Николай Самвелян - Крымская повесть
— Неужто не ответят? Ведь это лучший крейсер флота. С его артиллерией тягаться тяжело.
На пристани появилось десятка три матросов. Судя по бескозыркам, это была свободная команда с «Трех святителей», «Ростислава» и «XII Апостолов». Они стали оттеснять людей от причаленных к лестнице яликов.
— Проходи! Не задерживайся! Сейчас стрельба начнется.
К матросам рванулось несколько солдат и штатских с красными бантами или повязками на рукавах. Вместе с матросами пришел почему-то не флотский офицер, а артиллерийский прапорщик.
— Разойдись! По домам. Нечего тут толочься! А вы, с бантиками, кто такие?
— Народная милиция!
— Не слышал о такой. Кем назначены?
— Советом.
— Каким еще Советом?
— Советом рабочих, солдатских и матросских депутатов. Не слышал о таком? Еще услышишь!
— Очистить пристань! — крикнул прапорщик.
Но матросы топтались на месте. А люди с красными бантами вовсе не спешили покинуть пристань.
— Может быть, нам уйти? — спросил Шуликов. — Я не боюсь смерти, но не выношу вида крови. Сейчас здесь такое начнется!
— Перестаньте причитать! — прикрикнул на него Владимир и отобрал этюдник. — Уходите, если можете…
— Нет, не могу, — ответил фабрикант устриц. — И уйти не могу, и наблюдать избиение не в состоянии. Ну хоть бы Шмидт отдал приказ стрелять! Пусть будет лишь один выстрел — выстрел отмщения.
В это время от «Очакова» отошел миноносец «Свирепый» и рванулся к Южной бухте, туда, где стояли канонерки «Терец» и «Эриклик». Он мчал, пеня волны, навстречу ливню огня, обогнул Павловский мысок и попытался втиснуться между «Ростиславом» и крейсером «Память Меркурия». Это был смелый, отчаянный маневр. Пока что «Свирепый» вел огонь по судам, не поднявшим красных флагов, лишь из орудий, но в запасе у него были два минных аппарата. Вероятно, он хотел расстрелять с близкого расстояния первыми начавшими огонь канонерки «Терец» и «Эриклик». И тут «Очаков» послал несколько снарядов в направлении «Ростислава» и полевой батареи.
— Ура! — Голос Владимира потонул в общем крике.
— Вперед! — кричали на пристани. — Дайте им, ребята!
На «Свирепом» уже были снесены огнем все палубные надстройки, но он не спускал красного флага… Вел огонь и «Очаков».
На набережной грянул ружейный залп. Поначалу показалось, что его дали поверх голов. Но вероятно, не все матросы стреляли в воздух. Кто-то в толпе закричал: «Гад, ты меня убил!» Хлопнуло несколько револьверных выстрелов — это открыли ответный огонь народные милиционеры. Но их было мало, слишком мало…
На Владимира и Шуликова рванулась толпа. Искаженные лица, жадно глотающие воздух рты.
— Господи помилуй!
— Что это?
Шуликов дергал Владимира за рукав. Его глаза были расширены и неподвижны. Прямо на Владимира, держась за голову, бежал знакомый круглолицый солдатик. За ним, щелкая на ходу затвором и почти упираясь штыком в спину, спешил другой солдат — в форме Брестского полка. Владимир не помнил, как все случилось. Он рванулся вперед и ударил брестца этюдником по голове. Тот охнул и осел. На плиты набережной посыпались тюбики краски и кисти…
Воздух наполнился грохотом. Казалось, что нечем дышать.
Миноносец «Свирепый» был уже выведен из строя… Транспорт «Буг» прямо на глазах погружался в волны… На «Очаков» обрушился шквал огня, но он еще изредка отвечал из нескольких орудий главного калибра. Батареи Северной стороны начали обстреливать крейсер шрапнелью. Над палубой вспыхивали белые дымки разрывов.
Круглолицый солдатик уже пришел в себя, держался за голову и тихо стонал. А карикатурный в своем плаще-крылатке Шуликов держал в руках детский «монтекрист» и повторял одну и ту же фразу:
— Я стрелял! Я стрелял!
— Помогите отвести его в гостиницу. Да очнитесь вы наконец, Венедикт Андреевич!
— Да, да! — Шуликов был в шоке. — Конечно, надо его увезти отсюда… Берите его с другой стороны. О, да он поднимается. Сможет и сам идти.
Вестибюль был заполнен людьми. Тут рыдали, кто-то истерично вопрошал: «Где он? Где он? Ну где же он?»
Завидев Шуликова, к нему метнулась мадемуазель Шлее.
— Вас все знают! Скажите офицерам, чтобы солдаты не стреляли по гостинице! В верхних этажах уже выбиты окна. Я обращаюсь к вам как к человеку, слово которого — закон.
