Альберто Моравиа - Римские рассказы
- Думай о том, что говоришь. Ты что, с ума сошел?
- Да, стадо свиней, я повторяю... Когда я с вами обедаю, меня чуть не рвет.
Мы все покраснели от возмущения; некоторые даже встали.
- А ведь свинья-то, милый, ты сам, - сказал Торе. - По какому праву ты судишь нас? Разве мы всегда не были вместе? Разве не делали всегда одно и то же?
- Ты бы уж помолчал, - заявил Ринальдо, - нацепил на себя все эти побрякушки и теперь похож на одну из тех девиц... Тебе только не хватает надушиться... Ты никогда не душился?
Удар был направлен против нас всех; понимая, откуда ветер дует, мы посмотрели на Лукрецию, но она, делая вид, что это ее не касается, тянула Ринальдо за рукав, уговаривая его прекратить спор и уйти. Торе крикнул:
- И у тебя тоже хватает побрякушек... Часы, кольцо, браслет. И ты как другие.
Ринальдо, вне себя, заявил:
- А я, знаете, что сделаю? Я их сниму и отдам ей... Бери, Лукреция, дарю.
Он снял с себя кольцо, браслет, часы, вынул из кармана портсигар и бросил все девушке.
- Вот вам, - крикнул он, издеваясь, - вам этого не сделать. Где уж вам!
- Иди ты к черту! - сказал Торе; но все видели, что он уже стыдится этих колец на пальцах.
- Ринальдо, забери вещи и пошли, - спокойно сказала Лукреция.
Она собрала в кучку все золото, которое дал ей Ринальдо, и положила ему в карман. Однако Ринальдо, разозлившись, продолжал нас ругать, хотя Лукреция и тащила его прочь.
- Вы - стадо свиней, это я вам говорю... Научились бы есть, жить научились бы, свиньи.
- Болван, - бросил ему разъяренный Торе, - невежа... Даешь водить себя за нос этой идиотке.
Посмотрели бы вы на Ринальдо! Он перегнулся через стол и схватил Торе за ворот рубашки. Нам пришлось их разнимать.
После ухода Ринальдо и Лукреции мы не стали больше разговаривать между собой и через несколько минут разошлись. На следующий вечер мы встретились, но прежнее веселье кончилось. Мы заметили, что у многих исчезли кольца и часы. Через два вечера ни у кого уже не было драгоценностей, но все равно нам было скучно. Через неделю мы и совсем перестали встречаться - кто под одним предлогом, кто под другим. Все было кончено, а известно, что однажды кончилось, вновь уже не начнется - кому нравится подогретый суп? Потом я узнал, что Ринальдо женился на Лукреции; рассказывали, что в церкви она была вся увешана драгоценностями, не хуже статуи Мадонны. А Торе я недавно видел в его гараже. На пальце у него было кольцо, но не золотое и без бриллианта - простое серебряное кольцо, какие носят механики.
Табу
Алессандро устроил мне в траттории ужасный скандал, а через две недели, проезжая на мотоцикле по шоссе на Кассию, налетел на грузовик и был убит наповал. Джулио дал мне пощечину при выходе из кино, но не прошло и трех дней, как он, купаясь в Тибре, схватил страшную болезнь, которая разносится по канализации, и скапутился через несколько часов. Ремо сказал мне на виа Рипетта: "Ты ужасный болван, грубый и невежественный", - а немного погодя, сворачивая на виа делль Ока, наступил на какую-то кожуру, поскользнулся и сломал бедро. Марио показал мне на футболе кукиш и буквально тут же обнаружил, что у него из кармана вытащили бумажник.
Эти четыре случая и еще некоторые другие, о которых я не рассказываю, чтоб не надоесть, убедили меня в этом году, что меня охраняет какая-то таинственная сила, которая умерщвляла или, в лучшем случае, просто наказывала тех, кто выступал против меня. Заметьте, что о дурном глазе тут не могло быть и речи. Человек с дурным глазом приносит вред без причины, случайно сея несчастья, совсем как автопомпа, которая рассеивает воду куда попало. Нет, я чувствовал: хоть я человек и маленький, не красивый, не сильный, не богатый (я продавец в магазине тканей) и, конечно, не наделен каким-либо особым даром, я чувствовал, что меня защищает какая-то сверхъестественная сила. Поэтому никто не может безнаказанно причинять мне зло. Вы скажете: какая самоуверенность! Но тогда объясните мне, пожалуйста, необычайное совпадение этих смертей и этих несчастий, обрушившихся на всех тех, кто хотел оскорбить меня. Объясните, почему, когда я попадал в трудное положение и призывал ту самую силу, она тотчас же появлялась, будто собачонка, и карала неосторожного, который осмеливался выступить против меня. Объясните же, наконец... ну, да ладно. Вам достаточно знать, что я вбил себе в голову, будто я неуязвим, ну вроде как бы меня заколдовали.
