Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией
14
- Я могла бы стать сестрой милосердия, как ты думаешь? - спросила Амелия.
Но до меня только в эту минуту дошло, что мы с ней - впервые! - идем по улице под ручку, открыто; на глазах у всех. Был теплый летний вечер, пахло пылью и тысячелистником.
Амелия - и вдруг сестра милосердия! Как-то больше монашкам подходит.
- А твоя мать не задавака? - начал я.
- Вообще-то нет.
- Гляди-ка, приходит так это запросто...
Но ведь Амелия задала тот вопрос не случайно, ей важно было понять, в чем смысл ее жизни, ради чего она, в сущности, живет. Да только за больными ходить-както мне это не очень...
- А больше ты ничего не умеешь?
- Почему же, книжки читать.
- Вот и ладно, я пойду работать, а ты будешь книжки читать.
Но она уже не слушала.
- Иногда мама бывает очень гордая, - заявила Амелия, - конечно, не со всеми, а только с теми фабрикантами, с которыми у папы были дела; знаешь, этих чванливых промышленников она просто не выносит.
И так важничает, что смотреть противно.
Но вобще-то...
Тут надо было держать ухо востро! Потому что сейчас вполне мог последовать рассказ о том, какая хорошая у нее мать...
Что отец хороший, я уже знал. И если она наговорит много красивых слов в адрес своей матери- это я уже успел усвоить, - значит, изо всех сил старается не думать о ней плохо, что бы та ей ни сделала. Вот откуда ветер-то дул.
Только я хотел что-то возразить, как заметил-из-за всех дверей и окон нас провожают любопытные взгляды. Деревня явно терялась в догадках.
- Но верно и то, - сказала Амелия чуть позже, - что я такая, какой ты меня любишь, лишь потому, что ни на что путное не гожусь.
Да, сразу видно, что не простых кровей.
Эта не клевала носом ни тогда, когда сидела на скамье у печки, бледная как полотно, ни потом, дежуря часами у моей постели. Эта не клевала. Эта еще задаст нам всем загадки.
Тут мы поравнялись с открытым окном в доме Лобига, на котором Мона Зимзен разложила свои товары. То есть дошли уже до середины деревни. Сегодня в продаже были шпильки для волос, ядровое мыло и перец в зернах. К окну прилипла целая ватага ребятишек, которые таращились на незнакомую тетю, словно на фею из сказки, и Моне пришлось чуть ли не силой гнать их прочь.
- Пошли, пошли отсюда, ребятки, идите себе, играше. - А когда это не помогло:- Вот кликну дядю Лобига, он вам задаст!
От толстого слоя косметики лицо ее казалось мертвой маской; несмотря на жару, она куталась в черную накидку и нервно переступала с ноги на ногу. Дверь за ее спиной тут же распахнулась, и "дядя Лобиг"
ворвался в комнату, красный как рак.
Дети бросились врассыпную-зря, как оказалось: не они привели его в бешенство.
Быстро оглядев комнату налитыми кровью глазками, он мрачно уставился на свою размалеванную помощницу. С Лобигом вообще трудно было ладить. Так же внезапно дверь за ним захлопнулась; видимо, в какой-то другой комнате он все же нашел, что искал, поскольку вскоре из глубины дома донесся приглушенный грохот. Звук был такой, словно платяной шкаф повалился на дверь. Мона Зимзен улыбнулась нам, стуча зубами от страха.
"Потаскуха!" - прошипела Амелия. Не нравилась ей эта подделка под благородную. Вероятно, в книжках, которые она прочла, этот сорт женщин выглядел не лучшим образом.
Та поспешно захлопнула окошко - мол, лавка на время закрыта и даже спустила жалюзи.
Но мы все же еще немного постояли, прислушиваясь к шуму и грохоту, который, зародившись где-то в глубине дома, теперь грозил выплеснуться во двор. Суля по силе ударов и треску ломаемой мебели, дрались мужчины, и дрались всерьез. Амелия заметила мое волнение и потянула меня за рукав. Мол, будет лучше, если я поскорее вернусь в постель. Но мне казалось, что я досматриваю все тот же страшный сон.
Я просто должен был остаться.
- Кобель паршивый, сам себе найди, - орал Лобиг
А другой - значит, их там и впрямь было двое! - отвечал:
- Ну чего взъелся? Ей небось не в диковинку!
- Что не в диковинку? Что? - Старый Лобиг, очевидно, никак не мог взять в толк.
что было ей не в диковинку, и все наскакивал и наскакивал на соперника с кулаками - теперь его рык раздавался уже у самых ворот. Вдруг калитка открылась, и наружу, не разбирая дороги, вылетел довольно упитанный парень в вельветовых штанах и майке-Лобиг-младший собственной персоной.
Тот самый Ганс, что числился погибшим во время внезапного танкового прорыва русских под Кюстрином.
