Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)
Но Манкузо его перебил:
- Вы напрасно стали бы притворяться, будто не помните... Потому что вы виделись вчера. - Наступило короткое молчание. - Я ничего не хочу знать, продолжал Манкузо, - вам незачем передо мной оправдываться, просить извинения... Я не требую от вас ничего... только прошу о дружеском одолжении... Я мог бы просто-напросто послать вас к черту или отобрать у вас эту вот работу под благовидным предлогом... Мне это ничего не стоило бы и, пожалуй, так было бы проще... Но я не хочу... Ведь если есть возможность, всегда лучше договориться, правда? - Манкузо скорчил одну из самых своих противных гримас и помолчал. - Я вас прошу вот о каком одолжении: пока мы с Амелией не поженились, перестаньте с ней видеться... Потом, когда она станет моей женой, можете бывать у нее сколько хотите... Конечно, при соблюдении должных приличий... Но пока мы не женаты, найдите предлог и перестаньте с ней встречаться... Конечно, не подавая вида, что это я вам посоветовал... Тогда мы останемся друзьями и построим дом... А после свадьбы еще поговорим... Вы меня понимаете?
Обеспокоенный и несколько раздраженный угрозой Манкузо, Сильвио притворился удивленным.
- Но в чем дело? Какие причины?..
Однако Манкузо не хотел и слушать.
- Никаких причин, - ответил он сухо. - Согласны вы или нет?
- А если нет?
- Советую согласиться, - сказал Манкузо, устремив на него колючий взгляд.
Сильвио посмотрел на Манкузо, который притворялся, будто что-то ищет в карманах, потом на чертежи. Ему не хотелось уступать такому грубому требованию, но, с другой стороны, работа значила для него больше, чем всякие чувства и, быть может, даже чем Амелия.
- Но не могу же я, - начал он не без колебаний, - вот так, без всякой причины, только потому, что вы этого хотите...
Но он не договорил. Манкузо шагнул вперед и схватил его за руку с такой силой, что Сильвио скривился от боли.
- Мериги, какого... - тут он добавил крепкое ругательство. - Это не шуточки. Не доводите меня до крайности. Останемся друзьями, Мериги...
Они посмотрели друг на друга. Лицо Манкузо, напряженное и перекошенное, с налитыми кровью глазами, лишенными даже искры ума, имело страдальческое выражение, но это было жалкое, не вызывающее сочувствия, какое-то смешное страдание, не человеческое и не звериное, а страдание несчастного маньяка. В нем не было и тени мужского благородства; не было и той трогательности, которую страдание придает животным, а иногда и людям очень простой души. Сильвио испытывал к Манкузо одновременно сочувствие и неприязнь.
- В конце концов, мы с синьориной Амелией разговариваем только об архитектуре, - сказал он.
Манкузо молчал; все это время он сжимал руку Сильвио и нетерпеливо смотрел на него.
- Я хотел сказать, - продолжал Сильвио, - что теперь мне ничего не остается, кроме как...
Живейшее облегчение появилось на лице Манкузо.
- Достаточно, - сказал он и пошел к двери. - Вы обещали... Этого достаточно.
Его радость показалась Сильвио такой же неприятной и отталкивающей, как и страдание. Но уже в дверях, словно охваченный сомнением, Манкузо остановился.
- Вы не обиделись?
- Боже упаси, - сказал Сильвио раздраженно.
- Тем лучше, потому что я, знаете ли, не хотел бы... - Конца этой фразы Сильвио не услышал - дверь закрылась.
