Ковелер Ван - Запредельная жизнь
Отец берет со стола ту самую фотографию, на ней надпись: "Луи Лормо на память о холодном душе". Он улыбается красавице с блестками и кладет ее во внутренний карман - точно таким же движением, как Фабьена, когда засовывала карточку в мой погребальный костюм.
Кондитерская Дюмонселей, вся в мраморе, зеркалах и позолоченных лепных гирляндах, похожа на старинную карусель, только без деревянных лошадок. Понятия не имею, с чего меня сюда занесло. Что ж, посмотрим, теперь я, не противясь, с полным доверием переношусь туда, куда меня влечет. Может, теперь причина этой тяги - самый обыкновенный голод? Вернее, ностальгия по голоду, которого я больше не испытываю. Мне очень не хватает упорядочивающего течение дня графика аппетита, трапез и пищеварения. Конечно, умом я с этим свыкся, но жаль, что исчезло предвкушение запрограммированного удовольствия, исчезла сама потребность в этом удовольствии. В буквальном смысле не текут слюнки.
Или причина в моем одиночестве: мне не с кем разделить свои переживания, и это выражается в тоске по общему застолью.
- Мама, в малиновый именинный пирог для Бофоров - спирт или ликер?
- Ничего! Сколько тебе говорить, Жан-Гю: если я ничего не указываю в рецепте, значит, ничего не надо добавлять сверх обычного!
- Но в малиновый пирог, как я понимаю, обычно добавляют малиновый ликер. Иначе какой же он малиновый, спроси у Жана-Ми.
- Не спорь с матерью! Валери, подберите космы! Здесь вам не свинарник! Мари-Па, покажи руки!
Мне всегда нравилось у Дюмонселей: здесь так вкусно пахнет горячими круассанами, миндальным кремом и флердоранжем и все всегда бранятся между собой. Жанна-Мари, мать семейства, старательно подчеркивающая свое легкое сходство с английской королевой, восседает за кассой, величавая и воинственная, и шпыняет молоденьких продавщиц. Девушки держатся недолго - хозяйка рассчитывает каждую новую, едва заподозрит, что она побывала в постели Жана-До, шоколадника. Для поддержания сексуального тонуса он колется экстази. Жанна-Мари за всеми должна уследить: Жан-До не упускает случая запустить руку в кассу; Жан-Гю, спец по кремам, накачавшись сухим савойским, частенько начиняет слоеные трубочки взбитыми белками для ромовых корзиночек; Жан-Ми норовит щедро напечь сладостей сверх заказанного, а Мари-Па, страдающая булимией, после того как ее трижды спасли в последний момент от брака с проходимцами, тайком пожирает эклеры, наполеоны и безе - психоаналитик, с которым она, обжегшись на знакомствах по объявлениям, общается только заочно, по почте, говорит, что это своеобразная форма матереубийства. Я всегда хорошо относился к МариПа. Еще в лицее, когда мы с ней очутились в одном классе - она, тогда склонная, наоборот, к анорексии, пропустила год, - я часто писал за нее сочинения. Так и повелось. И последние четыре года каждые две недели не кто иной, как я, перелагал на правильный французский ее влечение к смерти, которое она, рыдая, обнажала передо мной в трейлере. И это было потруднее, чем составлять брачные объявления, а они, естественно, тоже были моим произведением. Но психоаналитик из "Мод и услуг" оказался толковым малым. Он определил у Жанны-Мари кастрационный комплекс по тому, как заковыристо она назвала своих детей (Жан-Донадье, Жан-Микелан-джело, Жан-Гюстален, Мари-Палатин), с тем чтобы утвердить свою власть над ними через усечение этих имен. После этого открытия состояние Мари-Па улучшилось. Но через два месяца ей исполнится сорок, а выразить ее душевные муки будет некому, поэтому уже сегодня утром ряды пирожных на подносах поредели.
- Мари-Па, это что?! Ты ковыряла пальцем юбилейный торт?
Заплаканная Мари-Па прячет руки за спиной. Мне сдается, что ее мать злится не из-за попорченного торта, а из-за того, что знает причину ее слез. Кондитерская Дюмонселей - самая старая фирма в нашем городе посте скобяной лавки Лормо: мы основаны в 1799 году, а они при Наполеоне III, и для Жанны-Мари это настоящая трагедия. Она пытается переспорить муниципальные архивы с помощью цифр из миндального теста на выпеченном в честь фальшивого двухсотлетия меренговом торте.
- Что-то сегодня особого наплыва нет, - вступает в беседу уже тепленький Жан-Гю, не сообразив, что невинная реплика, которой он хотел рассеять гнев матери, только распалит его.
- Ну да, не все же могут похвастаться свежим покойником, - отвечает Жанна-Мари, и слова ее повисают в гнетущей пустоте торгового зала.
