Горячая штучка - Вайн Люси

Как мне хотелось бы, чтобы мама была жива. Очень, очень хотелось бы.

Я все время скучаю по ней. Но не только, это не выразить словами, потому что это нечто большее. Однажды я где-то прочитала о фантомных болях, когда люди, потерявшие ногу или руку, чувствуют зуд или боль в ампутированной конечности. Потеря мамы для меня равносильна потере руки. Каждый раз, опуская глаза и ожидая увидеть ее, я снова и снова переживаю ее потерю. Я обхожусь без нее — улыбаюсь, делаю то, что нужно для того, чтобы выжить, — но моя жизнь больше не будет такой же счастливой, как была с ней. Порой я все еще с болью думаю о том, как хреново, что все просто продолжают жить, как обычно, тогда как самый главный для тебя человек на всей Земле покинул ее.

Эта тяжесть давит на меня, и я плачу, сидя в одиночестве на лестнице. А потом плачу еще сильнее, стыдясь своих слез.

Мама знала бы, что сказать, чтобы утешить меня. Она сказала бы, что все — моя работа, домашние дела, эти ужасные свидания — наладится само собой. А потом я смеюсь, потому что на самом деле она не сказала бы ничего, что даже отдаленно было бы похоже на утешение. Она обняла бы меня и сказала бы какую-нибудь глупость, чтобы рассмешить нас обеих. Она никогда не давила на меня, не говорила о том, что я должна найти ТОГО ЕДИНСТВЕННОГО или выйти замуж. Ей просто хотелось, чтобы я была счастлива, только это волновало ее.

Не могу передать, как мне не хватает тех минут, когда мы вместе смеялись. Как мне не хватает споров с ней. Как мне не хватает ее запаха и ее теплоты. Папа иногда говорит о ней, но он так переживает, что я не хочу обременять его глубиной своих чувств. Я нужна ему сильной. Я не могу распускаться у него на глазах. Мне ужасно хочется поговорить об этом с Джен, но она не желает. Или, возможно, не в состоянии. Мне кажется, ей не хватает мамы так же, как мне. Мне хочется спросить ее, что делать — как жить — без маминой помощи, потому что я не знаю как. И я не знаю, как сохранить семью без нее. Мама соединяла нас. Каждый год на Рождество она наряжалась в Деда Мороза — хуже не бывает, — чтобы вручить нам подарки. Даже на последнее, ужасное, ужасное Рождество, когда она была до того больна, что едва смогла подняться с кровати, она все-таки настояла на том, чтобы надеть шапку и нацепить бороду. А потом жаловалась, что мы испортили все волшебство, постоянно спрашивая, как она себя чувствует, не тошнит ли ее.

Как несправедливо. Хуже всего было то, что я все время злилась. Я злилась на то, что мама покидает нас, я злилась на Софи и Томаса, и на всех подряд за то, что у них есть матери, я и сейчас злюсь на папу за то, что он прекрасно справляется без нее, я злюсь на Джен за то, что она сразу после похорон переехала вместе с Милли и уже не вернулась. И злюсь на себя за то, что испытываю подобные чувства. Я не знаю, как пережить эту потерю.

Я сердито вытираю слезы с лица и иду следом за Ником в офис.

10

19.40, пятница 29 марта

Местоположение: Просторная гостиная Софи. Все не так, э-э-э, идеально, как обычно. По полу разбросаны игрушки, на стуле висит вонючее мокрое полотенце, а на диване, оскорбляя взор, лежит недоеденный сэндвич с ветчиной, которая не похожа на натуральную.

Мы пробыли здесь пару часов и, как я ни старалась, настроение не улучшилось. Спокойная и энергичная Софи выглядит помятой от бессонницы и маленького ребенка, присутствие которого ощущается всегда, даже тогда, когда он гуляет с отцом. Мы заказали пиццу — обычно она для нас под запретом по причине Е-добавок или чего-то еще (глютена? Думаю, что глютен — это то, что нам больше не нравится, верно? Е-добавки вызывали у нас беспокойство в начале нулевых), но даже расплавленный сыр не помог снять жуткое напряжение. Моя обычно безупречная подруга сегодня одета в запятнанный синий кашемировый джемпер, отнюдь не гармонирующий с очаровательными, вытянутыми брюками серого цвета для бега трусцой. Ее обычно блестящие волосы в принципе блестят, но сегодня они скорее сальные, чем сияющие. Они зачесаны назад и стянуты в конский хвост, при этом вдоль немытого пробора виднеются зигзагообразные следы сухого шампуня. Кроме того, в воздухе витает сладкий аромат духов, как будто кто-то — допустим, что именно Софи — как раз перед приходом гостей лихорадочно распылят по гостиной нежеланный подарок на Рождество, чтобы скрыть неприятный запах. Допустим, запах сэндвича с ветчиной.

