Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
Он перелез через еще уцелевший низенький снеговой барьер, загромождавший собою вход в берлогу, и доверчиво вступил в темноту. Его встретили мягкое, сонное ворчанье и глубокий вздох. Мики дошел до медведя, потерся мордой об его новую, свежую, выросшую за зиму шубу и стал нашаривать дорогу к его уху. Ну разумеется, все происходило только вчера! Нужно ли еще трудиться и припоминать! Мики потянул зубами за ухо Нивы и забрехал тем низким, горловым лаем, который Нива всегда так хорошо понимал.
«Проснись, Нива, – казалось, говорили все эти поступки Мики. – Проснись же! Снег уже растаял, и на дворе стало удивительно хорошо. Проснись же скорее!»
Нива потянулся, широко раскрыл рот и зевнул.
Глава XXIV
Старый индеец Мешаба сидел на солнечной стороне скалистого холма и смотрел вниз на долину. Мешаба, которого давно, уже много лет тому назад, прозвали великаном, теперь представлял собою беззубого, дряхлого старика. Он был так стар, что нигде не имелось сведений о времени его рождения. Кожа у него была вся сморщена и обветрена, так что походила на оленью шкуру, а по его темно-коричневому, худощавому лицу спускались до плеч пряди снежно-белых волос. Руки его были худы и сухи, и даже нос был весь сморщен от той особой худобы, которая так свойственна самым дряхлым старикам. Но глаза его светились, как у молодого человека, и он видел ими чуть ли не так же хорошо, как и восемьдесят лет тому назад.
Он оглядывал теперь ими всю долину. Всего только в одной миле от него, по ту сторону холмов, находилась ветхая хижина, в которой он жил в совершенном одиночестве. Зима уже надоела ему, и, радуясь приходу весны, он взобрался теперь на холм, чтобы погреться на солнышке и поглядеть на те перемены, которые произошли кругом за зиму. Уже целый час он обследовал долину. Темные сосновые и кедровые леса закрыли от него горизонт. Перед ним же от самого края той гряды, на которой он сидел, и вплоть до этих лесов тянулась луговая долина, кое-где еще чуть-чуть покрытая полурастаявшим снежком и в обнажившихся местах казавшаяся блекло-зеленой. Со своего наблюдательного пункта Мешаба мог видеть также и вторую скалистую гряду, которая выступала посреди равнины в какой-нибудь сотне ярдов от него. Но эта гряда его мало интересовала. Он следил за тем, как в полумиле от него вдруг вышло из лесу стадо оленей и направилось к кустарникам. Еще дальше он увидел безрогую лань, всю облезшую и некрасивую после голодной и холодной зимы; два раза выбежал на его глазах волк и один раз лисица, но именно в данный момент глаза его остановились на той гряде, которая как раз и преграждала ему поле зрения, возвышаясь среди равнины, и внезапно его сердце забилось, трубка вылетела у него изо рта, и он так и застыл в созерцании. На плоской вершине одного из холмов и не далее как в восьмидесяти или девяноста ярдах от него стоял молодой черный медведь. При мягком свете солнца его весенняя шуба блестела, как на рыбе чешуя. Но одно появление медведя еще не могло озадачить Мешабу. Его изумило еще и то, что бок о бок с этим медведем стояло какое-то другое животное – и это животное было не медведем, а, кажется, огромным волком. Старый индеец медленно протер себе глаза. За все свои восемьдесят пять лет он еще ни разу не видел, чтобы между волком и медведем могла существовать дружба. Сама природа сотворила их врагами и предопределила к вечной ненависти друг к другу. Поэтому-то Мешаба некоторое время и не верил своим глазам. Но в следующий затем момент он уже убедился, что чудо действительно происходило, ибо это животное повернулось к нему боком, и он увидел, что это подлинно был волк! Огромный зверь, доходивший до самых плеч медведя. Да, громадное животное, с большой головой и… И тут-то сердце Мешабы забилось еще сильнее, потому что хвост у волка в весеннее время всегда бывает пушистым, а у этого зверя он был таким же голым, как и у бобра.
– «Ухне-Муш!» – затаив дыхание, проговорил Мешаба. – Да ведь это собака!
Казалось, он не сразу пришел в себя при этом открытии. Как на грех, его винтовка оказалась по другую сторону скалы, как раз вне пределов досягаемости.
В это время на противоположной стороне этих восьмидесяти или девяноста ярдов Нива и Мики совершенно спокойно и доверчиво стояли на солнышке и щурились от света. Как раз за ними находилась берлога, в которой Нива столько времени так крепко спал. Мики чувствовал себя как-то странно: он был очень озадачен. Все время ему казалось, что он только вчера расстался с сонным Нивой. Почему же это Нива вдруг сразу стал таким большим? И действительно, за время своей спячки Нива вырос ровно вдвое, чем был тогда, когда его в последний раз оставил Мики. И если бы Мики мог спросить об этом у Мешабы и индеец соблаговолил бы ему ответить, то, пожалуй, он и узнал бы от него что-нибудь по интересовавшему его вопросу.
