Евгения Кононенко - Без мужика
Вечером вы раскладываете свои опаскудившие скрипучие раскладушки, тушите свет и в темноте, прежде чем заснуть, смеетесь над мужиками. А тут еще в последнее время появился новый тип невыносимых мужчин: не пьяницы, не бабники, не маменькины сынки, а безработные бездельники, которые живут на деньги женщин-тружениц. Как раз с таким никак не разведется мамина замужняя знакомая.
Все ваши знакомые просто рыдают от умиления, попадая в вашу безмужиковую семейку.
— Как у вас тихо и спокойно!
— Какие вы все культурные и интеллигентные!
— Какая у вас чудесная семья, особенно бабуся!
— Вам бы только квартиру чуть побольше!
— И никто вам тут не нужен!
К чему это лицемерие? Неужели они не видят, как тут плохо? Да разве и может быть иначе в жалкой безмужчинной колонии, где ожидаемый визит слесаря-сантехника вызывает ужас, словно перед вражьим нашествием?..
Ты хорошо учишься в специализированной школе и ходишь к частным учителям. Мама гордится: ее дочь учится, а не гуляет. Ведь дочери некоторых женщин гуляют с парнями чуть ли не с девятого класса! Целуются с ними, позволяют себя щупать. Это уже не ребенок, а поблядушка. Пусть такая потом даже и выйдет замуж, но сколько всяких паскуд ее до этого перещупает! У твоей мамы и бабуси было по одному. И хотя их мужья, то есть твой дед и твой отец, не из числа наилучших (наилучших, как известно, разобрали проститутки), они, мама и бабуся, никогда не паскудились, не унижались до поисков других мужчин, а жили себе БЕЗ МУЖИКА и растили детей да внуков.
Ты заканчиваешь школу, поступаешь в университет на математический факультет. Там должно быть много парней. Тебе очень хочется нарушить семейную традицию железобетонной порядочности. Порядочная девушка — скользкий эвфемизм для обозначения непривлекательной. Для девушки хуже всего слыть некрасивой, в сто крат хуже, чем гулящей. Замуж выходят те, что гуляют. Путь к замужеству проходит через блуд. Ты не знаешь ни одной истории, чтобы парень не женился на той, которая от него забеременела, — излюбленный сюжет украинской классической литературы. Знаешь немало счастливых молодых женщин, которые вовремя отдались и теперь ходят на лекции с огромными животами и массивными обручальными кольцами. Дома ты рассказываешь про них.
— Так для чего им в таком случае университет? Как они собираются учиться?
Неужели твои домашние наивно предполагают, будто ты УЧИШЬСЯ? Как и большинство девчонок, кантующихся на этом гнилом факультете, ты знаешь: главное — замуж. На курсе примерно двести человек. Девочек больше. Ты хочешь любви и не хочешь никакой науки. Ты ни в кого не влюблена, тебе ни на йоту не нравится ни один парень с твоего курса. Ты и до сих пор не понимаешь, как можно влюбиться на расстоянии, если друг другу не сказано ни единого слова. Но в студенческой галактике периодически возникают ситуации, когда знакомая физиономия вдруг становится необычайно симпатичной, и начинается новая жизнь. Обычно это происходит «на картошке», куда студенты ездят осенью. Но тебя туда не пускают, хоть ты тресни! Это мотивируется не обороной твоей моральности, а беспокойством о здоровье. Хотя, наверное, они тайно благословляют болезнь в анамнезе, предоставляющую возможность получать справки об освобождении от полевых работ. А то бы пришлось посылать дите в зону неконтролируемого блуда. Мама рассказывает, как одна девушка, возвращаясь с «картошки», умерла прямо в поезде. Но умирает, да еще в поезде, одна на сотню тысяч. А в кусты бегает каждая вторая. Несложно понять, ЧТО именно так пугает твоих маму и бабушку.
А еще есть студенческие туристические поезда, студенческие лагеря, строительные отряды. Там тоже романы закручиваются легче, чем в аудиториях, но и туда тебя тоже не пускают. Маме говорят: «Оттуда приедет не твоя дочка, а бог знает кто». Мудрые слова. Мама и бабуся руководствуются ими, планируя свое свободное время. И на отдых тебя, уже студентку, вывозит мама. Отпустить ребенка с подружками к морю? Это все равно, что своими руками отдать ее в публичный дом!
