Роберт Бернс - Стихотворения (сборник)

Трусливый серенький зверек!
Велик же твой испуг: ты ног
Не слышишь, бедный, под собой.
Поменьше трусь!
Ведь я не зол – я за тобой
Не погонюсь.
Увы! с природой наша связь
Давно навек разорвалась…
Беги, зверек, хоть я, как ты,
Жилец земли
Убогий: сам терплю беды,
Умру в пыли.
Воришка ты; но как же быть?
Чем стал бы ты, бедняжка, жить?
Неужто колоса не взять
Тебе в запас,
Когда такая благодать
В полях у нас?
Твой бедный домик разорен;
Почти с землей сровнялся он…
И не найдешь ты в поле мхов
На новый дом;
А ветер, грозен и суров,
Шумит кругом.
Ты видел – блекнули поля,
И зимних дней ждала земля;
Ты думал: «Будет мне тепло,
Привольно тут».
И что же? плуг мой нанесло
На твой приют.
А скольких стоило хлопот
Сложить из дерна этот свод!
Пропало все – и труд и кров;
Нигде вокруг
Приюта нет от холодов,
От белых вьюг.
Но не с тобой одним, зверек,
Такие шутки шутит рок!
Неверен здесь ничей расчет:
Спокойно ждем
Мы счастья, а судьба несет
Невзгоду в дом.
И доля горестней моя:
Вся в настоящем жизнь твоя;
А мне и в прошлом вспоминать
Ряд темных лет
И с содроганьем ожидать
Грядущих бед!

Цветок смиренный полевой!
Не в добрый час ты встречен мной:
Как вел я плуг, твой стебелек
Был на пути.
Краса долины! я не мог
Тебя спасти.

Не будешь пташки ты живой,
Своей соседки молодой,
Поутру, только дрогнет тень,
В расе качать,
Когда она румяный день
Летит встречать.

Был ветер северный жесток,
Когда впервые твой росток
Родную почву пробивал;
В налете гроз
Ты почку раннюю склонял,
Под бурей взрос.

От непогод цветам садов
Защитой стены, тень дерев.
Случайной кочкой был храним
Твой стебелек;
В нагих полях ты взрос незрим
И одинок.

Ты скромно в зелени мелькал
Головкой снежною; ты ждал
Привета солнышка, – и вдруг
Во цвете сил
Тебя настиг мой острый плуг  –
И погубил.

Таков удел цветка села  –
Невинной девушки: светла
Душой доверчивой, живет
Не чуя бед;
Но злоба срежет и сомнет
Прекрасный цвет.

Таков удел певца полей:
Среди обманчивых зыбей
По морю жизни он ведет
Свой хрупкий челн,
Пока под бурей не падет
Добычей волн.

Таков удел в борьбе с нуждой
Всех добрых: гордостью людской
И злом на смерть осуждены,
Они несут  –
Одних небес не лишены  –
Кровавый труд.

Над маргариткой плачу я…
Но это доля и моя!
Плуг смерти надо мной пройдет
И в цвете лет
Меня подрежет – и затрет
Мой слабый след.

Джон Андерсон, сердечный друг!
Как я сошлась с тобой,
Был гладок лоб твой и как смоль
Был черен волос твой.
Теперь морщины по лицу
И снег житейских вьюг
В твоих кудрях; но – бог храни
Тебя, сердечный друг!
Джон Андерсон, сердечный друг!
Мы вместе в гору шли,
И сколько мы счастливых дней
Друг с другом провели!
Теперь нам под гору плестись;
Но мы рука с рукой
Пойдем – и вместе под горой
Заснем, сердечный мой!

Вешнее солнце взошло над землей.
Пахарь-красавец идет за сохой.
Тихо идет он и громко поет:
«Кто-то весною как пахарь живет?»

Резвая пташка летит в небеса;
Рано проснулась: на крыльях роса.
С пахарем пташка поутру поет;
К ночи подруга в гнезде ее ждет.

Есть небольшой шотландский островок,
Носящий короля старинного названье
(О Койле-короле еще живет преданье).
Был ясный летний день, прошел полудня срок,
Когда два пса до дому пробирались
И на пути случайно повстречались.

Один из них вельможи сытый пес,
Для барского живущий развлеченья,
По кличке Цезарь был. Он гордо хвост свой нес,
И каждый смело делал заключенье,
Смотря на склад его от головы до ног,
Что он шотландскою собакой быть не мог,
А родился далеко очень где-то.

