Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)
Открыв ключом дверь своей квартиры, Сью не успела даже вскрикнуть от удивления, что Гарри и Фред все еще здесь. Кроме них, в квартире еще четверо, сомнений нет -- детективы. На красивых руках Гарри, на запястьях, поблескивают наручники, он торопливо, громко крикнул ей:
-- Ничего не говори, пока мы не пригласим адвоката!
В тот момент, когда арестовали Сью Марш, Беула Стикни стояла в застекленной галерее для пассажиров в аэропорту Кеннеди и наблюдала сверху вниз за той секцией на первом этаже, где пассажиры, прибывшие рейсом из Цюриха, ожидали свой багаж, чтобы пройти через таможню. А на расстоянии нескольких миль к западу, в однокомнатной квартире на Восточной Восемьдесят седьмой улице, которой, по словам Омара Гэдсдена, он пользовался, когда задерживался допоздна в городе и не мог добраться до своего дома в Маунт-Киско, Полетт Андерсон слабо сопротивлялась, не позволяя телекомментатору с серебристо-седой шевелюрой разорвать на ней шерстяной свитер.
-- Пожалуйста, прошу вас! -- жалобно умоляла она его, плененная на кушетке,-- как в западне.
Ему удалось расстегнуть один крючок на лифчике. Непросто бороться с ловким, энергичным мужчиной,-- кажется, у него не одна, а десяток проворных рук. Подумать только -- у такого седовласого господина сохранилось столько сил! Даже неприлично...
-- Не делайте этого, мистер Гэдсден! -- повторяла Полетт чуть не задыхаясь -- в пылу борьбы он придавил ей рот плечом.-- Да прекратите же!
-- Иди ко мне, мое сокровище! -- хрипел мистер Гэдсден, еще активнее работая всем своим десятком рук.
Приятно конечно, когда тебя называют "сокровищем",-- куда приятнее, чем "ангелом Гигиены",-- но все равно, она предпочитала слышать от него такие комплименты на расстоянии.
Поведение его стало для нее настоящим сюрпризом. Во время ланча он вел себя по-отечески мудро: предлагал ей восхитительно вкусные блюда; авторитетно рассуждал обо всем на свете -- студенческих беспорядках в университетах; системе противоракетной обороны; стратегии Никсона в южных штатах; интеграции американского валового продукта с затратами на преодоление экологической катастрофы в Америке и еще о многом. И не припомнить с кем еще у нее был такой приятный ланч, с таким количеством полезной информации. В ресторане он даже руки ее не пытался коснуться: сохранял дружеский настрой, не скрывал удовольствия от ее компании.
Набравшись смелости, Полетт сообщила ему даже, что сегодня вечером приглашена на вечеринку в Гринвич-виллидж и там будет несколько молодых людей, которым очень интересно познакомиться с его взглядами. Да, конечно, он охотно туда поедет, но почему бы им прежде не пообедать.
Девушка искренне надеялась -- он поведет ее в кино6 чтобы убить время между ланчем и обедом. Вдруг он признался, что ужасно измучен утренним приемом у доктора Левинсона, и она, разумеется, поверила страдальцу. Проще всего поехать к нему, предложил Гэдсден, на его квартирку, которую он снимает на всякий пожарный случай,-- послушают музыку, отдохнут, расслабятся немного, а потом отправятся в Даунтаун: у них еще масса свободного времени. Полетт несколько разочаровало, что он не пригласил ее в кино, но ведь это ей доступно в любое время, а когда у нее снова появится шанс в компании Омара Гэдсдена провести целый день? К тому же она приведет его на вечеринку к друзьям, и после встречи с ним им хватит ярких впечатлений для разговоров на несколько месяцев...
Тем временем мистер Гэдсден уже, можно сказать, активно занимался ее чулками,-- тактика его отличалась злодейской простотой. Стоило ей надежно защитить один участок, как атака с демонической энергией перемещалась на другой. Если уж он так напорист, будучи изнуренным после приема у зубного врача, то каков же, когда набирается свежих сил?.. Видели бы его сейчас зрители, горестно подумала Полетт,-- наверняка стали бы воспринимать все его телепроповеди на тему общественной нравственности с известной долей скепсиса.
Вдруг его бешеный напор прекратился,-- не отстранялся от нее, но вдруг замер; наморщив лоб и моргая красивыми серыми ресницами, вопросительно уставился на нее. Волосы растрепаны, лицо сердитое и печальное. Вот теперь, когда сидит тихо и не предпринимает никаких телодвижений, он ей очень нравится. Если ей суждено начать это с немолодым человеком, лучшего кандидата для такого старта не найти. Безмолвно лежала на кушетке -прическа взъерошена, через смятое, скрученное платье здесь и там проглядывало обнаженное тело.
-- Что с тобой? -- произнес он удивленно. Ты что, лесбиянка?
Она расплакалась от таких обидных слов. Никто еще не говорил ей таких гадостей, пролепетала она; но не призналась ему, что есть у нее одна еще более странная особенность: она девственница. И просто умрет от стыда, если об этом узнает мистер Гэдсден...
