Вега Де - Новеллы (-)
Оставшись один, Балоро решил отомстить за смерть своих трех товарищей и, полагаясь на свою физическую силу, подскочил к дону Феликсу и схватился с ним врукопашную, уверенный в том, что во всем мире не найдется равного ему силача. Но он жестоко ошибся: дон Феликс повторил описанный Софоклом подвиг Геркулеса {38}, поднявшего сына Земли на воздух; но только, когда дон Феликс опускал своего врага на землю, то стукнул его так, что из того чуть не дух вон. Не успел Балоро отдышаться, как дон Феликс уже выхватил ятаган и, искромсав судорожно извивающегося у его ног варвара, оставил его так, как оставляют для обозрения на залитой кровью арене свирепого быка. Затем он бросился на помощь к царю с таким пылом и стремительностью, словно битва еще не начиналась.
Когда Зулема увидел у ног своих четыре окровавленных трупа, он закричал, что сдается. Саларраэс, хоть и был варваром, все же, из уважения к его царскому сану, даровал ему жизнь, ограничившись тем, что отобрал у него ятаган и щит. Дон Феликс подобрал разбросанное возле трупов оружие, поправил сбрую на лошади Мухаммеда и, стремя в стремя с царем, нагруженный этими трофеями, вернулся в город, где никто ничего не знал о сражении и где поэтому их прибытие вызвало чрезвычайное удивление, словно раскаленное поле битвы было амфитеатром римского цирка. Фелисия хватилась дона Феликса, начала его искать, а когда увидела, то не было конца возгласам восхищения и радости, слезам и объятиям.
Саларраэс сулил дону Феликсу великие награды и выгоды, если только он согласится остаться у него на службе. Но, зная о горячем желании дона Феликса вернуться на родину, царь удовольствовался тем, что задержал его до дня своего бракосочетания с прекрасной Фатимой. На свадебных торжествах дон Феликс выделялся благородными манерами, и все взирали на него, как на чудо природы. Никто не метал дротики в цель с такой ловкостью, никто не мог показать такой силы рук.
Когда договорились о его освобождении и когда наступил час отъезда, царь щедро одарил его алмазами, жемчугами, серебряными и золотыми изделиями. Сусанна горько оплакивала отъезд Мендосы, уезжавшего вместе с доном Феликсом в Испанию. Но при прощании Мендоса по секрету сказав ей, что он - женщина, и это во мгновение ока излечило ее несчастную любовь, словно произошло некое чудо. Давид также поднес дону Феликсу, как спасителю своей жизни, богатые дары - парчу, шелк и драгоценности. Сусанна подарила Фелисии нитку чистых, крупных и ровных жемчужин, стоившую семьсот эскудо. Все провожали их, беспрестанно обнимая и проливая слезы.
Они вышли в море, покинув город, прославленный Миципсой {39}, который заселил его греками, - хотя теперь в нем насчитывается вряд ли более восьми тысяч очагов, - а ведь, если верить истории, этот город был когда-то столицей древней Нубии, находившейся между Ливией и Атлантидой, там, где возвышался заслуживший вечную славу Карфаген и где разыгралась трагедия Софонисбы {40}. Путешественники плыли на этот раз более счастливо и вскоре смогли приветствовать берега Испании.
Несколько дней они провели в Картахене, откуда дон Феликс отправил письмо своим родственникам. Уже в Мурсии он получил ответ, где его извещали, что старший брат его скончался, не оставив наследников. Там же Мендоса переменил платье и снова стал Фелисией. Дон Феликс отвез ее в одно из эстремадурских селений, откуда был родом его отец, и там выдал замуж за бедного, но родовитого дворянина, выделив ей в качестве приданого шесть тысяч дукатов. Дон Феликс представил Фелисию как свою кузину, чему указанный дворянин легко поверил, так как ходили слухи о ее высоком происхождении.
Чувствую я, ваша милость, что вы сильно сомневаетесь в любви Фелисии и равнодушии к ней Гусмана Смелого. Ведь она делила с ним тяготы плена в мавританских землях, подвергая себя лишениям, делила одиночество и была его утешением, а потому, скажете вы, было бы неблагодарностью пренебречь ее любовью. Клянусь вашей милости, что я и сам плохо понимаю, как это могло случиться, и могу лишь заметить, что пребывание в плену нередко соединяло животных различных видов, порождая между ними нежную привязанность, и что человек никогда не должен полагаться на себя, в подтверждение чего можно привести многочисленные примеры. Данте описывает любовь деверя и невестки, не решавшихся признаться друг другу в своем чувстве, ибо грех кровосмешения чрезвычайно тяжек {41}, а брат его, муж Франчески, был владетельным князем. Но влюбленные целые дни бывали вместе, и однажды случилось им проводить время, читая историю о любви Ланселота, Рыцаря Озера, и королевы Джиневры, как это рассказано в "Аде" самой несчастной дамой:
Мы предавались на досуге чтенью
Романа о влюбленном Ланселоте,
Любовью воспылав, мы объяснились {42}.