На нем ошейник медный был надет
С замком и буквами; то лучшая примета,
Что он учен, и знает жизнь, и сыт.
Породистый и статный, он, однако,
Не чванился породой дорогой:
С ним поболтать могла часок-другой
Забитая цыганская собака.

На рынке иль у мельницы, подчас,
Увидя, что бежит дворняшка собачонка,
Приветствуя ее, начнет он лаять звонко
И с нею болтовню заводит каждый раз.
Другой же пес, веселый, умный, рьяный.
Принадлежал крестьянину давно
И жил с ним словно с другом, заодно
Служа ему забавой и охраной.
Собаку эту Лютом все зовут:
Ее хозяин, Бог весть почему-то,
Ей некогда придумал кличку Люта.

Понятливый, проворный, верный Лют
Скакал чрез рвы и разные преграды,
Все понимал, едва ему мигнут,
И Люту все в деревне были рады.
Мохнатая, волнистая спина
У пса была блестяща и черна,
Грудь белая, и тонкой шерсти пряди
Его хвоста вились красиво сзади.

Друг друга псы любили, и о том,
Что в мире удавалось им пронюхать,
Потолковать минуточку одну хоть,
Помахивая весело хвостом,
Они любили также, но уныло
Они сошлись теперь, и видно было,
Что у друзей не радость на уме
(Они устали, время шло к обеду).
И вот, усевшись рядом на холме,
Они о людях начали беседу:

Дивился я не раз, любезный Лют,
Тому, как ты, тебе подобные живут,
И, роскошь испытав, вздыхаю иногда я,
За вашей горькой долей наблюдая.

Наш лорд тебе известно, как живет
В довольстве и тепле, что вздумал – ест и пьет,
По колокольчику бежит к нему прислуга,
Захочет – встал, захочет – спать он лег,
И золотом всегда наполнен туго
Его, как хвост мой, длинный кошелек.

За разною стряпней, печеньем и вареньем
Хлопочут повара у нас всегда.
Сперва за стол садятся господа,
Потом вся челядь ест с остервененьем
Господские объедки; даже тот,
Наш конюх, запаршивевший урод,
Обедает сытней, чем фермер всякий.
Что ж до того, что ест и пьет бедняк
В убогой хижине – я не пойму никак…
Гораздо лучше даже быть собакой.

Да, Цезарь, наш несчастный селянин,
Ворочая камнями для плотин,
Копая рвы, работою тяжелой,
Не разгибая до ночи спины,
Хлеб черствый добывает для жены
И для семьи несчастной, полуголой  –
Всех надобно обуть и приодеть,
От скудной платы как сберечь излишек;
Когда ж ему случится заболеть  –
Бог ведает, чем накормить мальчишек;
Казалося, им тут и околеть,
Но видно, их судьба хранит на свете:
Растут и здоровеют эти дети.

Зато в каком пренебреженьи вы!..
………………
Во мне все сердце кровью обливалось,
Когда, порой, мне слышать удавалось,
Как фермеров несчастных поносил
Наш управляющий: ногами в землю бил,
Имущества последнего лишал их,
И бедняков измученных, усталых,
Запуганных, вид безнадежен был.
Богач живет, ничем не озабочен,
А бедные, скажи, несчастны очень?

Да, но не так, как думаешь, друг, ты.
Жизнь не легка для них от нищеты,
Но так они привыкли к ней, что мало
Она пугать и устрашать их стала.
Им улыбается и счастье иногда,
Когда спины хоть день им гнуть не надо:
Ведь после бесконечного труда
Досуга час – есть лучшая отрада.
В конце рабочего и трудового дня
Семья и дети – вот их утешенье,
Им дорога малюток болтовня.
Они за кружкой пива в воскресенье
Толкуют о делах своей страны,
О том, что новые налоги быть должны,
Хотя и так конца нет всем налогам…
Так с грустью бедняки беседуют о многом.
Когда ж настанет осень, за серпы
Крестьянин честный весело берется,
И звонко смех веселый раздается,
И сыплются остроты из толпы.
Любовь и жизнь!.. Невзгоды все забыты…
Когда ж настанет ночь под новый год,
Запрут крестьяне двери у ворот:
– «Жена! Скорее пива нам неси ты!..»
Кричат мужья, и трубки их дымят,
И старики о прошлом говорят,
И слышен хохот доброй молодежи,
Так, что я сам развеселяюсь тоже…
И лаем отвечаю на их смех.
Но все ж ты прав, – скрывать мне для чего же  –
Нередко с бедняком случается тот грех.
Что он дотла приходит в разоренье,
И расхищает все его именье
Пройдоха, негодяй какой-нибудь,
Чтоб этим проложить скорейший путь,
К вельможе именитому пригреться
И в душу заползти к нему ужом,
Чтобы в парламент английский потом
Для блага всей Британии втереться.