Он торчал у калитки, растерянный, но живой. Просто не знал. достаточно ли теперь одного этого. Увидев нас с Амелией.
стоявших посреди улицы, а потом и соседей, выглядывавших из дворов, он рванулся было бежать. Но вовремя спохватилсяведь про похоронку все равно все знают-и сразу сник.
На его счастье, из дома выбежала сестричка Гсрда, грациозное создание, потерпевшее столь явный крах при первой же попытке сделать карьеру. Из всей семьи только она одна оказалась мужчиной, если можно так выразиться. Потому что решительно подошла к брату, обвила ручками его голову, квадратную, как у всех Лобигов, прижала к своему худенькому плечику и легонько подтолкнула окончательно растерявшегося верзилу обратно к калитке.
Поздно! Я уже орал на всю улицу, тыча в него пальцем:
- Он жив! Все видели: он жив!
Я повторял и повторял эти слова-для себя и для всех тех, кто набежал сюда со всей деревни. Тут была не только радость по поводу того, что младший Лобиг жив.
За этим много чего скрывалось!
На меня словно озарение снизошло! Глазам вдруг открылась вся подоплека, все тайные ходы нашей деревни, и я крикнул так, чтобы все вокруг слышали:
Теперь сами видите, что вами вертели, как хотели! Поглядите на него пока вы лили слезы, платили денежки и дрожали от страха, он отсиживался за печкой!
Амелия глядела на меня, как на пророка.
Она никогда еще ничего подобного не видела.
Но болезнь еще сидела во мне, и не озарение на меня снизошло, как потом сказала мать, а просто температура подскочила (у нее получалось "температурил").
Говорят, я даже добавил: "Почем знать, кто еще из-за печки вылезет!" Но сам я этого уже не помню. Помню только выражение их лиц после этой сцены. Ведь я открыл им глаза на правду, на жуткую правду: жизнь и смерть их близких была лишь ставкой в игре! Им бы в самый раз завыть, застонать и в ужасе разбежаться. Ничего подобного.
Кто отвел глаза в сторону, кто отвернулся. А потом все мирно рассеялись, как дым из трубы, - плавно и бесшумно.
Амелия потащила меня домой. Я вел себя молодцом, выше всяких похвал, она гордилась мной. Но теперь пора было вспомнить, что я все же болен и должен ее во всем слушаться.
- Почему они молчат, как воды в рот набрали? - спросил я обескураженно.
- Потому что давно всё знали, - ответила Амелия.
- Что "всё"?
- Что младший Лобиг жив.
- И ты знала?
- Я-нет.
До чего же она умела владеть собой, что бы ни произошло. Иначе была воспитана.
Честно говоря, у меня на душе кошки скребли. Дались мне эти озарения! От них сумбур в голове еще хуже, чем после смерти Михельмана. Смерть это одно, а жизньсовсем другое. Что же это за жизнь такая, если никто не возмущается и ничему не удивляется?
День был теплый, солнечный, по меня опять затряс озноб. Я обнял Амелию и спросил:
- Только по-честному-любишь меня?
Она ничего не ответила.
Может, ей тоже нужно было сперва разобраться в разных живых мертвецах, что обнаружились сперва в хлеву у Михельмана, а теперь и на подворье у Лобша. В ту минуту я представил себе. какой она станет годам этак к пятидесяти. Черты лица обострятся, рот и нос четче выдадутся вперед.
И следующий вопрос я задал, как бы обращаясь к совершенно взрослой женщине:
Просто взяли и разошлись. Как ни в чем не бывало. Разве душа у них не болит ?
Амелия подняла брови и вздохнула:
- Откуда им знать, что это такое?
От неожиданности я даже остолбенел.
Она воздела руки к.небу:
Бог знает, почему мы все так уверены.
что она у них есть. Сами придумали и сами поверили. А у них ее, может, и нет.
У нее и впрямь на все был ответ.
Ну а у тебя? У тебя есть? Откуда ты знаешь, как болит душа?
- От тебя, - ответила она и погладила меня по голове.
Она в меня верила. И желала мне добра.
Весь обратный путь мы молчали. Что же это получается? Что люди бывают разныес душой и без души? Неужели это правда?
У самого дома она ласково объявила:
- А ты у нас романтик.
Но тут из дверей выскочила мать и напустилась на меня. Мы с Амелией не очень-то вслушивались в ее слова. Я уловил только, что графиня вернулась в замок. Очевидно, между ней и матерью произошел какой-то разговор, потому что мать все время крутилась подле Амелии. Тут уж волей-неволей почуешь недоброе. Если раньше не чуял.
И когда Амелия стала заботливо укрывать меня одеялом, я оттолкнул се:
- Иди уж, иди!
Мол, и сам укроюсь, не маленький.
- Не понимаю, в чем дело.
