Ирвин Шоу - Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)
-- Извините,-- я встал,-- мне пора на обед.
-- Американцы -- такой тактичный народ,-- наградила она меня очаровательной улыбкой.
Ронни засиял еще ярче, испытывая гордость за друга, сумевшего понравиться Виржини. Уходя, я слышал, как хрипло дышит Ронни, разговаривая со своей подругой интимным шепотом. Виржини слушала его, опустив глаза, время от времени постукивая пальцами по краям коробки с десятью американскими пайками.
Я лежал в своем номере и читал, когда, постучавшись в дверь, появился Ронни,-- явно нервничал и, видимо, еще и выпил. Не в состоянии сидеть спокойно, лишь возбужденно, неловко ходил туда-сюда по изношенному ковру перед моей кроватью.
-- Ну, что скажешь о ней? -- наконец не выдержал он.
-- Я...
-- Разве не прелесть?..
-- Прелесть,-- согласился я.
-- Все же в француженках что-то есть... Боюсь, теперь я навсегда отравлен и для меня больше не существуют английские девчонки.
-- Ну,-- возразил я,-- возможно, ты...
-- Не можешь ли достать для меня блок сигарет? -- неожиданно попросил он.
-- Ты же знаешь сам, как это трудно.
Он торопливо добавил:
-- Я заплачу, конечно.
-- Для чего они тебе понадобились? Разве Виржини курит?
-- Нет, это не для нее. Для человека, с которым она живет.
-- Ах вот оно что! -- захлопнул я книгу.
-- Заядлый курильщик, курит одну за другой,-- объяснил Ронни.-- Но ему нравятся только американские сигареты.
-- Понятно.
Ронни прошелся еще раза два по ковру.
-- Вот почему она так спешила: он ужасно ревнив. Я просто хочу сказать -- прошло четыре года, война и все такое, и она, конечно, не знала, жив я или давно погиб.
-- Само собой,-- согласился я.
-- Я хочу сказать -- здесь нечему удивляться, какое-то ребячество.
-- Думаю, что так.
-- Ну да, конечно.
-- Это один из таких, знаешь, смуглых, страстных типов,-- продолжал Ронни.-- Чуть не съел меня глазами при встрече.-- Ронни чуть улыбнулся, и я сразу заметил: наряду с разочарованием (в его отсутствие Виржини завладел другой) он испытывает определенное чувство удовлетворения -- нашелся человек, который его к ней ревнует.-- Находился в подполье или что-то в этом роде, а теперь вот, когда все кончилось, сидит сиднем весь день в квартире, курит одну сигарету за другой и выслеживает Виржини. Трудно его винить в этом, как ты думаешь? Ведь Виржини такая привлекательная девушка.
-- Ну...-- начал было я.
-- Но она его все равно не любит! -- перебил меня он, тяжело задышав.-Сама мне сказала, когда мы ехали домой на грузовичке. Живут они где-то на самой вершине Монмартра, и несчастной девушке приходится колесить вверх и вниз по холму -- крутить педали в любую погоду. Приютила она его у себя, когда он скрывался от полиции. Просто из чувства патриотизма, больше ничего. Но за одним следует другое. Вместе уже три года, но она несчастна. Я обещал принести сигареты завтра. Как ты думаешь, сможешь достать?
-- Попытаюсь... Но только утром.
-- Боже милостивый! -- вздохнул он.-- Прошло четыре года! И вот я вижу ее -- она едет на велосипеде по Итальянскому бульвару.-- Он помолчал.-Знаешь, они сразу открыли коробку с апельсиновым джемом и черпали его прямо столовыми ложками. Мы с ней встречаемся завтра днем. Тут ничего особенного нет. Они не женаты, она его не любит, в общем, все такое. В данном случае речь не идет о нарушении принципа или использовании своего преимущества. Я объяснился ей в любви задолго до его появления на сцене, так? В конце концов, если бы не отменили мою увольнительную, а немцы не вторглись с территории Бельгии...-- Он только тихо вздохнул, вспоминая это роковое для него наступление.-- Мы встречаемся в баре. К ним я не пойду. Там он -- сидит сиднем целый день, курит одну сигарету за другой, ревниво следит за каждым ее движением. Какое уж тут удовольствие... Странное счастье, да? -- И устало улыбнулся, направляясь к двери.-- Прошло четыре года. Мужик сидит весь день дома...
Еще долго потом, после того как я погасил свет в своем номере, я слышал, как он большими шагами расхаживает по своей комнате и печально скрипят под его тяжелыми ботинками доски; это продолжалось не один час в ночи, в которой для него было столько беспокойства и столько любви.
В течение нескольких следующих дней от службы Ронни для английской армии не было никакого прока. Если у Виржини вдруг появлялось четверть часика, свободные от забот о любовнике,-- Ронни тут же мчался к ней; они встречались в барах, возле памятников, в холлах отелей, у всех мостов, переброшенных через Сену,-- Виржини приходилось их пересекать на велосипеде, когда она разъезжала по своим делам по всему Парижу. Шепотом вели торопливые, серьезные разговоры,-- она часто шла, ведя за руль свой велосипед, и, удерживая его, убыстряла шаг по склону улицы, а Ронни старался не отставать, держаться рядом, и за ними медленно и чинно, словно на параде, ехал Уоткинс на своем грузовичке.
