Ингер Эдельфельдт - Удивительный хамелеон (Рассказы)
Когда он увидел эту табличку, в его голове мелькнула запретная мысль: он снимет комнату на ночь, пусть даже они проведут там всего несколько часов. Разумеется, он за все заплатит сам.
Собственная расточительность забавляла его, но хуже было другое: он обнаружил, что мысль заплатить за один, так сказать, час любви - совершенно дурацкое определение, - так вот, мысль купить час любви весьма воспламенила его. Кроме раздражения в его возбуждении крылась агрессивность. Это испугало его, но сдержать свои чувства или воспротивиться им он не смог.
У него возникла надежда: вдруг не окажется свободных комнат. Или София решительно откажется.
Но она, конечно, не отказалась и даже предложила внести свою долю оплаты. Когда же он отклонил ее предложение, она сказала, что в таком случае пригласит его вечером на роскошный ужин. За наш счет! А ведь мне так необходимо купить новые краски, особенно красную!
Да, дело повернулось интересно. Я как никогда отчетливо увидела маленькую комнатку пансиона: белые стены, низкий потолок, небольшие серо-зеленые тумбочки, один стул и широкая двуспальная кровать, покрытая изящным покрывалом в цветочек.
София неподвижно сидит на стуле со смущенным лицом, словно школьница. Андреас стоит по другую сторону кровати, отвернувшись, не зная, как скрыть свое постыдное нетерпение; и тут его взгляд падает на старую фотографию в рамке, на которой изображен белый рысак, впряженный в беговую коляску. Снимок сделан с трибуны во время забега, глаза лошади выпучены, ноздри расширены, напряжен каждый мускул тела, натянуто каждое сухожилие. И Андреасу вдруг представляется, будто его пенис - это голова устремленного вперед рысака.
Андреас, ты ведь такой романтик, оставь свои разочарования.
Взгляни на Софию, она совсем ничего не понимает. Ей не нравится, что ты сам заплатил за этот час.
Но что же она делает, она уже раздевается? Да, раздевается, покорно и слегка стыдливо, словно на приеме у врача.
Может, вам лучше на этом остановиться? Все выглядит так убого.
Но София, поглощенная мыслями о том, что ей следует чувствовать, София, которая не вынесет, если Андреас будет разочарован, и которой движет желание стать, с позволения сказать, настоящей женщиной, делает несколько шагов к кровати, ложится на нее в соблазнительной позе, разбросав по подушке свои светлые, похожие на золотистую гриву волосы, и изящно замирает. София любила представлять себе, закрыв глаза, будто она, обнаженная, упала в обморок где-нибудь в волшебном лесу и первым, кто ее нашел, оказался вовсе не какой-нибудь нищий лесоруб, у которого чесотка и семеро по лавкам, а стильно одетый лесной разбойник. Снова прошу прощения.
Жаль, они не догадались взять с собой немного вина. Это помогло бы ей расслабиться.
Итак, Тристан стоял у кровати с готовящимся к забегу рысаком между бедер, а Изольда безжизненно застыла на постели.
Но Андреас оказался весьма опытным молодым человеком, его руки коснулись нужных нот, пальцы отыскали верные аккорды, и тело Софии сделалось мягким и податливым, к ее щекам прилил румянец, из горла вырвались стоны, а лоно увлажнилось.
Наконец моя безнадежная сестрица со вздохом вымолвила:
- Думаю, будет лучше, если мы все-таки сделаем это сейчас. Я не хочу, чтобы ты разочаровался во мне, ведь я тоже расстроюсь.
- Может, нам все же не торопиться? - предложил Андреас. - Что-то идет не так.
О София, прекрати думать о том, как все должно быть. Мужчина и женщина в постели равны в сладком соитии. К тому же он за все заплатил.
Видишь ли ты, как я тихо проливаю о тебе горькие слезы? Или ты уже забыла про меня? Ты бываешь такой печальной, София. Что там дальше в твоем разговорнике?
- Я буду рада, если тебе понравится, - вероятно, написано там большими буквами, потому что именно это ты и произнесла. Именно это ты и почувствовала; ты не переживешь, если он уйдет с этого свидания несолоно хлебавши. Он, твой повелитель. Но все же тебе будет горько после, я знаю. Однако, если вы этого не сделаете, наверно, будет еще горше.
И Андреас овладел тобой. Тебе было невдомек, что чудилось ему в собственных движениях: стук копыт, беговая коляска, врезающаяся колесами в гравий, ликование трибун, выпученные глаза, пена у рта, боль в ляжках. И вдруг беговая дорожка оборвалась, его резко швырнуло в черную, мучительную, непостижимую пустоту, и, очнувшись, он увидел твое лицо - не счастливое, а скорее, измученное, хотя губы твои улыбались и глаза внимательно смотрели на него со смущенным материнским выражением, которое нелегко выдержать.