Оставшись один, Сильвио попытался возобновить работу. Но тревога сковала его; теперь, когда он пожертвовал своими отношениями с Амелией, эта работа внезапно стала ему противна; охваченный беспокойством и раскаяньем, он с облегчением услышал в коридоре звон колокольчика, призывавший к завтраку. Он надеялся, что еда его подкрепит, но обманулся. В душной тишине столовой, не умолкая, жужжали вентиляторы; в жарком полумраке виднелись бледные, измученные жарой лица сотрапезников; сухая, нагретая солнцем еда оставляла во рту металлический привкус; всюду висели липкие бумажки от мух, желтые или черные; в тающем льду плавали мелкие, кислые вишенки; лицо у горничной было красное и потное - словом, все переменилось, и лето уже не вливало в него радостную бодрость. Оно было душное и обыденное, люди занимались своими служебными делами, исправно ходили на работу, - лето в городе бюрократов и военных, где в тишине с утра до вечера звучат сигналы и играют зорю и где единственные не запертые и не покинутые здания - это министерства и казармы. Сильвио, поглощенный страстью, до сих пор ничего не замечал, а теперь все это разом обрушилось на него вместе с ревностью, нежеланием расставаться с Амелией, отвращением к работе, печалью и сомнениями. Ел он мало и неохотно, потом вернулся в свою комнату и, чувствуя сонливость, бросился на постель. Он сразу впал в тяжелую дрему, но не заснул крепким сном; помимо воли в его воображении появлялись и исчезали нелепые образы, которые медленно двигались, и он со странным удовольствием разукрашивал их всякими подробностями. Это было странное и грустное удовольствие, смешанное с ощущением сонного бессилия. Ему казалось, что он совершает смелые, отчаянные поступки: то, притаившись за углом, сжимая револьвер, убивает Манкузо в упор и убегает; то запускает пальцы в белокурые завитые волосы Де Керини, тащит ее вниз по лестнице ее дома, топчет ногами; то прерывает венчание Амелии, хватает ее за руку в тот самый миг, когда она должна сказать "да", вытаскивает из церкви и увозит в машине - конец фаты высунулся из-под захлопнутой дверцы и развевается по ветру. Чем решительней и отчаянней были эти поступки, тем больше они радовали его воображение, тем больше он любовался ими, приукрашивал их. Этим он как бы утешался в своей безнадежной печали. Но когда он пытался приподняться на постели, ему казалось, что кто-то наступил ему на грудь и не дает встать. Голова у него была тяжелая, а в ногах, наоборот, ощущалась легкость, его будто тянули за волосы вниз, к воде, прямо в бурную реку. Наконец он заснул.
Спал он довольно крепко, а когда проснулся, то некоторое время пролежал неподвижно, с закрытыми глазами. Но пронзительные крики ласточек, которые свили гнездо прямо над его окном, не давали ему покоя. Он быстро сел на постели, протирая глаза: комната была залита мягким закатным светом; он проспал пять часов. Амелия не приехала.
"Видно, случилось что-то серьезное", - подумал он и, словно сон освободил его от всех сомнений и колебаний, вышел из комнаты и спустился вниз. Как и в первый раз, когда он шел к дому Де Керини, улочки и сады казались бесконечными. Розы за прутьями решеток были белы от летней пыли, листья олеандров поникли, знойная дымка окутала этот зеленый хаос и подернула небо. Служанка в стоптанных туфлях и синем фартуке, как обычно, поливала живую изгородь и, узнав его, даже не поздоровалась. Он свернул с усыпанной гравием аллеи и пошел вдоль стены дома по цементной дорожке. Дойдя до окна гостиной, он увидел, что жалюзи приоткрыты, и услышал голоса. Ему показалось, что это разговаривают Де Керини и Манкузо. Он остановился и прислушался.
- На ком я женюсь? - сказал низкий, недовольный голос Манкузо. - На девушке, которая за неделю до свадьбы целыми днями, да, целыми днями пропадает где-то с молодым человеком, с которым едва знакома. На девушке, которая говорит мне в лицо, что, как только выйдет за меня, сразу мне изменит. На девушке, которая не только не любит меня, но даже не уважает; вот на ком я женюсь...
- Раньше надо было думать, - ответила слегка нараспев Де Керини.
Сильвио подошел поближе к окну и заглянул в щель. Сначала он ничего не увидел, кроме позолоты мебели и зеркал, поблескивавших в полумраке, потом глаза привыкли и он стал различать разговаривающих. Манкузо сидел на краю пуфа, по обыкновению изящный и элегантный, нахохлившись, как сыч. Де Керини же сидела прямо напротив окна на легкой кушетке с гнутыми ножками, выставив на обозрение свои пышные формы, выступающие под яркими складками капота. Она откинулась назад, сонная и невозмутимая, положив ногу на ногу. Сильвио видел круглую белую шею с толстой складкой под подбородком, жеманный кукольный рот, раздутые ноздри и под ровными локонами, спадавшими до половины лба, черные бархатистые глаза, сощуренные и улыбающиеся, которые смотрели в потолок насмешливо и самодовольно.
- Раньше надо было думать, - повторила она, посидев несколько секунд неподвижно.
Манкузо скривился, словно сигарета у него во рту вдруг стала горькой.
- Прекрасный совет, - пробормотал он. - Когда это раньше? Если кто виноват, так это ты. Она твоя дочь, ты ее воспитывала, вот и вырастила бы ее честной женщиной, а не развратницей.
Они замолчали.
- Не надо преувеличивать, - сказала наконец Де Керини равнодушным тоном, стараясь скрыть раздражение.
Манкузо вскинулся.
- Как это преувеличивать? Остается неделя до свадьбы, а я ее совсем не вижу. Совсем! Она на целый день удирает от меня с этим архитектором.
Де Керини склонила голову к плечу и посмотрела на Манкузо томным, улыбающимся взглядом.