Она горько рыдала, не отдавая себе отчета почему -- то ли из-за вопроса мистера Гэдсдена, уж не лесбиянка ли она, то ли из-за того, что до сих пор девственница. Он обнял ее, нежно гладил по голове, целовал, приговаривая:
-- Довольно, довольно, мое сокровище...
Наконец слезы иссякли, она успокоилась.
Ровно через восемь минут она лежала раздетая на кушетке, а он стаскивал с себя рубашку. Она старалась не смотреть на него -- разглядывала фотографии на стенах. Вот мистер Гэдсден стоит рядом с президентом Кеннетом Гэлбрайтом. Как только наступит самый ответственный момент, она закроет глаза,-невыносима мысль, что придется заниматься этим на глазах у знаменитых государственных деятелей...
Мистер Гэдсден что-то медлит... Полетт поглядывала на него краем глаза: надевает рубашку...
-- Прости меня,-- пробормотал он.-- Лучше одевайся... у меня что-то духа не хватает на это.
Она закрыла глаза, чтобы не видеть на фотографиях Гэдсдена, президента Кеннеди, мэра Линдсея, Джона Кеннета Гэлбрайта... Но уши-то не заткнешь...
-- Понимаешь, на тебя, лежащую на этой кушетке, обнаженную, такую молодую, с совершенными формами тела,-- говорил мистер Гэдсден,-- мысленно представляю тебя, в белом халатике, в кабинете доктора Левинсона, за работой, как ты выполняешь его несложные задания; ты смотришь не отрывая глаз на мои кровоточащие десны, с торчащими мелкими обломками зубов причудливой формы, в эту пасть старика,-- и казню себя: "Омар Гэдсден, ты покушаешься сейчас на саму невинность не зная к ней жалости! Ты старый, презренный развратник! Это отвратительно и недостойно тебя!"
Полетт сильно сожалела потом, что ее тогдашнее состояние не позволило ей по достоинству оценить этот запоминающийся момент,-- никогда после он не казался ей столь красноречивым и убедительным во всех программах, которые смотрела по телевидению.
-- Одевайся, Полетт, одевайся! -- мягко бубнил он, стараясь не терять своего веского, только что продемонстрированного имиджа.-- Я иду в ванную комнату, вернусь, когда ты будешь готова.-- И удалился.
Медленно она стала одеваться, все еще питая слабую надежду -- он вернется и скажет что передумал. Сможет ли она снова зайти так далеко, с другим мужчиной,-- это большой вопрос... Он и вправду не покидал ванной комнаты, пока она одевалась и приводила в порядок прическу, растрепанную во время схватки.
Гэдсден налил неразбавленного виски, и они в элегически грустной тишине сидели вдвоем, наблюдая за угасавшим октябрьским вечером. Когда она робко напомнила ему о предстоящей вечеринке в Даунтауне, он не скрыл, что у него сильно болят челюсти -- придется остаться дома и заняться ими. Выпили еще; когда стало совсем темно, она покинула его квартирку. Он остался один и погрузившись глубоко в кресло полоскал виски свои больные десны.
Вдруг Полетт вспомнила, что пообещала этому парню из книжного магазина прийти часов в пять. Пока она окончательно не решила, что предпринять; стала осторожно переходить Мэдисон-авеню. Будь что будет, но она обязательно попадет сегодня вечером на вечеринку в Даунтаун -- так она сказала себе.
Толпа все прибывала в багажное отделение и таможню из иммиграционной секции; среди нее -- плотные, сбившиеся в кучу группы туристов. Там царила такая невообразимая суматоха, что с галереи для встречающих не различишь собственную мать, не говоря уже о человеке, которого довелось видеть собственную мать, не говоря уже о человеке, которого довелось видеть всего месяц за всю жизнь, да и то девять месяцев назад. Беула, напрягая зрение, вглядывалась через стеклянную стену в толпу, пытаясь отыскать в ней Джирга. Вокруг нее многие, заметив этажом ниже родственников, радостно махали им руками, высоко поднимали детей и махали их ручонками в знак приветствия.
Наконец она увидела его и глубоко, с облегчением, вздохнула, вот он, в черном кожаном пальто до пят, как у офицера эсэсовца, и на голове тирольской шляпе с пером. Ему, видимо, жарко -- расстегнул пальто, снял шляпу и, обмахивался ею словно веером. Между распахнутыми полами проглядывал ярко-зеленый твидовый костюм. Даже узрел его где она стоит заметно, что комки на его помятом твиде похожи на россыпь зеленых пузырей. А когда он сдернул с головы шляпу, она оттуда узрела его прическу -- специально, видно, сделал для этого путешествия: надежный, недорогой перманент -- продержится долго-долго, до весны уж точно. Широкая бледная полоса под высокой, четко очерченной линией волосяного покрова на затылке, а уши (это она заметила впервые) потрясающе оттопыриваются от голого, бритого розоватого черепа. В довершение единого стиля в одежде -- длинные, с узкими носами итальянские башмаки из голубой замши и желтовато-коричневые замшевые перчатки.
