Нил Гейман - Сошедшие с небес
Взглянув на темно поблескивающую воду, я задумалась о ее глубине. У края воды зашевелился камень, и я затаила дыхание, вообразив, будто вижу что-то невозможное, пока не поняла, что это всего лишь черепаха, одна из четырех, которые грелись на утреннем солнышке. В лесу позади меня раздалась отрывистая, нетерпеливая дробь дятла. Еще дальше, за лесом, слышался бесконечный шуршащий звук, словно ветер шелестел в тростниках, — я знала, что это фривей, но на него можно было не обращать внимания, а в остальном вокруг все было тихо. Почти не верилось, что эта земля продолжает существовать, неизведанная и неиспорченная, в сердце большого города. У меня было такое чувство, будто я попала назад во времени или перенеслась в другое пространство — в детство.
Уходить не хотелось.
Жара, царапина на руке, страх перед лосиными вшами и змеями больше меня не беспокоили. Я шла вдоль берега. Вблизи реки не нужна была дорога — поток сам указывал путь. Детская страсть к исследованиям овладела мной опять.
Пейзаж вокруг становился все более и более знакомым, и это внушило мне недоверие. Наверняка я обманываю себя. Сорок лет прошло с тех пор, как я бродила по этому лесу, а за это время даже речной поток мог сменить свое русло.
Однако это было не просто смутное ощущение дежавю — я и впрямь знала это место. Берега постепенно становились все выше, а узкая полоска песка по эту сторону превратилась в широкий пляж, который, как я помнила, был моим любимым местом для игр. А вон там, где берег совсем крутой, и на бледной, изрытой ямками вертикальной стене не растет ни травинки, там был «утес», на котором я практиковалась в скалолазании. (Трогательно, конечно, но где я могла найти что-либо хоть отдаленно похожее на горы посреди нашей тучной прибрежной равнины?) А чуть подальше — вспомнив, я еще ускорила шаг, — в отвесной стене берега была выемка, которую я ухитрилась сделать глубже. Это была моя «пещера», где можно было укрыться от жары и, свернувшись калачиком, читать. И она оказалась на месте! За столько лет дожди и ветер не разрушили ее. Моя бывшая норка все еще была надежным укрытием.
На миг мне даже стало жалко, что я не захватила с собой книгу, в память о былых временах. И тут я увидела, что меня кто-то опередил.
Нет. Мое сердце подпрыгнуло, я встала как вкопанная и смотрела. В «пещере» что-то лежало — какие-то одеяла и, кажется, подушка…?
Может, мои? Помню, как мне досталось однажды, когда у бабушки пропала пара думок… откуда мне было знать, что они такие особенные? Но то, что лежало там сейчас, не могло быть бабушкиными подушками. Тогда я вернула свою самодельную постель в дом, и мне несколько месяцев не давали карманных денег — ими оплачивалась какая-то специальная чистка.
Да и цвет у этого предмета был все равно не тот; не элегантная диванная подушка, а что-то комковатое, грязно-белое, хаки… наверное, сверток старой одежды. Быть может, этим тайным убежищем пользуются теперь другие дети, или же это просто выброшенные вещи, принесенные сюда во время паводка и оставшиеся на берегу, когда вода спала.
Я подходила ближе, еще ближе, кралась к предмету вдоль кромки воды, осторожно и медленно, куда медленнее, чем я сделала бы это в детстве, потому что теперь по спине у меня бегали колкие мурашки — я подозревала, что передо мной было нечто куда более серьезное, чем ворох старых тряпок.
Это было тело. Я остановилась, подавляя желание повернуться и убежать. Глупо будет, если брошусь наутек, а потом окажется, что меня просто подвело мое стареющее зрение. Я заставила себя подойти еще ближе, пока окончательно не удостоверилась, что передо мной именно тело. Маленькое, будто детское.
Странно, но теперь, когда я убедилась, мне не было страшно. Даже отвращения, и то не было. Я как будто сделала открытие во сне, где нормальные реакции неуместны.
Не столько спокойная, сколько безразличная, я подошла вплотную, чтобы посмотреть. Но это оказалось тело не ребенка, а, совсем наоборот, старика, и, кажется, даже не мертвого.
— Мистер Будро?
Я произнесла это имя машинально, не потому, что узнала старика, а потому, что совсем недавно думала о его судьбе. Но, едва оно прозвучало, как все сразу изменилось. Теперь я была абсолютно уверена в том, что он дышит, и, пока я вглядывалась в его лицо, пытаясь сопоставить его с тем, которое было в моей памяти, его восковая бледность потеплела прямо у меня на глазах, как будто мое внимание вернуло его к жизни. Я перевела взгляд с лица спящего древнего старика на его руку, прижатую к боку, крохотную и похожую на клешню. Если он не мистер Будро, то тогда его присутствие здесь, на моей земле, становится еще более загадочным.