Когда Ронни с раскрасневшимся лицом возвращался после этих мучительных встреч, он хрипло дышал, а его глаза сияли блеском одержимости,-- наверно, так сияли глаза у капитана Ахава1, абсолютно уверенного, что белый кит у него в руках.
В перерывах, когда он бывал свободен и ему не требовалось стремглав мчаться к тому или иному месту встречи с Виржини, Ронни отдавал всю свою внутреннюю энергию собиранию съестной дани, этих сокровищ, со столовок союзников и исправно доставлял их на своем грузовичке в квартиру Виржини и ее любовника.
У них обычно происходили, по словам Ронни, короткие, дружеские беседы втроем -- о том, как жилось в Париже при немцах и как плохо американцы воюют. У любовника Виржини восхищение вызывало только одно американское -наши сигареты. Маленькая квартирка, вероятно, очень скоро превратилась в небольшой запасной тыловой склад двух армий, заставленный банками с тушенкой, пайками в коробках, банками с кофе и порошком какао, бутылками виски, блоками сигарет, и время от времени появлялись даже свиные окорока и телячья вырезка -- все эти огромные запасы свидетельствовали о глубокой личной преданности Ронни своей девушке. Могу с уверенностью сказать только одно: если бы совершенно случайно этой побочной деятельностью Ронни, до того самого робкого и боязливого исполнителя всех уставов, заинтересовался уголовно-следственный отдел, он мог бы запросто залететь в тюрьму лет этак на десять.
Но ни это, ни какие-либо иные соображения не поколебали Ронни ни на секунду. Сержанты с вороватыми, бегающими глазами один за другим несли тяжелые мешки из бараков в наш отель и выносили из него пустые, и эта процессия никогда не прерывалась, а Уоткинс находился в состоянии постоянной боевой готовности, чтобы довезти Ронни до квартиры Виржини с новым приобретением. Знаю, что Ронни оставалось только мечтать о том благословенном часе, когда он без всякого предупреждения (у Виржини не было телефона) нагрянет к ней со своим солдатским вещевым мешком, набитым сигаретами или плитками шоколада, а она наконец, после шести лет их знакомства, окажется дома одна. Но такого, увы, никогда не происходило,-- он постоянно встречался там с ее любовником, Эмилем, вечно торчавшим в квартире. И он, этот Эмиль, иногда позволял себе излишнюю вольность, предлагая Ронни маленький стаканчик виски из огромного запаса шотландского напитка, переданного этой паре.
Подобно азартному игроку, который, чтобы выбраться из ямы и отыграться, слепо увеличивает ставки, Ронни заваливал маленькую квартирку подарками не без задней мысли, как он сам доверительно сообщил мне однажды:
-- Этот Эмиль, если хочешь знать, терпеть меня не может. Если бы не все мои подношения -- наверняка запретил бы Виржини встречаться со мной. И вообще... может, я ничего бы такого не делал, если бы он относился к Виржини как надо... Но... он относится к ней просто отвратительно, и у меня нет никаких угрызений совести.
-- Но ты пока и не сделал ничего такого, чтобы испытывать угрызения совести,-- возразил я.
-- Все в свое время, старик,-- заговорщицки отвечал Ронни.
На следующий день -- это была суббота -- выяснилось, что его доверительное отношение ко мне оправдалось. В своем номере я мыл руки и готовился к обеду, как вдруг, постучав, вошел Ронни. У него свидание перед зданием Оперы, и она пообещала уделить ему только пятнадцать минут -- это я знал. Обычно он возвращался после встреч с Виржини с огненно-красной физиономией, голос гудел, объяснялся он какими-то обрывочными от возбуждения фразами, то и дело фыркал без всяких на то причин, беспокойно двигался туда-сюда,-- по-видимому, от избытка нервной энергии. Но сегодня, я заметил, все иначе: бледен и как-то подавлен, говорит совершенно по-другому -странная смесь томной апатии и подавляемых, подобных сжатой пружине эмоций.
-- Итак,-- объявил он,-- все произойдет завтра.
-- Что такое? -- ничего не понял я.
-- Только что виделся с ней,-- продолжал он в той же странной манере.-Должен прийти к ней завтра в три пятнадцать. Завтра, как ты знаешь, воскресенье,-- Эмиль уходит на боксерский матч: его особенно интересуют бои средневесов. Единственный раз за всю неделю он оставляет ее одну больше чем на час. Но в четыре тридцать к ней придут гости. Как видишь, времени в обрез -- всего час пятнадцать минут.-- Он устало улыбнулся -- совсем не похож в эту минуту на полковника индийской армии.-- Прошло шесть лет... Но ведь нужно когда-то начать, как ты думаешь?