«Видите ли, гражданин индеец, – так спросил бы его примерно Мики, – с этим медвежонком мы были товарищами чуть ли не со дня нашего рождения. Один человек, по имени Чаллонер, связал нас вместе, когда Нива был еще не больше вашей головы, причем в первую же минуту нашего знакомства мы оба основательно поцарапали друг друга. Потом мы потеряли своего хозяина, и это нас сблизило, как братьев. А сколько было веселья, когда мы вместе охотились! Но Нива вдруг ни с того ни с сего взял да и заснул на всю зиму. Я не стану перечислять вам всего того, что я пережил за эту зиму сам, – это заняло бы слишком много времени. Но вот наступила эта весна, я вдруг почувствовал, что пора уже будить Ниву, который за это время, вероятно, весь уже оброс паутиной, – и вот мы перед вами! Будьте любезны объяснить мне, почему Нива стал вдруг таким большим».
Во всяком случае, именно эта мысль о величине Нивы и наполняла в этот момент всю голову Мики целиком. А Мешаба вместо того, чтобы ответить, поплелся за своей винтовкой, в то время как Нива, вытянув свою коричневую морду по ветру, стал вдруг ощущать какой-то странный запах. Из всех трех действующих лиц этой сцены только один Нива нисколько не удивлялся создавшемуся положению. Когда еще четыре с половиной месяца тому назад он начинал засыпать, то Мики был около него; проснувшись сегодня от своего долгого сна, он опять увидел около себя Мики. Но эти четыре с половиной месяца для него пролетели как одна минута. А ведь сколько раз они и раньше засыпали и пробуждались вместе с Мики! И кто знает, может быть, он заснул с ним не далее как только вчера вечером.
Теперь единственное, что тревожило Ниву, так это странный запах, который он чувствовал в воздухе. Он инстинктивно сознавал в нем угрозу, по крайней мере нечто такое, чего лучше было бы вовсе не обонять. Поэтому он обернулся к Мики и предостерегающе ему зафыркал. Когда Мешаба выглянул из-за выступа скалы и стал прицеливаться, то он увидел, что они со всех ног от него убегали. Он быстро выстрелил.
Звук выстрела и жалобное мяуканье пули, пролетевшей над спинами Мики и Нивы, напомнили им о многом, и, заложив уши назад и сгорбив спину, Нива бросился бежать со всех ног, а рядом с ним галопом помчался и Мики. Тяжело дыша, Нива вдруг остановился. Ввиду того, что он не ел уже целую треть года и ослабел от долгой бездеятельности, он был на волосок от обморока. Прошло несколько минут, прежде чем он собрался с силами, чтобы только захрюкать. Тем временем Мики внимательно обнюхивал его всего от морды и до хвоста. По-видимому, он в конце концов очень остался доволен своим осмотром, потому что, несмотря уже на свой рост и на то достоинство, к которому его уже обязывал его возраст, он стал прыгать вокруг Нивы, как щенок, и громко выражать свою радость по поводу пробуждения своего приятеля.
«А и скучно же мне было всю эту зиму без тебя, Нива! – казалось, хотел он ему этим сказать. – Я рад до смерти, что вижу тебя опять на ногах. Но чем бы нам теперь заняться? Знаешь что? Пойдем на охоту!»
Нива, казалось, только этого и ждал, и они сломя голову помчались вдоль по равнине, пока наконец не добежали до большого болота, где Нива стал выкапывать себе на обед корешки и прошлогодний мох; роясь в земле, он хрюкал так же, как и в былые времена, по-приятельски и точно был еще медвежонком. А Мики, принявшийся тут же за охоту, должен был признать еще раз, что одиночества для него уже больше не существовало.
Для Мики и Нивы, в особенности для Нивы, совершенно не казалось странным, что оба они опять были вместе и что их приятельские отношения точно и не прерывались. Хотя Нива и вырос за месяцы своей зимней спячки, тем не менее ему еще не изменила его память, и все запечатлевшиеся в его мозгу образы оставались еще живы. Ему не пришлось пережить той массы потрясающих событий, какие выпали на долю Мики в продолжение целой зимы, и Нива поэтому воспринимал сегодняшний день так, как будто ничего особенного не случилось. Он приступил к насыщению своего желудка с таким видом, точно за все эти четыре месяца вовсе ничего не происходило, и, утолив первые позывы голода, по своему старому обычаю стал ожидать, куда его теперь поведет Мики. А Мики тоже вошел в старую колею, точно их братство разделяли всего только один день или одна только неделя, а не целые месяцы. Возможно, что он изо всех сил пытался рассказать Ниве обо всем том, что ему пришлось без него пережить. По крайней мере, желание сделать это в нем было: ему хотелось главным образом, чтобы Нива тоже узнал, каким странным образом он нашел их общего хозяина Чаллонера и как снова его потерял, как он познакомился с женщиной Нанеттой и ее ребенком и как он жил с ними и любил так, как никого еще никогда в своей жизни не любил.
