Николай Омельченко - Серая мышь
Пора было уходить, но я вспомнил о рации, долго думал, как ее прихватить с собой и вдруг решил не делать этого, не хотелось, чтобы потом открылось, что я, человек, которому поверили, кого здесь стали уважать, оказался обыкновенным шпионом и подлецом. Лучше уйти из отряда «тишком-нишком», исчезнуть, раствориться. Ждал случая, когда пошлют в разведку, — пойду и не вернусь. Меня уже не раз посылали — выгодный я был разведчик, местный, все знал в округе. Но внезапно случилось непредвиденное — из нашей боевки к партизанам прибежало двое парней. Я увидел, как уже после допроса их кормила наша кухарка. Я убежал в лес, спрятался неподалеку от лагеря, дальше идти не решился, — могли задержать посты. Лагерь был на виду, я сидел и наблюдал, не ищут ли меня. Все было спокойно; перебежчики, насытившись партизанской кашей, пошли в лес оправиться, шли они в мою сторону, и я узнал их — это были те два брата, которых привели люди Стаха посмотреть на повешенного за отказ идти служить в нашу армию. Позже я узнал — их семьи вырезали польские националисты в отместку за жестокость УПА, и братья перешли к партизанам. Вернувшись в лагерь, братья завалились под деревьями. Я понял, что они не знают о моей засылке в отряд, но меня-то хорошо помнили, следовательно, нужно немедленно уходить. Пришел к себе в землянку и стал напряженно думать, как лучше это сделать. Соседи по нарам занимались кто чем, один что-то штопал, другой чистил автомат, трое резались в подкидного. Зашел Володя.
— Улас Тимофеевич, — смущенно проговорил он так, чтобы никто не слышал, — я заканчиваю маслом картину «Прилет на партизанский аэродром самолета». Это мое первое полотно. Хочу, чтобы вы посмотрели, по-моему, там не все у меня похоже…
Я прилег на нары.
— Не могу, Володя, сильно разболелась голова, как-нибудь другим разом.
— Я сбегаю в санпункт, возьму вам пилюль, — заботливо сказал Володя.
— Нет, нет, не надо, — увидев, что тот уже собрался бежать, возразил я. — Она пройдет, а картину я погляжу завтра. — И улыбнулся этому милому талантливому парню.
— Завтра меня не будет, — снова шепотом проговорил Володя. — Ухожу на задание, в разведку — объявился гарнизон немецких карателей.
— Один идешь? — стараясь не выдать своего волнения, спросил я.
— На такие задания ходят в одиночку или по двое, не больше, так легче немцев обмануть. А я хоть и длинный, но выгляжу на много младше своих лет.
— Я бы тоже пошел с тобой, — говорю я, — и не без пользы. Документы о моем директорстве при мне; они выданы в немецком учреждении, так что можно пожаловать прямо в немецкий гарнизон.
— Ух, это было бы здорово! — загорелся Володя. — А то мне приказано найти расположение гарнизона, залечь и наблюдать издали, сколько их, какой у них распорядок дня. А если они расположились где-нибудь за каменным забором, как узнаешь?
— Да-а-а, — неопределенно протянул я; мне хотелось, чтобы он сам попросил меня пойти с собой. Володя будто отгадал мои мысли.
— А что, если бы и вы со мной? Вы ведь в глубокую разведку еще не ходили, а привыкать надо.
Мы говорили об этом тихо, чтобы нас никто в землянке не услышал. Но соседи уже стали прислушиваться, любопытно было, о чем эти двое шепчутся. Поэтому я не ответил, только едва кивнул, закрыв глаза.
— Я сейчас же поговорю с дядей Яковом, — сказал Володя и убежал. О картине он забыл, она не была в то время главной в его жизни, главным была борьба с фашистами. Не знал тогда ни я, ни Володя, что это его первая картина будет и последней.
Командиры согласились, чтобы мы пошли на задание вдвоем. Вышли в полночь, миновали партизанские посты, — там были предупреждены. Я знал расположение постов УПА, и мы без труда обошли их. Всю дорогу думал, как бы избавиться от Володи, расстаться с ним так, чтобы у него не было ни малейшего подозрения о моем дезертирстве; признаться, было стыдно перед парнем. Отстать и раствориться в темноте, исчезнуть в ночном непроглядном лесу? Подозрительно. Больше ничего в голову не приходило. Уже у моего села решился было не на лучший, но все же верный вариант: попросить Володю, чтобы он подождал в лесу, мол, только на минутку забегу домой, чтобы увидеть сына да показаться жене, Володя не одобрил мое намерение.
— Нельзя, — сказал он. — Мы идем на задание. Вначале выполнение его, затем все остальное.
Володю назначили старшим, и я обязан был ему подчиняться. На задание полагалось идти без оружия, для большей безопасности — могли в дороге встретить немцы и обыскать, но у меня был припрятан под мышкой небольшой браунинг, с ним я не расставался, так было спокойнее. Раздобыл я его уже в партизанском отряде, выменял на пайковый табак у одного заядлого курильщика. В обойме было четыре патрона. Я мог сделать два выстрела на другом конце села и что-нибудь крикнуть, вроде «Володя, беги!». Он бы подумал, что меня убили, что я погиб, попал в засаду или что-то еще. Если же при обыске немцы или наши хлопцы обнаружат у меня браунинг — это не пугало, и те, и другие были свои. Но Володя и не соглашался отпустить меня. Он словно что-то заподозрил, дальше шага от меня не отходил и все время повторял:
— Мы сейчас одно целое, нельзя нам никуда врозь, разве что если вы пойдете в гарнизон к немцам. Тогда я вас подожду, это ведь задание. А домой — нет.
