Ионел Теодоряну - Меделень
Сильный запах аптеки щекотал Дэнуцу ноздри. Он не отрывал глаз от упаковки бинта, на которой был нарисован красный крест.
Солдат, израненный в сраженьях,
В жестоких муках опочил
Вдали от матушки родимой, которую он так любил...
Не подозревая о том, что Дэнуц умирает "вдали от матушки родимой, которую он так любил...", госпожа Деляну была обеспокоена серьезным выражением его лица.
- Очень туго, Дэнуц?
- Да, туго... Нет. Не туго!
- Скажи маме, Дэнуц. Если туго, я перевяжу.
- Нет, мама. Так очень хорошо. Merci.
Повязка начиналась чуть выше колена и доходила до середины икры, казалось, что Дэнуц получил тяжелое ранение и достоин боевой награды.
"Il pressent quelque chose!.."*
______________
* Он о чем-то догадывается! (фр.)
Было время, когда госпожа Деляну разговаривала с мужем по-французски, особенно когда хотела, чтобы ее не поняли дети. Эта привычка - теперь, когда дети знали французский - сохранилась у нее, хотя и ушла глубоко внутрь, для выражения сокровенных мыслей.
- Тебе грустно, Дэнуц? - спросила она, поглаживая ему лоб.
- ...
Вопрос сделал свое дело, Дэнуц опечалился.
"Pauvre petit! Quel sourire navrant..."*
______________
* Бедняжка! Какая у него страдальческая улыбка (фр.).
Весь во власти поэтического тщеславия и лирической грусти, Дэнуц принимал как должное то, что его гладили по лбу, по щекам, - словно это были аплодисменты.
- Хочешь чего-нибудь вкусного? Ну! Попроси у мамы...
- Мама, а сегодня не нужно спать днем? - спросил Дэнуц. В его голосе оставалось все меньше и меньше уверенности.
- Ты устал, Дэнуц? Хочешь спать?
- Не-ет!
- Тогда зачем тебе ложиться! Разве тебе плохо здесь, с мамой?
- Хорошо.
- Давай, мама тебя причешет.
"Может я заболел", - с надеждой подумал Дэнуц, чувствуя себя у власти.
Гребень легко скользил по мягким и крутым завиткам, подчиняясь скорее печальному направлению мыслей госпожи Деляну, чем движению ее рук, которые преследовали практическую цель.
Любой человек сказал бы, что у Дэнуца вьющиеся каштановые волосы. Любой, но только не госпожа Деляну! Глаза чужих людей отличаются рассеянностью и достаточно равнодушны: ни дать ни взять, глаза паспортных чиновников!
"Каштановые и вьющиеся!" То есть такие же, как у сотен и тысяч людей!.. Бедные мальчики! Вот уж поистине надо быть женщиной, чтобы внушить людям, что у тебя красивые волосы!
Сердце госпожи Деляну болезненно сжалось при мысли о человеческом равнодушии. И материнские руки попытались хотя бы на миг уберечь от чужих глаз и ножниц роскошные кудри Дэнуца.
- Сядь, Дэнуц. Мама тебя хорошенько причешет.
Дэнуц сел на кушетку у изножья составленных вместе кроватей.
- Ляг поудобнее... Вот так. Знаешь, Дэнуц, когда ты был совсем маленький...
Он вытянулся на кушетке, положив голову на колени матери. Пыльные башмаки покоились на турецкой шали, и - вот удивительно! - никаких замечаний! Напротив, смеющиеся из-под опущенных ресниц глаза.
"Израненный в сраженьях..."
- Хочешь, мама расскажет сказку?
- Да-а!
- Что же тебе рассказать?
- ...
- Дэнуц, - вдруг опечалилась она, - у мамы уже нет для тебя сказок! Ты вырос, Дэнуц!.. Как летит время!
Госпожа Деляну вздохнула и, оставив гребень в волосах, погладила голову, для которой у нее уже не было сказок.
Глаза госпожи Деляну знали оттенки кудрей Дэнуца так же хорошо, как ноты шопеновского ноктюрна...
Каштановые кудри!.. Каштановые снаружи - да. Но сколько огоньков тлело внутри! Сколько ржавых ручейков! Какие изящные медные кольца сияли на кончиках прядей!
В конце каникул кудри у Дэнуца были совсем другие, чем в начале. В их чуть приглушенном блеске чувствовался скрытый жар, ощущалось приближение осени, - так на некоторых картинах Рембрандта в ярком луче света угадывался нимб Христа.
"И кудрявые!" Каждый завиток вился на свой лад. Утром, когда Дэнуц просыпался, - в тот момент, когда у всех людей волосы всклокочены и лежат в беспорядке, - его кудри напоминали куст тюльпанов, только что распустившихся в тихом саду сна.
Столько утренних часов! Столько пробуждений! В один миг череда ушедших лет превратилась в темно-золотую грядку круглых тюльпанов...
...И вот начнется гимназия... школьная жизнь... гимназическая форма... стриженые волосы... старость для одних, молодость для других... и мальчик с девичьими кудрями, лежащий на кушетке, никогда, никогда не вернется назад, в свое прошлое...
