Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день
— Успокойтесь, — увещевал его Мунэдзиро. — Взгляните на него. Разве он способен сопротивляться? Он ведь совсем уже выдохся.
— Нет, как смеет он мне угрожать! «Зарублю!» Да от одного этого слова, от которого так и несет духом милитаризма, меня наизнанку выворачивает.
— Не обращайте внимания. Ему ведь кажется, что все еще идет война. Тогда это словечко было в ходу, и мы терпели. Не так ли?
— При чем тут война? Разве наша страна не поклялась, что больше не будет вооружаться? И если вы с ним заодно, забирайте ваш уголь обратно. Куплю у кого-нибудь другого.
— Отдавай немедленно! Такому сопляку, как ты, я с голода помру, но уголь продавать больше не буду.
Пока шла эта словесная перепалка, Хасимото и Синтаку, улучив момент, подхватили Юити под мышки и подняли с земли. Юити, наверно, вывихнул ногу. Морщась от боли, он стоял, тяжело опираясь на плечи поднявших его крестьян. Он побледнел, налитые кровью глаза косили больше обычного. Лицо напоминало сейчас маску лисы из магазина игрушек.
— Эй, есть здесь кто-нибудь из унтеров? — завопил Юити, негодующе оглядываясь вокруг. — Этого болвана надо прикончить. Он мешает тактической операции, на глазах у врага подрывает боевой дух солдат. Эй, кто-нибудь из унтеров, ко мне!
— Выродок! Фашистское отребье! — кричал парень в солдатской форме, с ненавистью глядя на Юити.
— Послушай, Юити, возвращайся-ка восвояси, — уговаривал его Хасимото. Потом, убедившись, что это не действует, перешел на язык военных: — Господин лейтенант, предпринимаем обходный маневр!
Хасимото повернул Юити в противоположную сторону.
— Обходный маневр! — завопил Юити, увлекаемый крестьянами в сторону. — Слушай приказ номер двадцать два! Основные силы движутся прямо на Куала-Лумпур. Отдельная часть обходит город через холмы и атакует противника с фланга…
— Что за бред! Похоже, этот ненормальный затеял игру в солдатики. Чертов агрессор! — кричал ему вслед юноша. — Послушай, Мунэдзиро, отпусти меня наконец. Я ему должен еще разок врезать по роже.
Однако Мунэдзиро крепко держал парня, пока Юити не исчез за поворотом.
— Ну, вот теперь можно! Извини, пожалуйста, — сказал он и, не торопясь, поведал историю Юити.
Обычно Юити после таких происшествий отводили домой и запирали в кладовке, пока не пройдет очередной приступ. Спустя два-три дня приступ кончался, и мать Юити отправлялась к пострадавшим соседям с извинениями, после чего отпирала кладовку и выпускала сына на волю. Долго в кладовке Юити держать было нельзя. Его ожидала работа в огороде, да еще он вместе с матерью изготовлял каркасы для зонтов, занимался надомным промыслом. Без его побочных заработков они с матерью просто не смогли бы сводить концы с концами. Соседи знали о бедственном положении семьи. Это они ходатайствовали о том, чтобы поскорее выписали Юити из госпиталя, куда его поместили после ранения на фронте. Тонаригуми,[44] в которую входила и семья Юити, настояла на своем, несмотря на нежелание матери воспользоваться этой любезностью. Соседи и не могли поступить иначе — они гордились тем, что в их пятидворке есть офицер, вернувшийся с фронта. Начальство госпиталя пошло навстречу — тем более что Юити был признан непригодным к дальнейшему несению воинской службы.
В ту пору болезнь Юити протекала в довольно легкой, незаметной для окружающих форме. Рано утром он надевал военный мундир, опоясывался портупеей с японским мечом и отправлялся гулять по деревенской улице. Повстречавшись к кем-либо из местных жителей, он громко выкрикивал приветствие. Обычно оно состояло из трех слов: «Будь здоров, будь!» Иногда он добавлял к нему: «Давай-давай, не вешай нос!» Иногда он останавливал уходивших на фронт юношей и обращался к ним с краткой речью. Речь эта мало походила на приветствие. Она скорее была приказом самоотверженно служить родине, поскольку Юити всех их, в том числе и провожавших, воспринимал как подчиненных ему солдат. И тем не менее в ту пору поведение Юити никому не казалось странным, даже его утренние прогулки в офицерском мундире соседи считали полезными для тренировки его хромой ноги. Некоторые странности в его поведении стали бросаться в глаза незадолго до поражения Японии в войне, и лишь через несколько дней после капитуляции, когда с ним случился первый приступ, односельчане наконец поняли, что он психически ненормален.