Я огляделась вокруг. Стояла такая тишина, словно весь мир затаил дыхание. Острые, как копья, лучи солнечного света отражались от воды, непереносимо блестя.
— Мистер Будро? — Мой голос дрогнул. — Мистер Будро, это правда вы?
Я вгляделась в сухонького старичка, свернувшегося калачиком в земляной норке, и заметила, что его глаза задвигались под закрытыми веками. Дышал он так неглубоко, что его грудь едва поднималась, но сомнений не было: он дышал, он спал. Значит, он жив, но надолго ли?
Я вдохнула поглубже и заговорила решительно.
— Я сейчас позову на помощь. У меня нет с собой телефона, поэтому мне придется вернуться в дом и позвонить оттуда. Я скоро вернусь, обещаю…
Он тут же раскрыл глаза. Сначала казалось, что они ничего не видят, как у младенца, но потом он разглядел мое лицо и улыбнулся, узнавая меня. Он хотел заговорить — его сухие, растрескавшиеся губы приоткрылись, я увидела движущийся за ними язык, — но не смог издать ни звука.
— Все хорошо, — сказала я ему тихо. — Я вас нашла, и сейчас позову на помощь.
Не успела я договорить эти слова, как он протянул ко мне руки, и я тут же поняла ну, конечно, самым простым и быстрым способом спасти его будет просто перенести его в дом самой. Там я дам ему воды, он отдохнет, придет в себя и сам скажет мне, кому звонить. И я наклонилась и взяла его на руки, приготовившись поднять солидный вес, но ничего подобного. К моему удивлению, он оказался легче новорожденного младенца Багаж, который я недавно протащила через половину эскалаторов Европы, и то был тяжелее. К тому же, в отличие от большинства тяжестей, он не висел на мне мертвым грузом. Он обхватил меня руками за шею, а ноги поджал так, чтобы мне было легче его нести.
Мне и было легко — не просто легко, а радостно. К тому же я сразу нашла тропу, так что донести его до дома оказалось совсем просто.
Войдя в дом, я опустила его на самый большой диван в гостиной, подложила ему под спину подушки и принесла из кухни стакан воды. Я убедилась, что вода чуть теплая, и предупредила его, чтобы он не пил сразу много и не слишком торопился, иначе ему станет плохо.
Он улыбнулся мне так, словно хотел сказать, что давно живет и все знает о таких вещах, и сделал осторожный глоток. Успокоенно молча, я наблюдала за тем, как он медленно пил воду. Конечно, вопросов у меня было много, но ничего, еще успею их задать.
Есть ему не хотелось, а когда я спросила, кому можно позвонить насчет него, он только покачал головой, и лицо его стало печальным.
— Разве у вас нет родных?
Еще одно медленное, исполненное печали движение головы. Как и я, он был совершенно одинок в мире. Возможно, тот, кто заботился о нем раньше, устал и бросил его одного в глуши, а может, он ушел сам. Я не знала, может ли он говорить и все ли у него в порядке с головой. Казалось, он прекрасно понимал все, что я ему говорила, но, когда я спросила, как его зовут, он лишь поглядел на меня озадаченно, и в то же время с надеждой, точно ждал, что я придумаю ему имя.
— Мистер Будро?
Он посмотрел на меня неуверенно. Взгляд, казалось, говорил: я не помню, но если вам так хочется… и вздохнул.
— Как насчет ванны?
Он немедленно просветлел, закивал и тут же протянул мне обе руки, ожидая, что я подниму его, просто и доверчиво, как ребенок.
И тогда, беря его на руки во второй раз, я узнала в накатившем на меня чувстве любовь: не желание, не страсть, ничего похожего на то, что я испытывала когда-либо прежде, но нечто чистое, глубокое и сильное, сродни тому, что чувствует мать по отношению к своему ребенку.
Я принесла его наверх, в хозяйскую ванную, и удобно устроила в плетеном кресле с подушками, а сама стала набирать ванну. Когда, обернувшись к нему, я увидела, что он не двинулся с места и ждет, что я буду его раздевать, я испытала легкую неловкость. Я никогда еще не раздевала другого человека иначе, как с эротическими намерениями; у меня не было опыта сиделки или матери. Но, кажется, мне все же удалось не выдать своего замешательства, ни единым знаком не показать, что мне неловко.
Я расстегнула на нем рубашку и сделала ему знак податься вперед, чтобы я могла стянуть ее. И тут я увидела на его спине шрамы. Две черные линии изгибались вдоль его лопаток, словно врезанные в плоть скобки. Они не были результатом несчастного случая; скорее, тут речь шла о давнем хирургическом вмешательстве, иссечении большого срока давности.