- Дэнуц.
- ...
Углубившись в свои мысли, госпожа Деляну не заметила, как Дэнуц задремал у нее на коленях. Приподняв его голову, она положила ее на изголовье кушетки, осторожно, словно драгоценный сосуд с цветами и бабочками.
Джик... Дэнуц в испуге проснулся, ему померещился звон сабель.
- Что такое?
- Ничего, Дэнуц. Смотри...
- Ты меня стрижешь, мама? - встревожился он, увидев прядь волос и ножницы в руках у матери.
- Нет, Дэнуц, - улыбнулась она, с грустью думая о том, что другие руки остригут его волосы. - Я только отрезала прядку... для себя.
- Зачем, мама? - спросил Дэнуц, сладко зевая.
- Так... чтобы ты увидел, когда вырастешь большой... Дэнуц!
- Да?
- Ты ведь уже совсем большой, Дэнуц?
- Да, мама.
- А ты не хотел бы навсегда остаться таким, как сейчас?..
- Нет!
- ...и вместе с мамой.
- Да-а.
- А если это невозможно, Дэнуц!.. Хочешь, мама даст тебе сладкого?
- Из шифоньера?
- Из шифоньера, - улыбнулась госпожа Деляну, открывая шифоньер красного дерева, когда-то принадлежавший ее матери и ее бабушке.
...Аромат легкой грусти, который исходит от шифоньеров нашего детства в спальнях наших матерей, любивших и баловавших нас! Аромат, который исчезает вместе с прошлым... Аромат, который вспоминаешь, проходя торопливо по старой улице с цветущими абрикосовыми деревьями... Внезапно ты замедляешь шаг, ощутив как бы легкое дуновение весны из незнакомого окна, в котором, кажется, вот-вот появится лицо молодой девушки - из этого ли дома? или из твоего прошлого? - кто знает...
Аромат лаванды и донника из цветных мешочков, которые подвешены к полкам и кажутся изящным вместилищем воспоминаний... Аромат девясила, одеколона и духов с позабытыми названиями - аромат счастья... Стопки ослепительно белого белья в лиловом полумраке полок...
...И серебряный звон ключей, и легкий скрип отворяемых белой рукой шифоньеров, и короткое мгновение, когда в зеркале вдруг отражается спальня и мальчик с влажными губами и веселым блеском глаз, - вдруг в шифоньере спрятан шоколад...
- Мама, а сколько мне можно взять? - спросил Дэнуц, разгрызая круглую дольку шоколада "Маркиз" и поедая глазами коробку, которую он держал в руках.
- Возьми все... пусть будет у тебя в комнате.
- Правда?
- Правда.
После некоторого колебания Дэнуц прикрыл коробку крышкой: он был взволнован.
- А теперь, давай мама тебя подушит.
Дэнуц склонил голову, словно для коронования. Влажная стеклянная пробка прошла по его кудрям, задержалась на висках и за ушами, оставив после себя запах цветущего луга и кислых леденцов.
- Дэнуц...
- Да?
- Дэнуц...
Руки госпожи Деляну быстро сновали по полкам, вороша стопки носовых платков.
- Дэнуц, - прошептала она с трудом, - иди в столовую... Тебя ждет дядя Пуйу.
Дэнуц вышел. Дверь захлопнулась от сквозняка, который вырвал ее из рассеянных рук. Оказавшись за дверью, Дэнуц ожидал замечания: "Двери закрывают, а не хлопают ими!" Ничего не услышав, он слегка удивился и отправился в столовую, прихрамывая, с оттопыренным карманом, в котором лежала коробка шоколада.
В зеркале шифоньера на короткий миг возникло отражение руки, которая прикрывала лицо...
* * *
- А вот и Ками-Мура! - радостно объявил Герр Директор, отбрасывая карты.
В ожидании Дэнуца, которое несколько затянулось, Герр Директор сыграл несколько партий в ecarte* с господином Деляну.
______________
* Экарте (от фр.) - карточная игра.
- Что с тобой, Ками-Мура?
- Ободрал колено, дядя Пуйу.
- И в подарок получил повязку... Молодец! Ну, садись.
Герр Директор пододвинул свой стул поближе к Дэнуцу... Ольгуца, которая терпела муки вынужденного молчания, уперлась подбородком в стол и настороженно всматривалась. Господин Деляну уставился в потолок. Моника опустила глаза.
- Мама сказала тебе, зачем я тебя позвал?
- Нет.
- Очень хорошо. Тогда поговорим как мужчина с мужчиной... как двое друзей: да?
- Да, - произнес Дэнуц, крепко сжимая ладонью коробку с шоколадом.
- В твоем возрасте - сколько тебе лет? Двенадцать?
- Неполных, - с сожалением сказал Дэнуц и покраснел.
- Не важно! В двенадцать лет ты уже не дитя. Ты громадный детина! Таким ты, по крайней мере, должен быть.
Голос Герр Директора звучал решительно и властно. Дэнуц приготовился к многочисленным "да".
- Ты ведь знаешь, Дэнуц, что дядя Пуйу тебя любит... как и мама и папа...
