Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком
– Я ослепла.
– Чепуха! Кто вам такое сказал?
– Медсестра.
Человек фыркнул. Он закончил закреплять повязку у меня на глазу.
– Вам очень повезло. Зрение у вас совершенно нормальное.
– Тут к вам пришли. – Сестра расплылась в улыбке и исчезла.
К моей кровати подошла улыбающаяся мама. На ней было платье с узором из лиловых колес, в котором она выглядела просто ужасно.
За ней шел высокий крепкий парень. Сначала я не разобрала, кто это, потому что глаз у меня еле открывался, но потом поняла, что это мой брат.
– Мне сказали, что ты хотела меня видеть. – Мама присела на край кровати и положила руку мне на ногу. В глазах ее читались любовь и упрек, и мне захотелось, чтобы она ушла.
– По-моему, я ничего не говорила.
– Мне сказали, что ты меня звала. – Казалось, она вот-вот расплачется. Лицо ее сморщилось и задрожало, словно бледное желе.
– Как самочувствие? – спросил брат.
Я смотрела матери в глаза.
– Так же, – ответила я.
– К вам посетитель.
– Не хочу никаких посетителей.
Сестра выскочила из палаты и зашепталась с кем-то в коридоре. Потом вернулась.
– Он очень хочет вас видеть.
Я посмотрела на желтые ноги, торчавшие из непривычной белой шелковой пижамы, в которую меня обрядили. Когда я шевелилась, кожа выглядела дряблой и обвисшей, как будто под ней не было мышц, и из нее торчали короткие волоски.
– Кто это?
– Один ваш знакомый.
– А как его зовут?
– Джордж Бейкуэлл.
– Не знаю никакого Джорджа Бейкуэлла.
– Он говорит, что вас знает.
Потом сестра ушла, а в палате появился очень знакомый на вид парень и спросил:
– Не возражаешь, если я присяду к тебе на кровать? Вот тут, с краешка.
На нем был белый халат, и я заметила торчащий из кармана стетоскоп. Мне показалось, что это, наверное, кто-то из моих знакомых, нарядившийся врачом.
Я подумывала, что надо бы прикрыть ноги, если кто-то войдет, однако заметила, что уже поздно, они были на виду – уродливые и отвратительные.
«Это я, – подумалось мне. – Вот я такая».
– Ты ведь помнишь меня, Эстер?
Я, прищурившись, взглянула на парня здоровым глазом. Больной глаз пока не открывался, но окулист сказал, что через несколько дней все будет в порядке.
Парень посмотрел на меня, как на какое-то новое экзотическое животное в зоопарке, и казалось, что он вот-вот расхохочется.
– Ты ведь помнишь меня, Эстер? – Он говорил медленно, как разговаривают с глупыми детьми. – Я Джордж Бейкуэлл. Я хожу в вашу церковь. Ты когда-то встречалась с моим соседом по комнате в Амхерсте.
Похоже, тут я узнала лицо этого парня. Оно смутно маячило где-то на задворках памяти. Такие лица я даже не утруждалась связывать с именами.
– А что ты здесь делаешь?
– Я стажируюсь врачом в этой больнице.
Как этот Джордж Бейкуэлл мог вот так сразу стать врачом? Очень интересно. Да он толком меня и не знал. Просто ему захотелось посмотреть, как выглядит полубезумная девушка, решившая покончить с собой. Я отвернулась к стене.
– Убирайся, – сказала я. – Убирайся к черту и не смей возвращаться.
– Я хочу посмотреться в зеркало.
Сестра деловито мурлыкала что-то себе под нос, открывая один за другим ящики и засовывая туда новое нижнее белье, блузки, юбки и пижамы, которые мама купила мне и принесла в черной лакированной кожаной сумке для ночных принадлежностей.
– Почему мне нельзя посмотреться в зеркало?
Меня обрядили в узкое платье в серую и белую полоску, как обшивка матраса, с широким блестящим красным поясом, и усадили в кресло.
– Почему нельзя?
– Потому что лучше не надо.
Сестра захлопнула сумку с легким щелчком.
– А почему?
– Потому что вы не очень-то хорошо выглядите.
– Ой, ну дайте же посмотреть.
Сестра вздохнула и открыла верхний ящик стола, вынула оттуда большое зеркало в деревянной раме в тон отделке стола и подала мне.
Сначала я не поняла, в чем проблема. Это было вовсе не зеркало, а картина. Непонятно, кого она изображала, мужчину или женщину, потому что у человека на картине волосы были сбриты и торчали в разные стороны, как пучки цыплячьего пуха. Одна сторона лица у этого человека была лиловой и как-то бесформенно выпирала, переходя в зеленый по краям, а затем в землисто-желтый цвет. Губы у него были бледно-коричневые с розовыми болячками по уголкам. Больше всего в лице поражало неестественное сочетание ярких цветов.
