Уилла Кэсер - Моя Антония
После танцев мне страшно не хотелось возвращаться в наш тихий дом, и я долго не мог заснуть. Но под утро мне снились приятные сны: вот мы с Тони снова на ферме и, как бывало раньше, скатываемся со стогов, то взбираемся выше и выше по желтому соломенному склону, то соскальзываем вниз в рыхлые кучи мякины.
Другой сон - всегда один и тот же - снился мне из ночи в ночь. Я на убранном поле, кругом копны, и я лежу, прислонясь к одной из них. А по стерне босиком идет ко мне Лена Лингард в коротенькой юбке, в руке серп; она разрумянилась как заря, и все вокруг нее словно розовеет. Она садится рядом со мной, тихонько вздыхает и говорит:
- Ну вот, все ушли, можно целоваться, сколько захочется!
Я все время мечтал, чтоб такой же сон приснился мне про Антонию, а не про Лену, но он не снился.
13
Однажды днем я заметил, что у бабушки заплаканные глаза. Мне показалось, что она с трудом передвигает ноги, и я встал из-за стола, где готовил уроки, и пошел спросить, не заболела ли она и не нужно ли ей чем-нибудь помочь.
- Нет, Джим, спасибо. Я расстроена, но со здоровьем моим, надеюсь, все благополучно. Кости, может, немного заржавели, - добавила она с горечью.
Я стоял в нерешительности.
- Что тебя тревожит, бабушка? Может, у деда неприятности с деньгами? спросил я.
- Нет, деньги здесь ни при чем. Уж лучше бы дело было в деньгах. Просто до меня дошли кое-какие слухи. Ты мог бы догадаться, что рано или поздно я обо всем узнаю.
Она опустилась в кресло и, закрыв лицо фартуком, разрыдалась.
- Джимми, - проговорила она, - я всегда знала, что старикам не под силу растить внуков. Но так уж случилось - кроме нас, некому было тебя взять.
Я обнял ее. Я не мог видеть ее слез.
- Про что это ты, бабушка? Про танцы у пожарных?
Она кивнула.
- Прости, что я убегал тайком. Но в этих танцах нет ничего дурного, и я ничего дурного не сделал. Мне нравятся все эти девушки с ферм, и я люблю танцевать с ними. Только и всего.
- Но ведь нехорошо, сынок, обманывать стариков - и так уж нас винят во всем. Говорят, из тебя вырастет повеса, разве это не укор нам?
- Мне дела нет, что обо мне говорят, но раз тебя это огорчает кончено. Больше я к пожарным не пойду.
Разумеется, я сдержал слово, но те весенние месяцы показались мне невыносимо скучными. По вечерам я сидел дома со стариками и зубрил латынь, которую мы не изучали в школе. Я решил за лето подготовиться и осенью поступить в университет без дополнительных экзаменов. Мне хотелось как можно скорее уехать из Черного Ястреба.
Я обнаружил, что неодобрение, даже со стороны людей, которых я не уважаю, меня задевает. С каждым весенним днем мне становилось все тоскливее и тоскливее, так что пришлось снова искать приюта у телеграфиста или у табачника с его канарейками. Помню, с каким грустным удовольствием готовил я тогда майскую корзинку для Нины Харлинг. Купил цветы у старухи немки, в окнах у которой горшков с цветами было больше, чем у других, и просидел целый день, украшая ими маленькую рабочую корзинку. Когда стемнело и на небе появился молодой месяц, я тихо прошел к дверям Харлингов со своим подношением, позвонил и убежал, как того требовал обычай. Услышав радостные вопли Нины за ивовой изгородью, я почувствовал себя вознагражденным.
В эти тихие, теплые вечера я часто задерживался в городе, чтобы вернуться домой вместе с Френсис, и делился с ней своими планами, рассказывал, как идут мои занятия. Однажды Френсис сказала, что миссис Харлинг вовсе не так уж сильно сердится на меня.
- По-моему, мама великодушна, как мало кто из матерей. Но она очень обижена на Антонию и не может понять, почему тебе больше нравится встречаться с Тиной и Леной, чем с девушками нашего круга.
- А вы понимаете? - напрямик спросил я ее.
Френсис засмеялась.
- Пожалуй, да. Ты знал их еще в прерии, потому и держишь их сторону ты иначе не можешь. В чем-то ты старше своих сверстников. Думаю, мама сразу изменится, когда увидит, что ты окончил школу и цели у тебя серьезные.
- Если бы вы были молодым человеком, - настаивал я, - вы бы тоже не пошли к "Совам". Вы поступали бы, как я.
Френсис покачала головой:
- Может быть, а может быть, и нет. Мне кажется, я разбираюсь в этих девушках с ферм лучше, чем ты. Тебе всегда хотелось их как-то возвысить. Вся беда, Джим, что ты романтик. А знаешь, мама собирается прийти на ваш выпускной акт. Недавно она меня спрашивала, о чем твоя речь. Ей хочется, чтобы у тебя все прошло хорошо.