— Ты барахолишь университет! А годы идут! Ты их не вернешь! — периодически выговаривает тебе мама, имея в виду, что в университете ты не занимаешь того места лучшей из лучших, которое уверенно занимала в школе. Но ты уже несколько раз побывала на занятиях кружков для сильных студентов, но ни с одним парнем не познакомилась ближе. Поэтому и бросила эти дурацкие занятия. Ты и лекции-то — по программе — понимаешь через пень-колоду, а на кружках все вообще разговаривают на языке, который ты никогда не изучала. Умные парни что-то пишут на доске и кидают презрительные взгляды на глупых девчонок, которые пришли неведомо зачем. Да, мама абсолютно права: университет для тебя проходит даром. Потому что, если не выйдешь замуж студенткой, потом придется сидеть в девках, как она сама — до тридцати лет. Пока не подберет какой-нибудь престарелый маменькин сынок. Или вообще не выйдешь замуж.
— И ничего страшного! Дочь Герцена тоже — представь себе! — вообще не выходила замуж! — выкрикивает мама. Она коллекционирует информацию про знаменитых женщин, имевших за всю жизнь не более одного мужика.
— А как же Ахматова?
На этот вопрос маме ответить нелегко. Она любит стихи Ахматовой и вместе с тем знает, сколько романов было у великой поэтессы.
— Зато Леся Украинка была совсем не такой! А какие стихи! Не хуже, чем у Ахматовой!
Ты не получила религиозного воспитания, и у тебя очень приблизительное представление о святых великомученицах и о том, как они героически блюли свою девственность. Но твое внимание всячески привлекают к неклерикальному иконостасу выдающихся порядочных женщин всех времен и народов. Ты же потихоньку выстраиваешь альтернативный иконостас не менее выдающихся женщин, которые и дня не сидели БЕЗ МУЖИКА. Как сидишь ты. Проклиная мир, который тебя породил, вырастил и не отпускает из своих целомудренных когтей.
Но естественно, когда очень хочешь вляпаться в историю, так непременно и вляпаешься. На твою голову сваливается твоя первая морока. Он очень высокий, в очках, зимой завязывает «уши» меховой шапки под подбородком, и разговаривает очень высоким бабьим голосом.
— Смотри, — говорит он, показывая тебе свой военный билет, — у меня пункт первый, параграф четвертый, — это вялотекущая шизофрения с бредом реформаторства. На самом деле такого не существует в природе. Это выдумка советских психиатров. Меня засадили в психушку за мое отношение к режиму.
Он рассказывает тебе, что в психиатрической больнице ночью не тушат свет. Так и спи. А днем не дают ни читать, ни разговаривать, ни лежать на койке, можно только ходить по коридору. А также травят страшными лекарствами — нейролептиками, от которых пропадают все желания, гаснет какой бы то ни было дух борьбы.
— Неужели ты не видишь, что он настоящий шизофреник, а не борец с режимом? — говорит тебе мама.
А он гнет свое:
— Ты должна полюбить меня за мои муки. Меня никто никогда не любил. Все в этом мире — мои враги. И ты с ними?
Нет, ты пока что не с ними. Ты с ним. Искренне веришь, будто спасаешь борца, который пострадал в неравном бою с темными силами. И искренне не понимаешь, почему мама, сама провозглашавшая раньше, что за борцом с режимом можно идти на край света и даже отдаться ему без брака, так недовольна, когда вот же он, — явился!
Тайком от мамы и бабушки ты мерзнешь с тем хреновым «борцом» в зимних скверах и парках, таскаешься по вонючим дешевым столовкам, которых в советские времена было полно.
— Посмотри на эту бабку, — говорит он тебе в вареничной на Подоле, где потом долгое время было кафе «Пирогоща», а сейчас — элитный магазин.
Ты смотришь на бабушку в жалконьком пальтеце, которая алюминиевой ложкой выедает сметану из граненого совдеповского стакана. Тебе до боли жаль эту старушку. Господи, вот она, жизнь. Стоит ли вообще жить, чтобы так заканчивать…
— Ее положение в этом мире гораздо лучше, чем мое, — говорит он тебе, пока эта бабуся идет к кассе требовать книгу жалоб и предложений, по-видимому, хочет пожаловаться на кислую сметану. А вы с ним идете в очередной подъезд. Он садится на бетонный пол, ты — к нему на колени. Он пересказывает тебе страшные эпизоды своей страдальческой жизни. Это так не похоже на то, что ты знала раньше. Ты веришь: он — один из тех, кого силы зла не добили на войне или в лагерях, ради кого можно бросить все, ибо это особенная, трагическая любовь.
Сейчас ты вспоминаешь своего первого мужика с судорогами отвращения, с тошнотной дрожью. И эта дрожь не отпускает с годами, хотя тогда тебе было меньше лет, чем прошло с тех пор, когда дьявол глядел, как неумело ты рвалась из мира БЕЗ МУЖИКА, и — рядом — только руку протяни! — смеялся над твоими рывками. Иногда ты слышала в темноте его гаденький паскудный хохот.