Вначале местные жители решили, что Юити сошел с ума из-за болезни, которую он подхватил на фронте в одной из тропических стран. Потом заговорили, будто причиной тому наследственный сифилис. Эта версия как-то будоражила людей и, наверно, поэтому держалась довольно долго. На самом же деле отец Юити дурными болезнями не болел, а умер от заражения крови в тот самый год, когда Юити поступил в начальную школу. Чрезмерный труд, бедность и полуголодное существование свели его в могилу. Овдовев, мать Юити продала росшую у нее во дворе торрею,[45] на полученные деньги справила себе летнее кимоно и нанялась в горничные небольшой гостиницы «Онохан» в приморском городке, у станции. Зарабатывала она прилично и даже смогла оплатить учебу Юити в начальной школе. Наконец удалось хоть как-то вылезти из нужды. Мать отремонтировала дом и кладовку, покрыла черепицей крышу, посадила живую изгородь из криптомерии, а вместо калитки возвела ворота с большими бетонными столбами. По правде говоря, бетонные столбы не очень гармонировали с живой изгородью и окружающим ландшафтом, но это не мешало соседям восхищаться рвением женщины, потратившей немалые деньги, чтобы воздвигнуть столбы. Однажды сам деревенский староста заглянул в их дом и с похвалой отозвался о столбах. Староста сказал, что будет рекомендовать Юити в подготовительную военную школу, поскольку он способный мальчик, а мать его — выдающаяся личность и вообще они примерная семья. Мать Юити была в восторге от сыпавшихся на нее похвал и, как только староста ушел, сразу же помчалась к соседям поделиться своей радостью. «Ну и молодец я, что догадалась поставить эти бетонные столбы», — повторяла она. Вроде бы солидная женщина, а сразу зазналась…
К тому времени разгорелась японо-китайская война и начался набор молодежи в военные училища. Спешно отбирали для военного обучения и учащихся из подготовительных школ. Военные власти разослали директиву мэрам городов и деревенским старостам провести экзамены среди учащихся с целью рекомендации их в военные училища. Юити тоже направили в военное училище, по окончании ему было присвоено звание младшего лейтенанта. Он получил взвод, а спустя три года был направлен в действующую армию в Малайю. Он провоевал месяц и стал лейтенантом. Юити узнал об этом во время боевых действий на улицах Куала-Лумпура. Мать Юити, получив от него письмо, не преминула поделиться радостной вестью с соседями, которых она постоянно держала в курсе всех перипетий в жизни Юити — по крайней мере так было вплоть до присвоения ему нового звания. О дальнейшей своей судьбе Юити не писал, поэтому и мать не имела возможности держать соседей в курсе событий. Впрочем, его молчание можно было объяснить некоторой потерей памяти, вызванной помешательством, но он уклонялся от ответа, даже когда его спрашивали, почему он охромел. Вначале соседи приписывали молчание Юити его скромности и даже хвалили за это. Когда война кончилась, соседи, глядя на свихнувшегося Юити, сокрушенно повторяли, что, мол, за дурные болезни отцов вынуждены расплачиваться дети. Впрочем, в спокойном состоянии Юити вел себя обыкновенно и не обращал внимания на слонявшихся по деревне юношей. Он прилежно работал в поле, делал каркасы для зонтов и уж не настолько страдал потерей памяти, чтобы не знать, из-за чего он охромел. А раз он избегал говорить об этом, невольно напрашивалась мысль, что были на то особые причины. Отсюда родилось предположение, что ногу ему сломали в драке: наверное, в армии он слишком бравировал своей преданностью и готовностью к самопожертвованию. Это раздражало однополчан, и они однажды так избили его, что повредили ногу.
Как раз когда в эту версию окончательно уверовали соседи Юити, из Сибири вернулся Ёдзю — младший брат Мунэдзиро. В поезде, шедшем из Цуруга, он оказался рядом с бывшим фельдфебелем Уэда, который насвистывал наивную детскую песенку «Пойдемте к пруду». Ёдзю удивило, что Уэда – уроженец отдаленной деревушки в префектуре Ямагути — знает песню, которую сложили в родной деревне Ёдзю. Обычно ее распевают дети из Сасаямы, собирая траву и полевые цветы:
Пойдемте, пойдемте
С порожними корзинками
К пруду Хаттабира,
Здесь царит тишина,
Лишь сойки поют.
Мы нарвем здесь травы.
Мы нарвем здесь цветов.
Сквозь щели в корзинках
Будут падать на землю они.
Мы опорожним корзины
И снова пойдем.
Вот уж пятнадцать набрали!
Жители Сасаямы перегородили небольшую впадину между гор плотиной. Постепенно в ней скопилась вода. Так образовался пруд Хаттабира, напоминающий по форме тыкву-горлянку. С тех пор дети повадились ходить туда и собирать вокруг пруда полевые цветы и травы. К пруду вела едва заметная лесная тропинка, и посторонние даже не знали о его существовании. Вот почему Ёдзю несказанно удивился, услышав, как Уэда распевает детскую песенку о пруде Хаттабира.