Ну, нет, мой друг, ты в этом не силен;
О благе тут не может быть и речи.
Прихвостник сильных лордов, может он
Менять свой взгляд при каждой новой встрече,
Он шляется по гульбищам, кутит,
Заклады держит, пьянствует в кредит,
Без пошлости не делает ни шагу,
Иль отправляется через Кале иль Гагу
Свет посмотреть в Париж или Мадрид  –
Проматывать отцовские именья,
На бой быков взглянуть для развлеченья,
Испанке на гитаре побренчать,
В Венеции в гондоле прокатиться
И силу вод немецких испытать,
Чтоб, разжирев, в отчизну воротиться,
Чтоб смыть с себя лобзаний ваших след,
Италии прекрасные сеньоры…
О благе Англии не говори же – нет!
Не от таких людей ей ожидать опоры;
Они ее несчастье и позор…

Так вот на что мотают с давних пор
Свои доходы эти щелкоперы!
Так вот куда идут те медные гроши,
Оторванные прямо от души
Голодных бедняков!
Беспутные столицы!..
Ужели жизнь спокойная в глуши,
Где пышные не мчатся колесницы,
Скучнее жизни бешеных столиц?..
Средь поселян есть много честных лиц,
И бьется сердце честное в их груди.
Что за беда, что в зиму эти люди
Порубят лес хозяйский иногда,
Подстрелят зайца – экая беда!  –
Иль над любовницей владельца посмеются…

Но расскажи мне, Цезарь, как живут
Богатые? Им неизвестен труд,
От холода счастливцы не трясутся…
Чай, горе им не снится и во сне?

Ну, нет, мой друг. Когда б, подобно мне,
Ты их узнал, ты думал бы иначе.
Они не мерзнут в холод, словно клячи.
Работая, не надрывают спин
И доживают мирно до седин;
Но люди уж так глупы от рожденья:
Их хоть воспитывай и вздумай обучать,
Иль сами для себя придумают мученья,
Иль станут друг на друга нападать,
Тем больше одержимые тоскою,
Чем менее для жалоб есть причин…
Окончивши работу за сохою,
В семью спешит довольный селянин;
Красавица, сидящая за прялкой,
Хохочет весело, осилив труд денной,
Но у господ и барынь всех – иной
Удел в довольстве, в жизни праздно-жалкой:
Они слоняются без цели целый день
Усталые, – им жить и думать лень,
Они больны болезнию особой  –
Тоскою, перемешанной со злобой,
Их сон тяжел, их вечная хандра
На все балы, собранья, вечера  –
Где роскошь, блеск и волны аромата  –
Бредет за ни ми нынче, как вчера,
Всегда, везде… И в оргиях разврата
Стараются спасаться от тоски
И юноши и даже старики,
От грязных ласк и от вина пьянея;
А утром жизнь еще для них пошлее.

Разряженных красавиц ходит ряд…
О чем они, однако, говорят?
Для них нет клеветы, нет сплетни неприличной,
И с любопытством, с жадностью обычной
Они скандалы ловят на лету,
А по ночам со взглядом воспаленным
Азартную игру ведут на чистоту,
В ущерб своим поместьям разоренным,
На карту ставя фермера гумно,
И горе бедняка развратникам смешно.
Конечно, не во всех такое развращенье,
Есть исключения, но я скажу одно,
Что очень редки эти исключенья…

Но солнце уж спустилось за горой,
И сумерки росли на небосклоне;
Жук зажужжал вечернею порой,
И замычали жалобно в загоне
Усталые коровы. Небеса
Синели, стали звезды разгораться…
Тогда, встряхнувши шерстью, оба пса
С мест поднялись, готовые сознаться,
Что человек несчастнее собак,
И разошлись, но порешили так,
Чтобы на днях опять им увидаться.