Я улыбнулась. Рот в зеркале осклабился в ухмылке.
Через мгновение после звонкого удара в палату влетела еще одна сестра, постарше. Она посмотрела сначала на разбитое зеркало, потом на меня, стоявшую над ослепшими белыми осколками, и быстро вытащила молодую сестру в коридор.
– Я тебе что говорила? – услышала я ее голос.
– Но я только…
– Я тебе что говорила?!
Я слушала с некоторым интересом. Любой может уронить зеркало. Я не понимала, почему они так переполошились.
В палату вернулась вторая сестра, та, что постарше. Она стояла, скрестив руки на груди, и пристально смотрела на меня.
– Семь лет удачи не видать.
– Что?
– Я сказала, – повысила голос сестра, словно обращаясь к глухому, – семь лет удачи не видать.
Вернулась молодая сестра с веником и совком и принялась убирать блестящие осколки.
– Это сплошное суеверие, – ответила я.
– Ха-ха! – обратилась сестра постарше к той, которая ползала на четвереньках, словно меня и не было. – Сама знаешь, где ей вложат ума!
Через заднее окно «Скорой помощи» я видела, как знакомые улицы одна за другой исчезают вдали за пышной летней листвой. По обе стороны от меня сидели мама и брат.
Я сделала вид, что не знаю, почему меня переводят из маленькой больницы в моем родном городе в центральную городскую, и ждала, что же мне скажут.
– Они хотят, чтобы ты лежала в специальной палате, – сказала мама. – В нашей больнице такой палаты нет.
– А мне там нравилось.
Мамины губы сжались.
– Тогда надо было вести себя как следует.
– Что?
– Не надо было разбивать зеркало. Тогда, может, тебя бы там и оставили.
Но я, конечно же, знала, что зеркало тут ни при чем.
Я сидела на кровати, натянув одеяло до самой шеи.
– Почему мне нельзя вставать? Я же не болею.
– Сейчас обход, – ответила сестра. – После обхода сможете встать. – Она отодвинула прикроватную ширму, и я увидела на соседней кровати молодую толстую итальянку. Волосы у нее были в мелких черных кудряшках, начинавшихся у лба, возвышавшихся пышной копной на затылке и плавными волнами ниспадавших на спину. Когда она двигалась, это величественное сооружение колыхалось вместе с ней, словно сделанное из плотной черной бумаги.
Женщина посмотрела на меня и захихикала.
– А ты как сюда попала? – Она не стала ждать ответа. – Я здесь по милости моей свекрови, француженки из Канады. – Она снова хихикнула. – Муж знает, что я ее терпеть не могу, и все же сказал, что ей можно меня навестить, а когда она приехала, я высунула язык, сама не знаю почему, не сдержалась. Они посадили меня в «Скорую», а потом поместили сюда. – Она понизила голос. – Вместе с психами. – Потом она спросила: – А у тебя что стряслось?
Я повернулась к ней с распухшим лиловым лицом и зеленью вокруг глаза.
– Я пыталась покончить с собой.
Итальянка удивленно уставилась на меня. Затем торопливо схватила с тумбочки киношный журнал и сделала вид, что читает.
Створчатые двери напротив моей кровати распахнулись, и в палату вошел целый табун парней и девушек в белых халатах во главе с пожилым седовласым мужчиной. Все они улыбались ослепительными дежурными улыбками, столпившись у моей кровати.
– Как вы себя сегодня чувствуете, мисс Гринвуд?
Я попыталась определить, кто же из них это сказал. Терпеть не могу говорить что-то скоплению людей. Когда я разговариваю с группой людей, мне приходится выбрать кого-то одного и обращаться к нему, а пока я говорю, я чувствую, как остальные таращатся на меня, используя свое невольное преимущество. К тому же я ненавижу, когда бодренько спрашивают о самочувствии, зная, что тебе чертовски плохо, и ожидают услышать в ответ «прекрасно».
– Паршиво.
– Паршиво. Хмм, – отозвался кто-то, и один парень нагнул голову, слабо улыбнувшись. Кто-то что-то застрочил у себя на планшетке. Потом кто-то еще сделал серьезное и сосредоточенное лицо, спросив:
– А почему вы себя паршиво чувствуете?
Я подумала, что кто-то в этой группе отличников вполне может ходить в друзьях у Бадди Уилларда. Они узнают, что я с ним знакома, и им станет интересно поглазеть на меня, а потом они примутся сплетничать обо мне между собой. Мне хотелось туда, где никто бы не знал о моем существовании.
– Я не могу спать…
Тут меня прервали:
– Но сестра говорит, что вы спали прошлой ночью.
Я оглядела выстроившиеся полукругом свежие незнакомые лица.
– Я не могу читать, – повысила я голос, – не могу есть.