А Петрарка вспоминает о них в главе III "Триумфа любви":
Любовники из Римини, что плачут,
Друг друга сжав в объятье безнадежном,
потому что брат, который убил их, был владыкой Римини.
На родине дона Феликса встретили очень хорошо, так как он вернулся туда, куда так долго стремилось его сердце, богатым, цветущим и изящным кабальеро. Он привлек внимание жителей города, и в первую очередь - тех, кто нуждался в его милостях, ибо со всеми был щедр и великодушен. Когда весть о каком-либо нуждающемся доходила до него, никто не уходил из его дома, не получив утешения. Он помогал бедным, стоял за правду, восстанавливал мир, и не было ни одного человека, который, по какой бы то ни было причине отказал ему в своем уважении. Все студенты настолько почитали дона Феликса, что подвиги его беспрестанно восхвалялись в латинских и кастильских стихах. Восхищение им доходило до тоге, что, когда он шел на народное празднество, народ кричал: "Да здравствует дон Феликс!", а тот, кто не присоединял к этим возгласам своего голоса, считался завистником, сколь бы почетное положение он ни занимал.
Дон Феликс был опаснейшим турнирным бойцом, и не было человека, способного с ним померяться силами. Иногда он надевал на себя такие тяжелые доспехи, что их не могли поднять два человека; а он, упав во время боя на землю, поднимался на ноги необычайно легким прыжком. Он выбирал самых диких жеребцов, на каких никто не решался сесть, а он вспрыгивал на них и сразу их укрощал, подчиняя своей воле силой одних шенкелей; кони перед ним дрожали, покрывались холодным потом, падали на колени и в конце концов смирялись. Он умел ловко и изящно жонглировать двумя шпагами и двумя палицами. Подобная сила и ловкость сочетались в нем с умением изящно писать и говорить,
Беспечный и не подвластный силе и козням любви, уверенный, что уж на родине-то ему ничто не грозит, он, столь сильный от рождения, проповедовавший свободу, сдался ребенку, но ребенку столь древнему, что он, пожалуй, лишь на два часа моложе вечности.
Как хорошо изобразил Альциат могущество этого ребенка {43}: он побеждает львов и смиряет молнии!
В сиянии победном
Любовь смиряет самых
Суровых и упрямых.
Изабелла, сестра отважного кабальеро по имени Леонардо, одного из самых знатных жителей города, а может быть, и всей Испании, была прелестнейшей дамой. Дон Феликс, весьма тщательно скрывая свою любовь и владея своими чувствами, честно завоевал расположение дамы и намеревался закрепить его браком, а пока что довольствовался лишь красноречивыми взглядами да еще тем, что иногда, подобно поклонникам других дам, проживавших на той же улице, устраивал в ее честь серенады. И однажды музыканты спели так (думается мне, что ваша милость устала слушать бесконечную прозу и не прочь сделать передышку, прочитав стихи):
Здесь, меж лугов цветущих,
Где Мансанарес летний {41}
Очей моих слезами
Опять наполнен щедро;
Здесь, в тишине безлюдной,
Где на мое томленье
Лишь соловьи порою
Ответят грустной трелью;
Здесь, меж стволов иссохших
И почернелых веток,
Где и весной не в силах
Уже воскреснуть зелень
И где лишь древо скорби,
Лишь кипарис, как прежде,
Растет, со мной в печали
Соперничая тщетно,
Прекрасная Филида,
Тоскую по тебе я:
Ведь чем от цели дальше,
Тем нам она любезней.
Я говорю: "О море,
Быть может, ты заметишь
Следы моей пастушки
На отмелях прибрежных,
Вблизи которых много
Кораллов разноцветных,
Что славной Барселоне
Дают доход несметный.
Тогда в грозу и бурю,
Когда швыряет пену
В лицо далеким звездам
Высокомерный ветер,
Ты ей скажи: "Филида,
Порой грожу я смертью
Тем, кто к отчизне дальней
Плывет по горькой бездне;
Но тот смельчак, что в гавань
Твоих объятий рвется,
Пойдет ко дну в пучине
Печали беспредельной".
О море, даже вздыбив
Валы, как горы снега,
Чтоб туч они коснулись
И через миг исчезли,
Ты не превысишь горы
Ревнивых подозрений,
Которые Филида