Если бы у меня был ребенок, я бы выглядела именно так, как выглядит сегодняшняя Софи.

В обычное время я бы пришла в восторг от нарушения заведенного порядка. Я бы ликовала оттого, что мне разрешили съесть глютен (и, черт возьми, Е-добавки тоже). Я бы съела сэндвич с затхлой ветчиной, как и разносчика пиццы, только для того, чтобы доказать свою правоту. Но не сегодня. Софи не в том настроении. Не в настроении шутить.

Мы с Томасом осторожно перекинулись парой фраз по поводу напряженности, которая поджидала нас здесь, когда мы пришли. Я понимаю, что Софи устала, но чувствую себя несправедливо обиженной. У меня тоже была дерьмовая неделя, и я надеялась, что смогу выговориться сегодня вечером, в пух и прах разнести Джоша и ГД. Ясно, что я — не пуп земли, но я действительно втайне надеялась, что мы сможем поговорить обо мне. Я надеялась на то, что моя лучшая подруга сто раз повторит, что я обалденная, и с улыбкой проводит до порога, как обычно. Но я понимаю, что сегодня ей не до этого. Моя жизнь с ее глупыми мелкими проблемами показалась бы банальной и несущественной рядом с настоящими жизненными трудностями, связанными с маленьким ребенком.

Свернувшись калачиком на диване, я думаю, не пора ли уйти. Мы собирались посмотреть фильм — во вторник мы с Софи состряпали план и отрепетировали весь сценарий на сегодня, в результате чего Томас полагает, что пришел посмотреть одну из серий Сумерек. Но моя сообщница даже еще не присела рядом с нами. Она едва притронулась к еде, а теперь расхаживает — бродит — между кухней и гостиной, где сидим мы, хватаясь за вещи, нетерпеливо вертя их в руках и снова ставя на место. Она дважды набрасывалась на Томаса, требуя, чтобы он не садился с ногами на диван, на что обычно ей было наплевать.

У нее ребенок, мы много раз обсуждали этот вопрос, и понятно, что через пару лет диван придется выбросить.

Разговор опять затихает, и Томас снова осторожно и нерешительно спрашивает:

— С тобой все в порядке, Соф?

Она не отвечает ему, только громко и устало вздыхает в ответ, глядя на сэндвич с ветчиной.

— Иди, посиди с нами, — добавляю я, стараясь казаться веселой, хотя чувствую себя несчастной. Софи смотрит на нас, словно забыв о нашем присутствии.

— Все отлично, — поспешно отвечает она. — Я не могу сидеть, у меня слишком много дел.

— Так давай мы поможем тебе? — предлагаю я, но она отрицательно качает головой.

По телевизору выпуск за выпуском показывают шоу Званый ужин, и вдруг пьяная женщина с таким глубоким декольте, какое только можно себе вообразить, закатывается визгливым смехом. На экране опасно трясется ее грудь. Я фыркаю, вслед за мной фыркает и Софи, напряжение чуть-чуть спадает. Я выдыхаю, когда она, наконец, опустившись в стоящее за ее спиной кресло, неохотно добавляет:

— Сиаре нездоровилось, поэтому я две ночи не спала. Я немного устала, но со мной все в порядке.

— О нет, — невнятно говорю я, не зная, что ответить.

— Это ужасно, бедная крошка. Что с ней? — добавляет Томас. У него получается лучше, чем у меня.

— Воспаление уха, — говорит Софи, беря диванную подушку, а потом возвращая ее на место. — Ей выписали антибиотики, доктор сказал, что не надо беспокоиться, это вполне нормально. Только… — Она умолкает, а когда продолжает, по ее лицу пробегает тень. — Не важно, вы не поймете.