отогнать его - сгорел на огне моей свечки. Он навсегда ушел из этого мира. Если ушел он, то почему же с нами должно быть иначе? Одно и то же великое Нечто творит жизнь и смерть, свет и тьму, любовь и ненависть; почему же ждать разной судьбы для разных живых существ? Но предположим, что после смерти нет ничего, разве я скажу: "Раз так, не хочу жить!" Напротив, мне еще больше захочется наслаждаться жизнью. Из всех живых существ только люди размышляют, беспокоятся и печалятся о будущей жизни. Когда сегодня утром мы с Диреком сидели в поле, к насыпи подлетел шмель и, сунув голову в траву, вдруг умолк; он устал летать и трудиться среди цветов; он просто спрятал голову и заснул. Надо жить так, чтобы не пропадала ни одна минута, взять от каждой все, а потом спрятать куда-нибудь голову и заснуть... Лишь бы Дирек сейчас не мучился, думая об этом несчастном... Бедняга, он совсем один в темной камере, а впереди долгие месяцы страданий. Бедный, бедный... Как я сочувствую всякому человеческому неГЛАВА XXVI