И вот в то лето как-то мы с Грацией решили провести воскресенье в Остии. В магазине тканей нас было трое продавцов: Грация, я и один новенький, которого звали Уго. Он, если правду говорить, принадлежал к той категории людей, которых я просто не выношу: высокий, атлетического сложения, самоуверенный, лицо - как у боксера, с приплюснутым носом и выдающейся вперед челюстью. У него была манера: бросит штуку на прилавок, развернет ткань и шелестит ею между пальцев. При этом он глядел не на покупателя, а на улицу, на прохожих сквозь стеклянную дверь магазина. Эта его манера страшно мне действовала на нервы. А если покупатель высказывал иной раз сомнение, то вместо того чтобы попытаться убедить его, Уго становился груб: он или презрительно молчал с явным неодобрением, или, наоборот, резко отвечал:
- Ах, синьоре нужен товар похуже качеством? - и уносил штуку на место.
Короче говоря, Уго стремился нагнать страху на покупателя, и действительно, почти всегда покупатель с виноватым видом снова подзывал его, снова рассматривал ткань и покупал ее. Не знаю, может быть потому, что у меня не было представительности и нахальства Уго, но только всякий раз, когда я пытался подражать ему, мне заявляли, что я грубиян и что дирекция поступила бы правильно, уволив меня, и тому подобные вещи. Поэтому после нескольких бесплодных попыток я вернулся к своей обычной манере - я, напротив, был вкрадчив, вежлив, льстив, словом - само смирение и услужливость.
Грации Уго не нравился, по крайней мере она уверяла меня в этом много раз:
- Этот, как его... боже милостивый... какой ужас! Он похож на негра.
Однако, когда Уго подошел к нам, уже после того, как она согласилась поехать со мной в Остию, и спросил своим наглым голосом:
- Что хорошенького вы наметили на воскресенье? - она тут же принялась отчаянно кокетничать, засуетилась, заулыбалась и ответила:
- Почему бы вам тоже не поехать с нами, Уго?
Нечего и говорить, Уго тотчас же согласился и даже сказал покровительственным тоном, что он позаботится привести еще одну девушку: пусть у каждого будет своя. Но он сказал это так, что я оставался в недоумении: уж не думает ли он, что его девушкой будет Грация, а ту, другую, он приведет для меня?
В воскресенье, в назначенный час, мы встретились на станции Сан-Паоло; сутолока там была невообразимая. Грация явилась в обновке - в небесно-голубом платье, которое шло к ее белокурым волосам, я нагрузился свертками с продуктами, а Уго оделся франтом - он был в костюме цвета пенициллина; с ним пришла и девушка, некая Клементина. Подозрение, которое закралось у меня еще в магазине, к сожалению, сразу же подтвердилось, потому что Уго, властно взяв под руку Грацию, сказал мне и Клементине:
- Эй, вы, парочка... только смотрите не исчезайте, не теряйте нас из виду при отправлении.
Грация, счастливая, смеялась и прижималась к нему. Я посмотрел на Клементину. Это было как раз то, что, по мнению Уго, мне требовалось: обыкновенная добрая девушка, белая и толстая, с боками и грудью как у коровы, с глупой рожей, тоже коровьей; ей только не хватало колокольчика на шею.
Она с улыбкой сказала мне, глядя на Уго и Грацию:
- Видно, они влюблены друг в друга, не правда ли?
Это было, пожалуй, приглашением и нам последовать их примеру. Но я ответил сухо, держась подальше:
- В самом деле?.. Смотри-ка... а я и не заметил.
Подошел поезд, и Уго, конечно, первым вскочил в вагон, неведомо как пробившись сквозь толпу, которая орала и толкалась, и опять-таки первым выставил из окна свою противную физиономию, крича нам:
- Я занял четыре места, не торопитесь, входите!
Мы вошли и сели, одна пара напротив другой, и поезд тронулся. В продолжение всего пути я, можно сказать, ни на минуту не сводил глаз с тех двоих: я ничего не мог с собой поделать. Уго целиком завладел Грацией - он то разговаривал с ней вполголоса, заставляя ее смеяться и краснеть, то обнимал ее, будто в шутку, то с невинным видом награждал ее какой-нибудь лаской. Грация, потеряв всякий стыд, все время вертелась, как угорь, и льнула к нему. Но больше всего меня задевало то, что они не замечали моего присутствия и вели себя так, словно меня и вовсе не было.
Было бы еще полбеды, если бы я мог так же вести себя с Клементиной и таким образом расквитаться с Уго. Но Клементина не только не нравилась мне, но, казалось, и сама не очень жаждала, чтобы за ней ухаживали; она спала, откинув голову назад, открыв рот и сложив руки на животе.
В Остии мы пошли в купальни и разделись по очереди в кабине. Теперь, в купальных костюмах, мы четверо особенно отличались друг от друга. У Грации было прекрасное, стройное тело с длинными сильными ногами и пышной грудью; Клементина же была похожа на подушку, перевязанную посредине, она вся состояла из бедер и груди, без талии, без шеи. Между Уго и мной разница была также очень заметна: у него - тело борца, мускулистое, крепкое, загорелое, широкое в плечах и узкое в бедрах; на нем были плавки в обтяжку, волосатые ляжки его подрагивали; я же был маленький, тело дряблое, немускулистое, ноги тонкие, бессильные руки - прямо паук. Уго, понятно, тут же схватил Грацию за руку, и они быстро побежали по горячему песку к морю и нырнули в воду головой вниз.