— Они стреляют не только по гостинице, мадемуазель, но и в людей. Я бессилен что-либо изменить.
Мадемуазель за ночь похудела минимум на пуд. Под глазами синие круги. Их трех подбородков в наличии осталось лишь два. Один бесследно исчез. Как ни странно, волнения последних дней пошли на пользу ее внешности.
— А кого это вы ведете? — поинтересовалась мадемуазель, заметив наконец солдатика. — И куда?
— В тот самый номер, который я оплатил еще неделю назад. А солдат, которого мы поддерживаем под руки, только что спас меня от разъяренной толпы. За что и поплатился. Я ему обязан жизнью. Объяснение вас устраивает?
— О-о! Вполне, вполне! — закивала мадемуазель. — Если нужна моя помощь, я всегда… К сожалению, сейчас некого послать за врачом.
— Мы обойдемся сами. Я кое-что смыслю в медицине.
С людьми своего круга Венедикт Андреевич умел говорить находчиво и точно.
Бросок через Байдары
Солдатика уложили в кровать. Шуликов сообразил соорудить компресс из полотенца. Оно уже стало розовым от крови.
— Надо же — прикладом по голове! — бормотал солдатик. — Что «Очаков»?
— Горит.
— А где Шмидт?
— Кто знает?..
Солдатик попытался подняться. Его насильно уложили вновь.
— Нет, я пойду.
— Куда?
— В морские казармы. Там наши! — И тут же потерял сознание.
Окна второго и третьего этажей были выбиты залпами брестцев. На полу валялись осколки потолочной лепки. Бриз парусил шторы, наполнял комнату запахом моря в смеси с пороховой гарью. Но на пристани уже не стреляли. И канонада утихла. Зато вдали, на той стороне Южной бухты, все еще слышались не только разрозненные винтовочные выстрелы, но и залпы. Какой-то неясный шум доносился от Корабельной бухты, доков и конторы порта.
Короткий осенний день уже угасал. На море стало сумеречно. Прямо на стыке Малого и Большого рейдов пылал огромный костер — «Очаков». Огонь не успел захватить лишь нос корабля. Вдруг вспыхнули и уперлись именно в уцелевшую часть «Очакова» прожекторы с «Ростислава», «Трех святителей» и «XII Апостолов». Свет прожекторов был голубовато-белым, неживым, каким-то инопланетным. А сами лучи казались щупальцами гигантского спрута, протянувшимися к «Очакову». Они ползли вдоль крутых белых облаков дыма, в средине которых временами вспыхивали языки пламени, и наконец уперлись в бронированную башню «Очакова». Там, на мостике, стояли люди. Можно было разглядеть, как маленькие фигурки машут руками и кричат. А на том месте, где погиб катер, лишь сине-черная вода, теперь даже не вспененная барашками волн — ветер улегся. И вдруг далекий, протяжный крик:
— Бра-а-тцы! Бра-а-тцы!
Но внизу, на пристани, стояли лишь солдаты — брестцы и казаки.
— Бра-а-тцы!
Никто не ответил на крик. Никто не послал к «Очакову» катер, чтобы снять заживо сгорающих людей. А в том, что гибнущий крейсер осветили прожекторами, было еще нечто садистское, злобное.
— Кто будет выплывать — сталкивайте назад! — кричал на пристани офицер.
Фигура, походка его показались Владимиру знакомыми.
— Так это же Думбадзе! — воскликнул неслышно подошедший к окну Шуликов. — Вот уж вездесущий человек. Да и должностей у него несколько: и командир Брестского полка, и начальник охраны Ливадийского дворца. По слухам, именно он привел через Байдары верные правительству войска.
— Дайте-ка мне ваш пистолет! — сказал Владимир.
— Да вы с ума сошли. Из такого пистолета и ворону не подстрелить.
Вдруг вновь вспыхнула беспорядочная артиллерийская пальба. На самом деле это с грохотом лопалась раскаленная стальная броня «Очакова».
Думбадзе отдал еще какие-то распоряжения и увел часть солдат. Тут же на пристани вновь стали появляться штатские. Но по виду не рабочие, а, скорее, жители соседних домов. Они сбились кучкой на площадке перед гостиницей и испуганно глядели на пылавший крейсер.
К штатским двинулись солдаты, но какой-то офицер (разглядеть, в каком он чине, в сумраке было трудно) приказал:
— Пусть глядят! Пусть знают, что бывает с бунтовщиками. И детям и внукам своим о том расскажут!
Опять послышалось далекое: «Братцы!»
Сзади, на кровати, застонал солдатик, Шуликов метнулся к нему, быстро сменил компресс.
Лучи прожекторов нервно шарили по горящему крейсеру, по морю вокруг него. Вот один из них уперся как раз в то место, где погиб катер… И Владимир подумал, что на могиле погибших нельзя будет поставить ни памятника, ни креста.
