Данте Алигьери - Божественная комедия. Рай
297
«Гасконец» – папа Климент V (см. XIX,82, Ада), льстивший Генриху УИИ на словах и махинировавший против него на деле. В это время, т. е. между 1310–1312 г. Кань Граеде был уже юношей и успел выказать свою деятельность и благородство характера. Ландино приводит о нем следующий анекдот: dum pater duxisset eum semel ad vivendum magnum thesaurum, iste illico levatis pannis minxit snper eum, – так что Дант имел полное право распространяться о его щедрости и презрении к деньгам.
298
До сих пор речь шла лишь о личной признательности Данта и характере Кана; теперь Дант начинает делать о нем политические предсказаний, о странности которых уже говорилось в прим. к XXXIII, 45 Чистилища. Очевидно, Дант возлагал на него слишком большие надежды, которые не сбылись и преувеличенность которых Дант сам сознает. Может быть, он прочил императорскую корону этому маленькому князьку, боясь это сказать вслух… во всяком случае, последующие события не оправдали пророчеств Данта.
299
В самом деле, еще при жизни Данта уже начались раздоры и усобицы в торжествующей партии.
300
Дант боится, что те многочисленные горькие истины, которые он должен высказать современникам в своей поэме, размножать его врагов и, изгнанный, он нигде не найдет себе приюта.
301
Потомство.
302
Это поэтическое исповедание своего пророческого призвания, излагая в таком широком смысле идеалы Данта и понимание им своего долга, могло бы служить прекрасным эпиграфом ко всей поэме в ее целом.
303
Качьягвида погрузился в навеянные ему его же словами мысли.
304
«Древо» – рай, «пятое колено» – пятая сфера, «вершина» – Бог.
305
Все, что дает блаженным духам повод к проявлению люби, дает им новую радость, высказывающуюся, как уже и прежде не рак было замечено, в более ярком свете и движении. Поэтому-то и вспыхивают все, названные Качьягвидою.
306
Иисус Навин и Маккавей, Роланд и Карл Великий – общеизвестны. Вильгельм Курносый – провансальский граф, миенческий герой баллады о двенадцати пэрах Франции, спутник Карла Великого в войне с сарацинами, где ему отрубили кончик носа. Он был взят в плен Мавританским королем Теобальдо, жену которого Арабеллу обратил в христианство, и кончил жизнь пустынником. Ренуард – лицо также мистическое; это молодой мавр, совершавший чудеса храбрости, потом взятый в плен, при дворе Людовика Святого принявший христианство, женившийся на королеве Алисе, потом кончивший жизнь тоже суровым аскетом. Роберт Гискар (старое нормандское слово, означающее хитрый) – шестой из двенадцати сыновей нормандского барона Танкреда de Hauteville, родился в 1015 г. Неутомимый искатель военных приключений, он юношей покинул отчий замок, проник чрез Альпы, присоединился к нормандской армии в Апулия и, оказав некоторые услуги папе Николаю II, получил от него титул герцога Апулии и Калабрии и земли в Италии и Сицилии, из которых он прогнал греков и сарацин. «Его владения», говорит Гиббон, «совпадают с границами последующего неаполитанского королевства, которого он может считаться основателем».
307
Марс, как известно, блестит краевым огнем, а Юпитер – белым.
308
Diligite justitiam qui judicatis terram, – возлюбите справедливость судящий земли (Премудр. Солопова. I, 1). Указание на то, что здешние обитатели – справедливые государи (см. прим. к X.).
309
Белое сияние Юпитера образует серебристый фон, на котором духи золотыми буквами образуют надпись.
310
В Италии, колотя головня о головню, когда сыплются искры, приговаривают: столько бы цехинов! Столько бы дублонов!
311
Буква М. эволюционируется в гербового орла, причем первая ж трепа линия превращается в крылья, а над среднею духи образуют нарост в виде шеи и головы. Таким образок, орел, символ идеи всемирной империи, является на небе просветленным и в новом могуществе.
312
Бог, небесный художник, не знает образцов своим творениям, но создает (см. теорию создания, развитую в XIII, 52) первообразы принципы, формы всего того, что являются продуктом уже не непосредственного его творчества, слагая их в «гнездах» – планетах, так напр. Юпитер является «гнездом» справедливости.
313
Гибеллин – поэт не хочет упустить случая напомнить, что все, даже папа, должны повиноваться власти императора. В особенности Дант укоряет папу за недостойное оружие интердикта и лишения св. причастия, употребляемое им в борьбе с императором, тем более, что папа Бонифаций VIII часто налагал запрещения единственно ради денег и, получив их, отменял наказание. Дант грозит ему гневом апостолов Петра и Павла, но думает, что папа, обладая флорентийскими флоринами с изображением Иоанна Крестителя, патрона Флоренции, не особенно боится этой угрозы.
314
Орел говорит, как одно существо, но в его словах выражается воля всех тех духов, из которых он составлен. Этим объясняются ст. 19–24. Символ, конечно, понятен: это небесное единение святых в орде, божественной справедливости, должно служить образцом земной всемирной монархии, о которой см. прим. к песни VI.
315
Опять указания на высоту идеи империи и должное к ней почтение.
316
Небесная справедливость ясна и для духов других сфер, «чрез зеркала, зовомые Престолы», (IX, 61), но эти Престолы суть интеллигенции именно Юпитера, и его сфера, развивающая справедливость на земле (XVIII, 115), в особенности проясняет взоры своих обитателей для созерцания божественной правды.
317
Расскажем заранее, в чем заключается это давнее сомнение поэта и как оно разрешается. Первое мы узнаем из ст. 70 и далее; второе объясняется в ст. 40-III этой и 67-138 следующей песни. Речь идет о спасении или осуждении благочестивых нехристиан. Здесь разумеется не ожидание Искупителя в лимбе ада, откуда при сошествии в ад (Ада IV, 52, Чист. I, 90) были изведены некоторые иудеи я язычники, но достижение блаженства тотчас после смерти и оправдание на страшном суде. Как известно, учение церкви не допускало этого. Но ясно, что просвещенный ум и редкое чувство справедливости Данта едва ли могли этим удовлетвориться, ну него возникали сомнения в этом. Вспомним, что отношение поэта к Виргинию, к Энею (Ада II, 13) а так же IV, 42–65, Ада и III, 40–45, Чистилища служат уже некоторым, правда слабым, протестом против суровости церковного приговора. Все эти сомнения и протесты он повторяет в ст. 70–78, напоминая, в ст. 40–46, что вообще человеческий разум слишком слаб, чтобы проникать в тайны Божьего суда, причем в ст. 76–78 и 103–108 это учение прямо-таки разбивается, во-первых, авторитетом св. Писания (ст. 83. – К Галат. III, 23, Мате. VII, 21. Апокалипсис XV, 12); во-вторых, на положении, что Божья справедливость и Божие милосердие никогда не противоречив друг другу (ст. 86–90). Но пытливый дух поэта не удовольствовался таким смягчением, – и в следующей песня проглядывает уже более мягкая доктрина, проводимая еще Иустином в своей Апологетике, и разделяемая из схоластиков Гуго Викторинцем. В ст. 106–114 он противоставляет исповедание Христа одними устами истинной вере и предполагает возможность предпочтения добродетельного язычника дурному христианину по XXV гл. Мате, и II, 27 посл. к Римл.; в XX же песни он находит малоизвестного, но высоко восхваляемого Вергилием троянца Рифея ж императора Траяна на Юпитере, – пример спасения двух язычников, одного жившего до, а другого после Христа. Опираясь на слова Христа в XI, 12 Мате, о том, что царство небесное не закрыто для усиленных стремлений к нему, и на известное разделение веры в Христа грядущего и Христа пришедшего, а также на замену крещения водою крещением тремя духовными добродетелями (л. 100–126), он влагает в слова заключительного увещания собственное мнение, что никто не может основывать на своих соображениях или ограничивать последними благодатное предопределение Провидения (ст. 130–138). Но столь смелый, уверенный ж непоколебимый в своих практически – реформаторских стремлениях, поэт очень осторожен в догматических вопросах, – не из трусости, а из добросовестности, и указанные места являются не столько протестом против церковного учения, сколько повторительным veto против ригоризма в теориях предопределения.
За Блаженные духи называются «хвалами Творцу». Сравн. Ада II «Беатриче Господа хвала!
318
Даже и в окончательном развитии мира Бог далеко не истощился или излился весь (аитипантеистическая мысль!). Лишь один Логос является полным выражением Отца, а не что либо конечное, – что и доказал Люцифер (Денница), который пал «не дождавшись рассвета», т. е. не сознавши своей ограниченности и необходимости дальнейшего совершенствования. Тем менее основания меньшим тварям пытаться обнять Божество, которое одно ставит себе меру.
