Джованни Пирелли - Энтузиаст
Но тут внимание дневального Лолини приковал к себе предмет, который лейтенант держал в руке, раздумывая, куда бы его положить — в ранец или в чемодан. Это был хрустальный флакон, по самое горлышко в серебряном футляре, с крышечкой тоже из серебра — в эту минуту лейтенант ее открывал, — ее можно было отвинтить, и в то же время она цепочкой прикреплялась к серебряному футляру. Какая красивая штучка! Не говоря уж о цене, ею ведь любоваться можно, как драгоценностью. Будь он, Лолини, богат, ему бы не надо ни замков, ни машин. Ему бы большой зал с витринами, как в музее, сколько прекрасных вещиц он бы в них расставил: дамочек из фарфора, алебастровую пизанскую башню, слоников из цветного стекла, бабочек с видами Рио- де-Жанейро на крыльях, синих, зеленых, желтых… и вот этот серебряный флакон. До чего же он ему нравится! Он уже считал флакон своим. Даже то, что лейтенант отпил из него, судя по запаху, — глоток коньяка, уже казалось ему чем-то противозаконным, едва ли не кражей. Но, может, это к лучшему: лейтенант выхлещет весь коньяк, флакон станет для него лишним грузом… Так нет же — вот он подыскивает местечко для флакона, а ранец и без того переполнен.
Тут дневальный Лолини не выдержал.
— Не забывайте, — сказал он покровительственно, — что этот ранец вам придется тридцать или сорок километров тащить на спине. Разрешите дать вам совет…
— Нет, не разрешаю, — сухо отрезал лейтенант, загнав флакон в самую верхнюю часть ранца и прижав его коленом, чтоб застегнуть ремни.
«Свинья, — сказал про себя дневальный. — Я тебе покажу, кто такой Паскуале Лолини!»
IV
Когда лейтенант Андреис добрался до местечка Берат — здесь кончалась дорога, машины дальше не шли — и зашагал к месту своего назначения, он сказал себе: «Прочь тоску, этот день ты должен запомнить на всю жизнь». Он шел на фронт, черт подери! Может, он еще до вечера получит боевое крещение.
Было холодно. Большие дымчатые облака бежали с запада на восток. Он шел один по ровной, сухой тропе вдоль долины, где протекала река. Над долиной возвышались горы, в просветах между хребтами вырисовывались другие вершины, со склонами, поросшими сосной, и кое-где желтели глыбы скал. Это была река Осуми, а склоны, спускавшиеся к ней, были склонами горы Томори. По дороге в сторону фронта двигались разрозненные части, тянулись обозы: обозные старались не отставать от своих мулов. Попадались навстречу и группы солдат, шедших в сторону Берата. Издалека доносилось возбуждающее ворчание пушек. Мышцы Пьетро Андреиса как бы сбрасывали с себя оцепенение ночи, и, освобождаясь от вынужденной бездеятельности, тело его снова становилось ловким и сильным. Наконец-то остался позади ненавистный ему тыл: циники вроде Пароли, наглецы вроде дневального из мечети, все эти ленивые интендантские крысы — капралы, старшины, капитаны и майоры, в руках у которых ему пришлось побывать на крестном пути тыловой службы. Наконец-то фронт! Чувство свободы окрыляло его. Ему казалось, что он наездник, который замешкался на старте и теперь выгадывает время, чтобы догнать соперников и обойти их у самого финиша. Стоило- ему заметить впереди группу солдат или мулов, как он ускорял шаг и говорил себе: «Цель — вот тот поворот», «Цель — вон то дерево», — бросаясь вдогонку за теми, кто шел впереди, но затем передвигал свою цель все дальше, стремясь во что бы то ни стало прийти победителем к нелегкому финишу.
Шагая по дороге, он позабыл о своем подавленном состоянии и о всех невеселых событиях вчерашнего дня. Им овладело чувство восторга. Усталости он не испытывал, ноша его не тяготила, и вообще он ни в чем теперь не нуждался. Впереди было много часов ходьбы. Он мог свободно распоряжаться собственными мыслями, как человек, который случайно и надолго оказался один в купе поезда. Для него настали те минуты полной и страстной сосредоточенности, какие бывают у художника в момент вдохновения. Он действительно создавал самого себя, создавал свой новый образ и проецировал его в будущее; чем отдаленней было это будущее, тем большую живость и достоверность оно приобретало. Дневальный из мечети, наверное, сказал бы, что он родился в сорочке. Настало время повоевать на исходе войны перед скорой победой. Война должна была кончиться весной, в самое прекрасное время года. Демобилизация пройдет быстро, и в мае либо в июне он вернется к гражданской жизни. Тут уж он разрешит себе долгий и заслуженный отпуск. Проведет его в Риччоне, а может, в Форте деи Мар- ми. Днем можно валяться на пляже и загорать, а вечерами сидеть на открытой террасе ресторана — лунный свет, музыка, напитки со льдом; ночь в комнате у молодой синьоры, из тех, чьи мужья приезжают только в субботу вечером. Женщины, конечно, будут от него без ума.