Я даже разозлился. И что это я пасую перед этим мальчишкой, моим вчерашним школьником. Вот придем к немцам, шепну какому-нибудь, что он партизанский разведчик, и руки у меня развяжутся. Думал об этом, но, конечно же, так не поступил; это было равносильно тому, чтобы привести его в наш лагерь и сдать прямо в руки Петра Стаха. Вот я и юлил, выдумывал разные уловки, чтобы как-то потеряться, не отдавал Володю врагам.
Еще в отряде командир сказал нам, где примерно должен находиться гарнизон немецких карателей. Точнее о его расположении мы узнали уже на рассвете от старика, пасшего недалеко от убогого хуторка коз. Оказывается, шли мы правильно. Гарнизон разместился в поселке на краю леса. Где-то здесь должен быть патрульный пост. Мы залегли, следя за пустынными улицами. В половине седьмого улицы стали оживать. Из приземистого длинного кирпичного здания, по виду школы, выбегали раздетые до пояса немцы, гонялись, гогоча, друг за другом. Выбежало их не меньше сотни — делали зарядку, а потом мылись; у забора поблескивал новенькими железными тельцами длинный ряд рукомойников. «Значит, немцы пришли сюда надолго», — отметил я. По ту сторону поселка в низинке виднелись крытые брезентом машины. Мы гадали, что там — танки, броневики, орудия? Вряд ли просто грузовые автомобили, их брезентом не укрывали б. Все это надо было установить и определить численность карателей — ведь часть из них могла вернуться из карательной экспедиции поздно вечером и еще спала.
— Что будем делать? — спросил я у Володи, как у старшего.
— Надо подумать, — важно, подражая кому-то из взрослых, ответил он. — Одно мы уже сделали: нашли их. Как видно, дело тут серьезное, надо как-то пробраться в поселок. Это легче сделать мне — я выгляжу мальчишкой, вряд ли ко мне пристанут.
— А если все же пристанут?
— Скажу, ищу тетку, — усмехнулся Володя.
— Несерьезно, — строго заметил я. — У тебя вся жизнь впереди, жить тебе еще надо, Володя.
— Очень даже надо, — ответил Володя. — Я в роду Франько последний, род свой продолжить должен, так и дядя Яков мне говорил, поэтому я и буду жить.
— Тогда тем более пойду я.
— А если вас сцапают?
— Чего же им цапать меня, если я сам к ним приду, да еще покажу документы — директор школы. Там вон, за машинами, на крыше хаты торчит их флаг, наверное, в той хате что-то вроде штаба. Обойду поселок и прямо туда.
— И что вы им скажете, зачем пришли?
— С жалобой пришел. Скажу, в селе таком-то совсем распоясались поляки, устраивают репрессии против верных и преданных фюреру украинцев.
— У-у-у, вы говорите, как настоящий националист! — усмехнулся Володя.
— А то как же, я и выдам себя за националиста, не за партизана же мне себя выдавать.
Володя даже хохотнул в голос, я прикрыл ему рот рукой. А сам думал только о том, как избавиться от него, чтобы у этого мальчишки не осталось обо мне плохой памяти, а главное — чтобы он вернулся в отряд живой и невредимый.
— Если что со мной случится, иди обратно тем же самым путем, понял? Ни в коем случае не меняй маршрут, не то напорешься на какую-нибудь банду.
— Ничего с вами не случится, — тоном приказа произнес Володя.
— Повторяю: не вздумай идти в поселок, там сразу увидят, что ты чужой, обмануть их будет тебе трудно, это не просто солдаты, а эсэсовские каратели, тебе ясно?
— Ясно, — не очень охотно ответил Володя.
Обойдя поселок и уже собравшись возвращаться в свою боевку, я вдруг засомневался, что Володя послушается меня и, не дождавшись, уйдет в отряд. Да и найдет ли этот мальчик тропинки, где нет постов? Вряд ли, я исходил здесь все пути-дороги, бывая в разных боевках, и меня знают, может, кто из часовых и заметил, как мы шли, но не остановил, подумав, что раз этот хлопчик со мной, значит, он свой. Не знаю, как бы я в конце концов все решил, но в это время из крайней хаты вышла группа польских полицаев, один из них, видимо старший, направился прямо к дому, на крыльце которого висел флаг. Я обмер: если тут польские полицаи, значит каратели готовили акции против украинцев, надо немедленно бросить эту игру в партизанского разведчика, любым путем избавиться от этого мальчишки и немедленно бежать в свою боевку, предупредить Вапнярского, может, он сумеет предотвратить экзекуцию. Вскоре я снова был рядом с Володей; переждав одышку, рассказал ему все, как было, добавив, что ему надо немедленно возвращаться в отряд, а я буду следить, куда они пойдут, а потом сообщу об этом партизанам. Володя некоторое время молчал, затем произнес, несколько конфузясь:
