Уильям Фолкнер - Избранное
Гараж, в котором стоял ее автомобиль, представлял собой небольшое кирпичное строение, окруженное вечнозелеными растениями. Одна его стенка была продолжением садовой стены. За ней начиналась заросшая травою тропинка, которая вела на другую улицу. Гараж стоял ярдах в пятнадцати от дома, и крыша его была на уровне окоп второго этажа, причем окна Нарциссиной спальни выходили прямо на его шиферную крышу.
Третий гость прошел по тропинке, забрался на стену, а с нее — на крышу гаража и теперь лежал там в тени можжевельника, спрятавшись от лунного света. Когда он явился, в комнате над гаражом было темно, и он лежал в своем укрытии тихо, как животное, и с терпением животного, лишь изредка поднимая голову и украдкой изучая окружающее.
Прошел целый час, а в комнате было темно. Вскоре на аллее появился автомобиль (он узнал его — он знал все автомобили в городе), и в дом вошел мужчина. Прошел еще час, но в комнате все еще было темно, а автомобиль так и стоял на аллее. Потом мужчина вышел из дома и уехал, и через минуту внизу погас свет, а окно, под которым он лежал, осветилось, и сквозь прозрачные занавеси ему было видно, как она ходит по комнате и раздевается. Потом она исчезла из поля его зрения. Но свет все еще горел, и он тихо, с бесконечным терпением лежал на крыше; лежал, когда еще через час возле дома остановился другой автомобиль, и трое мужчин с каким-то громоздким предметом прошли по аллее и выстроились в лунном свете под окном; лежал, пока они проиграли свою мелодию и ушли. Когда автомобиль уехал, она подошла к окну, раздвинула занавеси и постояла немного, повернув к нему лицо, обрамленное темными крыльями распущенных волос, и глядя прямо в его невидимые глаза.
Потом занавеси снова закрылись, и он опять мог только угадывать ее смутные движенья. Потом погас свет, но он еще долго лежал ничком на крутом скате крыши, неустанно бросая во все стороны быстрые, цепкие и ухватливые взгляды, подобные взгляду животного.
Дом Нарциссы был последним на их пути. Один за другим они объехали дома всех остальных девиц и сидели в автомобиле, пока негры, стоя на газоне, играли на своих инструментах. В затемненных окнах показывались головы, иногда зажигался свет, один раз их пригласили зайти, но Хаб и Митч скромно отказались; из одного дома им вынесли закуску, а в другом их крепко обругал молодой человек, сидевший с девушкой на темной веранде. По дороге они потеряли крышку сапуна, и теперь, продвигаясь от дома к дому, все по-братски выпивали вкруговую прямо из горлышка. Наконец они подъехали к дому Бенбоу и, стоя под можжевельниками, сыграли свою мелодию. В одном окне еще горел свет, но никто не показывался.
Луна уже опустилась низко над горизонтом. Теперь она отбрасывала на все предметы холодный серебристый отблеск, тусклый и немного вялый, и когда они, не зажигая фар, катились по улице, застывшей в безжизненном узоре серебра и черни, словно улица где-то на самой луне, мир казался необитаемым и пустынным. Они проезжали по очерченным четким пунктиром перемежающимся теням, минуя растворяющиеся в тумане тихие перекрестки или одинокий автомобиль где-нибудь на обочине перед домом. Все кругом застыло в неподвижности, и только в одном месте собака пробежала по улице, пересекла газон и скрылась.
Впереди распахнулась просторная площадь, в центре которой стояло окруженное вязами здание суда. В полынно-сером тумане их листвы шары уличных фонарей больше чем когда-либо напоминали огромные бледные виноградины.
В каждом окне банка горело по лампочке, и еще одна лампа светилась в холле гостиницы, перед которой выстроилось в ряд несколько автомобилей. Других огней не было.
Когда они объезжали здание суда, от дверей гостиницы отделилась какая-то тень, кто-то подошел к краю тротуара, между полами расстегнутого пиджака забелела рубашка, и как только автомобиль стал медленно сворачивать в одну из улиц, человек их окликнул. Баярд затормозил, и человек, приминая белесую пыль, подошел и взялся рукою за дверцу автомобиля.
— Хелло, Бак, — приветствовал его Митч. — Поздно ты нынче не спишь.
У человека была спокойная, добродушная лошадиная физиономия. На расстегнутом жилете поблескивала металлическая звезда. Пиджак слегка топорщился на бедре.
— Вы, ребята, что тут делаете? На танцы ездили? — спросил он.
— Мы серенады пели, — отвечал Баярд. — Выпить не хочешь. Бак?
— Нет, благодарю покорно, — отозвался Бак, все еще держась рукою за дверцу, серьезный, добродушный и важный. — А вам не кажется, что уже поздновато?
— Пожалуй, — согласился Митч. Полицейский поставил ногу на подножку. На глаза его падала тень от шляпы. — Мы уже домой едем.
Бак молча призадумался, и Баярд подтвердил:
— Да, да, мы уже направляемся к дому. Полицейский слегка повернул: голову и обратился к неграм:
— А вам, ребята, наверняка уже спать пора.
— Так точно, сэр, — отвечали негры. Они вышли из автомобиля и вытащили контрабас. Баярд дал Рено банкноту, они поблагодарили, пожелали доброй ночи, взяли контрабас и тихонько свернули в боковую улицу. Полицейский снова обернулся.
— Это твоя машина стоит перед кафе Роджера, Митч? — спросил он.
— Наверно. Во всяком случае, я ее там оставил.
— Ну, вот, ты отвези Хаба домой, если он не собирается ночевать в городе. А Баярд поедет со мной.
— Какого черта, Бак? — возмутился Митч.
— За что? — поинтересовался Баярд.
— Его родные беспокоятся, — отвечал полицейский. — С тех пор как этот жеребец его сбросил, они его в глаза не видели. Где ваша повязка, Баярд?
— Снял, — буркнул Баярд. — Послушай, Бак, мы с Хабом высадим Митча, а потом поедем прямо домой.
— Ты уже с четырех часов домой едешь, — невозмутимо отвечал полицейский, — но все никак не доберешься. Ты лучше поезжай со мной, как твоя тетушка велела.
— Разве тетя Дженни велела тебе посадить меня под арест?
— Она о тебе беспокоится, сынок. Мисс Дженни сейчас мне звонила и просила до утра за тобой присмотреть. Вот я и думаю, что мы с тобой сейчас поедем. Тебе сегодня надо было сразу домой ехать.
— Помилосердствуй, Бак, — вступился Митч.
— По мне пусть лучше злится Баярд, а не мисс Дженни, — терпеливо отвечал тот. — Вы, ребята, идите себе с Богом, а Баярд пусть лучше со мной едет.
Митч и Хаб вылезли из машины, Хаб захватил свой кувшин, и они, пожелав спокойной ночи, пошли к кафе, где стояла машина Митча. Полицейский сел рядом с Баярдом. До тюрьмы было недалеко. Вскоре над тюремной стеною показалось ее здание, угловатое и неумолимое, с узкими ощеренными окнами верхнего этажа, грубыми, как рубцы от ударов шпаги. Автомобиль свернул в переулок, полицейский вылез, открыл ворота, и Баярд въехал на утоптанный неметеный двор и остановился, а полицейский подошел к маленькому гаражу, в котором стоял «форд». Он выгнал его задом из гаража и знаком велел Баярду заезжать. Гаражик был построен специально для «форда», и автомобиль Баярда почти на треть торчал из дверей.
— Лучше чем ничего, — заметил полицейский. — Пойдем.
Через кухню они вошли в квартиру тюремного надзирателя, и Баярд, стоя в темном коридоре, ждал, пока Бак нащупает выключатель. Потом он вошел в мрачную, скудно обставленную, но чистую комнату, где валялись разные предметы мужского туалета.
— Послушай, ты, кажется, хочешь уступить мне свою постель? — запротестовал Баярд.
— До утра она мне не понадобится, а к этому времени ты уже уедешь, — отвечал полицейский. — Может, помочь тебе раздеться?
— Сам справлюсь, — проворчал Баярд, потом более вежливым тоном добавил: — Спокойной ночи, Бак. Премного благодарен.
— Спокойной ночи, — отозвался полицейский.
Он закрыл за собою дверь, и Баярд снял башмаки, пиджак и галстук, потушил свет и пег на кровать. В комнату сочился преломленный неосязаемый свет невидимой луны. Стояла глухая ночь. За окном на фоне плоского опалового неба низкими уступами поднимался карниз. Голова была холодной и ясной — выпитое виски совершенно испарилось. Или, вернее, казалось, будто его голова — это и есть Баярд и будто он лежит на чужой кровати, а его притупленные алкоголем нервы ледяными нитями прошили все его тело, которое он обречен вечно влачить за собой по унылому бесплодному миру.
— Проклятье, — проговорил он, лежа на спине и глядя в окно, из которого ничего не было видно, ожидая сна, который еще неизвестно, придет или нет, на что ему было, впрочем, абсолютно наплевать. Ничего не видно, а впереди длинная-предлинная человеческая жизнь. Трижды два десятка и еще десять лет влачить по миру упрямое тело, ублажая его ненасытную утробу.
Трижды два десятка и еще десять — так сказано в Библии [40]. Семьдесят лет. А ему всего только двадцать шесть. Чуть побольше одной трети. Проклятье.
Часть третья