- Мама, - укоряюще говорит Жан-Ми, единственный из детей, вышедший из-под материнских юбок сравнительно неповрежденным - благодаря спорту.
- Если и дальше так пойдет, очередь к Лормо перекроет нам вход. Ейбогу! А если ты собираешься реветь все утро, Мари-Па, встань на витрину, может, и к нам кого-нибудь приманишь.
Колкости королевы-матери прерывает звонок в дверь.
- Добрый день, месье, - тоном соболезнующей соседки встречает она посетителя и властно призывает: - Валери!
Удостоенная высокой чести продавщица спешит обслужить... ну конечно, все того же юного полицейского... Я только затем и выбираюсь в город, чтобы встретить его. На этот раз он в штатском: джинсы, кроссовки, серая куртка.
- Что желаете? - приступает к делу девица с растрепанным шиньоном эту уволят до конца недели.
- Спасибо, я просто смотрю.
Мадам Дюмонсель протяжно вздыхает, так что эхо отдается под расписанными в духе Сикстинской капеллы сводами. Невостребованная продавщица возвращается на прежнее место - подпирать центральную колонну.
Начинающий сыщик, заложив руки в карманы, медленно продвигается вдоль стеклянного прилавка, разглядывая кондитерские изделия, как рыбок в аквариуме. Наконец он останавливается перед Жаном-Ми, который принес лоток с партией только что украшенных кремом пирожных под названием "па-риж-брест".
- Это "сент-оноре"? - вежливо спрашивает Гийом Пей-роль.
- Вроде, - отвечает не расположенный спорить Жан-Ми.
- Вы ведь были лучшим другом Жака Лормо?
Да что ему надо в конце-то концов?! Ясно сказано: естественная смерть! Заключение по всей форме. Жан-Ми поднимает глаза от лотка и внимательно смотрит на коротко стриженного вихрастого молодого человека, который понимающе ему улыбается.
- Да, а что? Вы его знали?
- К сожалению, нет. Я очень ценю его живопись.
- Да?
В этом удивленном восклицании смешались недоверие и насмешка. Уж ято знаю Жана-Ми.
- Умереть таким молодым и оставить недописанное произведение, это ужасно. Ведь правда? Это все равно как если бы вы умерли и оставили недопеченный торт.
Жан-Ми, никогда не думавший о такой возможности, недоверчиво глядит на него и скромно возражает:
- Торт - это всего лишь торт.
- Понимаете, я писатель. То есть я пишу, но... пока не нашел издателя. А тем временем меня призвали в армию.
- В какие войска? - расцветает Жан-Ми, довольный, что разговор перешел на знакомый предмет. - Я служил в альпийских стрелках.
- В полицию.
- Что ж, тоже неплохо. Но с альпийскими стрелками не сравнить. Добрый день, мадемуазель Туссен.
- Не очень-то он добрый, - ворчливо возражает одетая в черное старая дева.
- Вы, конечно, были у Лормо, - слащаво причитает Жанна-Мари. Такое горе!
- Я только что похоронила свою собаку, и у меня отнимается рука, оттого что пришлось копать мерзлую землю в саду, но я не кричу об этом направо-налево! - отчеканивает Туссен, прекращая разговоры о чужом трауре.
- О, я в отчаянии, - почти неподдельно сокрушается королева-мать. Животные не так застят ей свет, как Лормо.
- В отчаянии? Вы? Из-за моей собаки, которую и в магазин-то не пускали? Не смешите меня.
- Это распоряжение префекта, - оправдывается конди-терша.
- Вам же хуже - накликаете беду, - с горьким злорадством облеченной тайным знанием предрекает мадемуазель Туссен. - Дайте мне одну булочку с изюмом.
- В себя не могу прийти, - картаво объявляет с порога мадам Рюмийо, в платиновых с голубым отливом химических кудрях, по-пижонски увешанная значками. - Бедный месье Лормо. Мой муж был его последним клиентом.
- Чушь все это, - обрывает ее мадемуазель Туссен.
Она расплачивается за булочку и выходит под снисходительное молчание, которым всегда встречают причуды богачей. Кажется, она оставит меня на некоторое время в покое.
С полицейским такой надежды нет. Он снова атаковал выкладывающего венские слойки Жана-Ми:
- Вы ведь знали его много лет, да?
- Еще бы - мы ходили в один детский сад.
- Он уже в детстве рисовал?
- Ты что, кроме шуток, разбираешься и тащишься от его художеств? Жан-Ми перегибается к собеседнику над клубничными тортами. В это время в магазин заходит новая порция посетителей в трауре. - А мы-то над ним издевались. Так, без всякого зла, конечно. Но издевались. А картинкито, выходит, чего-нибудь стоят?
- Конечно.
Лично я другого мнения. Мне всегда нравился замысел и сам процесс, а не результат.
- Во всяком случае, мне они кажутся интересными. Особенно портрет, который он не успел закончить, тот, где окно и девушка...