После ты, как и полагалось, спросила:
- Тебе понравилось?
В то же время блеск в его глазах и истома в теле вызывали у тебя зависть.
Вот каким всегда будет ритуал в твоем святилище, ты, привидение в голубеньком платье, лебедь-обманка в зеркальном озере. Страсть и вожделение, тревоги, сомнения и притязания ты отдаешь мне.
А теперь, будь добра, возвращайся домой, ко мне и к тому, что ты называешь безумием. Ведь тебе так одиноко вне дома, ни один разговорник не придаст смысл твоему существованию. В этом мире никто не подставит тебе плечо, никто не заменит то, от чего ты отказываешься. Ветер собьет тебя с ног, на тебя дунут, и ты рассеешься, потому что ты мираж на поле истории, ты вся соткана из чужих снов.
София, должно быть, почувствовала, что я подглядываю за ней, потому что ее охватила тоска по дому. Она становится такой хрупкой, когда мы расстаемся.
Вот она сидит на кровати и ждет, что он скажет, как ее любит.
Ему тоже хотелось это сказать, но словно тень пролегла между ними. Андреас не любит разговорники, и это делает ему честь.
Я закончила свою картину, взяла Таро и вытащила наугад три карты: повешенный, императрица и дьявол.
Вот он, мой жребий.
* * *
София рассталась с молодым человеком на перекрестке. Они обменялись взглядами, она думала лишь об одном: скажи, что ты меня любишь.
Скажи, что ты любишь, и все вернется на свои места. О ты, мой отец и моя мать, мой ответ, моя надежда, мой отчий дом, мой покровитель, мое совершенство, скажи, что ты меня любишь, и все станет, как прежде.
Какая великая боль, какая черная, невыразимая боль! София, светлое платьице, маленькая кучка пепла от большого костра, приди домой, ко мне, со мной ты сможешь выжить.
Разве он не сказал, что вернется? Конечно, он вернется. Ведь он уже тоскует, я чувствую.
* * *
Он пришел в сумерках. Ты уже уснула в отдельной комнате, куда я отнесла тебя. София, ты была такой изможденной, не могла говорить, вся одежда была измята и испачкана. Ты стала всего лишь тенью того лебедя, той приманки на зеркальном озере. Ты призрак, и слова твои легче пуха. У меня другой голос, и теперь моя очередь говорить. Ведь я пока что шептала.
Он пришел, но долго бродил в одиночестве и не хотел входить в дом. И все же вошел. Он гулял долго; непостижимая природа щекотала его шею, дышала одиночеством, и он в испуге заторопился домой.
- София? - позвал он, стоя в саду, но она глубоко спала. Я же спряталась и не отзывалась. Он вошел в дом. Его волосы взъерошены. Ему страшно.
Я сказала о том, что мне тоже было очень страшно? Страх преследует меня постоянно, ведь, если задуматься, для смелости нет никакой причины.
Он в нерешительности остановился в гостиной.
Я, конечно, знала, что он придет, и искала подходящее платье, но так и не нашла. Тогда я разрисовала свое нагое тело красивым узором. Я исписала так много холстов, и вот теперь дело дошло до меня самой - моя плоть ждала этого.
Конечно, он знает, что я дома, и, конечно, он ищет меня. Мы будем любить друг друга своими телами, словами, видениями. Это будет священнодействие; ведь мы так долго жили порознь. Я заклинаю тебя.
Он вошел в спальню, я видела его из своего укрытия. Как же он возбуждал меня! Его тело, его мысли, его тайны. Его напускная серьезность, и оправданная, и надуманная, - совсем как у меня.
Я желала обнять его жаркое тело, вобрать его твердое естество в водоворот моего нутра, я желала прильнуть к его члену, словно к материнской груди, я мечтала ощутить его язык у моей темной вершины удовольствий; пусть он настигнет меня, как волны настигают берег.
Он остановился у стены спальни и увидел цветы, которые я нарисовала; распустившиеся розы с блестящими лепестками и таинственной чернотой в середине каждого цветка.
Они не понравились ему, казалось, они чего-то ждут от него, да, они чего-то требуют, они вопиют.
Ветви роз обвивали стены, они вырастали прямо у изголовья кровати и кричали о вожделении, боли и невысказанной тоске.
Я встала в проеме двери и прочла в его мыслях: "Нельзя, чтобы она меня поймала".
- Я не собираюсь ловить тебя, я хочу лишь быть с тобой, - произнесла я.
Пораженный, он обернулся, взглянул на меня и ужаснулся.
- Все платья на самом деле принадлежат Софии, - пояснила я.
"Она сумасшедшая", - подумал он.