— Вы только подумайте, всего двадцать два года, а уже вернулся с войны!
Осенью сдаст часть экзаменов (дело пустое — в петлице его пиджака ленточка участника греческой кампании). Экзамены, конечно, самые легкие — сдаст частное право и французский — только для проформы. Для фронтовиков будут особые сессии — по два экзамена в каждой. Ну, а зимой, зимой он будет работать как вол. Осенью — диплом. Возможно, что в награду за диплом отец подарит ему машину. Тогда он отправится на охоту за утками в дельту реки По. Потом несколько недель на вилле под Виченцей, у приятеля, который столько раз приглашал его. С собой возьмет книги для самообразования. Ему нужно повысить свою культуру. Потом втянешься в работу, и разве будет время для чтения? На рождество он отправится в Кортина д’Ампеццо и встретит там Новый год. Не слишком ли много каникул? Нет, если учесть, что это последние каникулы в его жизни. Затем с того самого утра, когда он впервые пойдет на службу, и до последнего дня (ну к чему старику свобода?) останется только одно: работа. Что же касается карьеры, тут он еще ничего не решил. Самое логичное — пойти по отцовскому пути: Значит, банк. Но он хотел бы дела, связанного с социальными проблемами. В Италии многое должно измениться. Война показала это. Среди самих фашистов, которые должны служить примером, немало взяточников и разного рода карьеристов. Отец хоть и не говорит прямо, но дает понять, что и он так думает. Нет, политикой он заниматься не хочет. Политика — грязное дело. Он хотел заняться другим: нужно больше думать о народе, заботиться о его подлинном воспитании. Ему бы, например, хотелось устроить при доме «фашио» библиотеку, в которой рабочие могли бы по вечерам читать хорошие книги, либо же курсы по истории искусства или музыки с прослушиванием пластинок, а может, практические курсы, скажем, гигиена в быту или воспитание детей. Правящий класс должен лучше осознать свое назначение, быть менее замкнутым, менее эгоистичным. Впрочем, достаточно пожертвовать одним-двумя вечерами в неделю; вместо того чтоб идти в кино, можно заняться одним из этих культурных начинаний.
Когда он женится, будет труднее продолжать дело, если только его жена (а он желал бы этого) сама не пристрастится к социальным вопросам. В любом случае — никакого брака до двадцати восьми лет. Это самый подходящий возраст для женитьбы. Сначала нужно насладиться жизнью, создать себе положение, пусть даже скромное, потому что в первые годы после женитьбы лучше жить поскромней. Когда родителей не станет (этот печальный день неизбежно должен был наступить рано или поздно), он с женой и детьми (двумя, самое большее тремя) переедет в дом стариков. В жизни всегда хорошо начинать с малого, а затем добиваться лучшего…
До того увлекательны были эти возникавшие перед ним картины, что лейтенант Андреис и не заметил, как прошагал несколько часов сряду, останавливаясь лишь изредка, и то на самое короткое время, чтоб высвободить плечи из-под ремней, съесть несколько сушеных фиников, хлебнуть из фляги, — но мысль его не переставала работать во время этих передышек. Он даже не обратил внимания, что за последние два-три часа обогнал всего только один небольшой обоз, в то время как навстречу ему все чаще попадались до отказа нагруженные мулы и солдаты.
Так он добрался до небольшого поселка, откуда, следуя указаниям, полученным в Берате, должен был свернуть налево и по узкой горной тропе подняться на высоту в тысячу метров, туда, где был расположен штаб дивизии. Ему сказали, что в этом поселке он найдет еду и ночлег.
Местность казалась пустынной, лишь над домом, который был больше других, вился дымок. Опыт хождения по тыловым службам и, особенно, пережитое в Валоне подсказывали лейтенанту Андреису, что он не найдет здесь для себя ничего приятного: наглые сержанты и дневальные, офицеры, которым только и дела, что бабы да пораженческая болтовня, — словом, одно нытье, прокуренные комнаты и дурной запах.
Было без четверти пять. Еще не стемнело, а сил у него хоть отбавляй. Отсюда до штаба дивизии не больше двух часов ходьбы. К чему останавливаться? Чтобы испортить обретенное наконец хорошее настроение? И он решил идти дальше. Миновав домишки поселка и пройдя метров пятьдесят, он свернул на горную тропу, которая вела вверх по склону.