Мне самому моя выпускная речь очень нравилась. Я с жаром излагал в ней множество вещей, которые узнал в последнее время. Миссис Харлинг и в самом деле была в Городском театре на нашем выпуске, и, пока я говорил, я почти все время смотрел на нее. Она не сводила с меня умных, проницательных глаз. Потом она заглянула в заднюю комнату, где мы все собрались, получив дипломы, подошла ко мне и сердечно сказала:
- Ну, Джим, ты меня удивил. Я и не думала, что ты можешь так выступить. Все говорил от себя, а не по книжкам.
Среди подарков, полученных мной по случаю окончания школы, был шелковый зонтик от миссис Харлинг с моим именем на ручке.
Я возвращался из театра один. Поравнявшись с методистской церковью, я заметил впереди три белые фигуры; девушки прогуливались под раскидистыми кленами, сквозь пышную июньскую зелень которых пробивался лунный свет. Они поджидали меня и бросились мне навстречу - Лена, Тони и Анна Хансен.
- Ох, Джимми, ты выступал замечательно! - Тони, как всегда, запыхалась от избытка чувств. - Да ни один здешний адвокат не смог бы придумать такую речь. Я так и сказала твоему дедушке. Тебе-то он не проговорится, а нам признался, что и сам не ожидал от тебя ничего подобного. Правда, девушки?
Лена бочком подошла ко мне и шепнула лукаво:
- А почему ты был такой важный? Я решила, ты трусишь. Я все боялась, вдруг ты забудешь, что говорить.
Анна произнесла с легкой завистью:
- Счастливый ты. Джим, вон сколько у тебя хороших мыслей - и ты умеешь высказать их. Знаешь, мне тоже всегда хотелось учиться в школе.
- А я все сидела и думала: вот если б мой папа тебя слышал, Джим! Антония взяла меня за лацканы сюртука. - Когда ты говорил, я почему-то все время думала о папе.
- И я, Тони, думал о твоем отце, когда готовил свое выступление, сказал я. - Я посвятил эту речь ему.
Тони крепко обняла меня, и слезы полились по ее милому лицу.
Когда они уходили, я долго стоял, глядя, как постепенно сливаются с темнотой их белые фигуры. Никогда больше ни один успех не затрагивал так глубоко мою душу.
14
На другой день после выпуска я перетащил свой стол и книги в пустую комнату наверху, где мне никто не мог помешать, и начал заниматься всерьез. Летом я проштудировал годовой курс тригонометрии и самостоятельно принялся за Вергилия. Каждое утро я мерял шагами свою залитую солнцем комнатку и, глядя вдаль на крутые берега реки и холмистые светлые пастбища, громко декламировал "Энеиду", зубря большие отрывки. Когда по вечерам я проходил мимо дома Харлингов, миссис Харлинг, случалось, окликала меня и звала послушать ее игру на пианино. Она говорила, что скучает по Чарли и ей приятно поглядеть на мальчишеское лицо. А когда мои дед с бабушкой начинали сомневаться, не слишком ли я молод, чтобы ехать в университет, миссис Харлинг горячо меня поддерживала. Дед так уважительно относился к ее мнению, что я был уверен: он никогда не поступит вопреки ее совету.
В то лето я позволил себе отдохнуть только один день. Это было в июле. В субботу я встретил в городе Антонию и узнал, что завтра она, Лена и Тина собираются поехать вместе с Анной Хансен на реку за бузиной - бузина как раз цвела, и Анна хотела сделать из нее вино.
- Анна отвезет нас туда в фургоне Маршалла, в котором он развозит заказы, мы прихватим завтраки повкуснее и устроим пикник. Мы едем одни, никого с собой не берем. Поехали с нами, Джим? Будет совсем как прежде!
Я на минутку задумался.
- Ну что ж, поедем, если я вам не помешаю.
В воскресенье я поднялся спозаранку и вышел из города, когда высокая трава на лугах была еще тяжелой от росы. Стояла пора летнего буйства полевых цветов. Вдоль песчаных обочин поднимался розовый пчельник, там и сям виднелись золотые шары и красные мальвы. За проволочной изгородью в траве я разглядел кустик пылающего ярко-оранжевого ваточника - редкого в нашей части штата. Я сошел с дороги и пустился напрямик через пастбище, летом всегда ощипанное скотом; сейчас полевая гайлардия, год за годом всходившая на нем, стелилась по земле, темно-красная, бархатистая, точно узор бухарского ковра. В это воскресное утро вокруг было пустынно, нигде никого, одни только жаворонки заливались; и казалось, земля приподымается и хочет приблизиться ко мне. Река была не по-летнему полноводна - ее питали ливни, выпавшие к западу от наших мест. Я перешел через мост и двинулся лесистым берегом вверх по течению к уютному местечку в кизиловых зарослях, затененному диким виноградом, где можно было укрыться и раздеться. Я решил поплавать и начал снимать одежду. Выкупаюсь, пока подоспеют девушки. Впервые мне пришло в голову, что, уехав отсюда, я буду скучать по этой реке. Ее отмели с чистыми белыми пляжами, кое-где поросшие ивняком и тополиными побегами, были как бы ничейной землей, - эти недавно возникшие мирки принадлежали нам, мальчишкам из Черного Ястреба. Мы с Чарли Харлингом часто охотились в здешних зарослях и удили рыбу с поваленных стволов, так что я наизусть знал каждый изгиб реки и как на старых друзей смотрел на каждый уступ, на каждую впадину берега.
