Кобо Абэ - За поворотом
По этикетке на спичечном коробке, который я использовал, прикуривая на той крутой дороге, я сразу же вспомнил это кафе. Если спуститься вниз и пройти под эстакадой, можно увидеть выстроившиеся в ряд табачную лавку, мастерскую водопроводчика, химчистку и, наконец, выходящую в переулок автозаправочную станцию, перед которой перекресток со светофором. Миновав его и свернув вправо, окажешься на автобусной остановке рядом со вторым уличным фонарем. Для меня существование этой автобусной остановки — отправной пункт в мир.
Когда я стою там, дожидаясь автобуса, в моем облике отражаются самые разные чувства, владевшие мной в то или иное время года. А это кафе как раз напротив остановки. Мое пребывание здесь свидетельствует о том, что это воспоминание не выдумано сию минуту. В случае необходимости я могу представить неопровержимое доказательство — спичечный коробок с названием кафе, но теперь уж нет смысла цепляться за тень того, что кажется существенным. Сейчас мне необходимо не столько собственное имя, сколько имена других людей.
Неожиданно стакан на столе со звоном подпрыгнул. К счастью, он пустой — не пролился. И не разбился. Видимо, стол затрясся от моего колена, — значит, это я дрожу. Нет ничего проще, чем игнорировать осуждающий взгляд женщины, но психологически преодолеть дрожь куда сложнее. Какие доводы ни приведи в свое оправдание, создавшееся положение не изменится. Разве что ухудшится. Так что дрожь вполне естественна. Мое воспоминание, словно маятник, колеблется между поворотом и этим кафе. Тот факт, что в моем облике, когда я дожидаюсь автобуса, отражаются самые разные чувства, владевшие мной в то или иное время года, не может служить доказательством, что я еду на службу. Кладу на стол локти — от этого он начинает дребезжать, и я поспешно отдергиваю их. Действительно, выяснить ничего невозможно. Я даже не в состоянии вспомнить, где работаю. Утверждать, будто это равнозначно забвению собственного имени, я мог лишь раньше, если же теперь я не возвращаюсь с работы, то и исчезновение улицы на холме приобретает совершенно иной смысл. Предположение, что преступник всегда возвращается на место преступления, выходит за рамки обычной допустимости и превращается в реальность. В таком случае, обстоятельства меняются полностью: самой настоятельной необходимостью для меня является погоня за собственным именем, а не за именами чужих мне людей. И прежде всего нужно найти ту щелочку в памяти, через которую просачивается все, в том числе и исчезнувшая улица.
Я начинаю беспорядочно шарить по карманам. Хотя бы отыскать проездной билет, тогда все встало бы на свои места. Раньше мне казалось, что знать имя, адрес не так уж и важно, но теперь я бы не мог это утверждать. Теперь я реагирую на всё иначе. Кто-то заглянул с улицы в окно, и я подумал, что это сыщик, который следит за мной. Ему плевать, что подумают окружающие. Я начал выкладывать на стол все, что было в карманах.
Носовой платок... спички... сигареты... оторванная от пиджака пуговица... темные очки... маленький треугольный значок... обрывок бумаги, на котором начерчен какой-то план...
Оконное стекло сверкнуло. Его лизнули фары автобуса. В их свете ветви чахлых деревьев вдоль тротуара кажутся рваной сетью. Мое внимание полностью сосредоточивается на автобусе. Ощущаю истертые подножки, рассматриваю стальные поручни, ищу, где бы за них ухватиться, рыскаю глазами по салону, отыскивая свободное место, вижу рекламу за сиденьем водителя, вдыхаю специфический запах — смесь пота и бензина, вслушиваюсь в работу мотора. И все это воспринимается мною как живое продолжение меня самого. Погрузив в автобус свои впечатления, я мчусь вместе с ним. Множество остановок, таких важных для меня, все время меняющийся пейзаж, строения, имеющие названия, — все это, сливаясь в общую картину, всплывает перед моими глазами. Вправе ли я сомневаться, что между мной и автобусом существует тесная, неразрывная связь? Только бы найти проездной билет — тогда бы все разъяснилось. Может, завалился куда-нибудь, может, потерялся... нет, наверное, срок его истек, и я отдал его, чтобы получить новый... да, а что, если часть из этих тридцати тысяч предназначалась на его покупку?..
Ладно, сколько ни строй догадок, это ничего не дает. Все эти увертки лишь глубже загоняют меня в лабиринт, из которого нет выхода. К тому же, мой автобус шел куда угодно, только не туда, куда мне было нужно.
Настоящий автобус, дав газ, умчался. Оконное стекло снова превращается в темное зеркало. И как раз в том месте, где был виден свет фар, отражается фигура женщины. На ее лицо падает свет фонаря, пробивающийся сквозь листву деревьев, растущих вдоль дороги, так что как следует его не рассмотришь, но, кажется, она наблюдает за мной. Если вдуматься — ничего удивительного в том, что ей хочется наблюдать за мной. Жалкий, суетящийся человек, что-то потеряв, вываливает содержимое своих карманов на стол. Насколько осознает она серьезность положения — это уже другое дело. Речь идет всего лишь о потерянной вещи, но ей и в дурном сне не приснится, что на самом деле я потерял самого себя. Нет, может быть, не я потерял самого себя, а потерян самим собой. И поэтому, когда умчался автобус, я почувствовал на мгновение боль оттого, что он меня потерял, стряхнул с себя. Выходит, я, находящийся здесь, не потерявшийся «я», а именно потерянный «я». Или, другими словами, правильнее считать, что не улица на холме за поворотом исчезла, а, скорее, исчез тот, другой мир, оставив меня одного между поворотом и кафе. Действительно, если вдуматься, я не утратил воспоминаний посреди склона, а, пожалуй, с того места только и начались мои воспоминания. И проблема, как это ни странно, не в исчезнувшей улице, а в том, что осталось, не исчезнув. Может быть, это кафе имеет для меня несравненно большее значение, чем я предполагал.
Я тоже, не отрываясь, смотрю на женщину, отражающуюся в окне. На женщину, сидящую на табурете, не отрываясь смотрит, возможно, заговорщик, заперший меня за невидимой стеной потери памяти. Зеркало окна слишком темное, глаза слепят фары беспрерывно проносящихся машин, и поэтому я перевожу взгляд прямо на женщину. Она, конечно, замечает мой взгляд. Но продолжает смотреть в окно, не делая даже попытки пошевелиться и, как мне кажется, всё понимая. Возможно, что ключ в ее руках. Быть может, именно она, а не то, что извлечено мной из карманов и вывалено на стол, поможет мне ухватиться за путеводную нить.
Вошли новые посетители — молодые мужчина и женщина. Мужчина по виду продавец из универмага неподалеку, женщина — его возлюбленная или сестра, а может быть, просто родственница, приехавшая из деревни навестить его. Они садятся через столик от меня, мужчина, подняв два пальца, громко говорит: «Кофе», — и они начинают о чем-то разговаривать шепотом, с таким трагическим видом, будто обсуждают расходы на лечение умирающего отца. Женщина, сидящая на табурете, слезает с него, и я, воспользовавшись этим, заказываю себе еще кофе. Я не думал, что этим оправдаю свое пребывание в кафе, — я сидел уже минут сорок-пятьдесят, и меня все больше раздражал мужчина за стеной. Правда, этот мужчина существовал лишь в моем воображении. Однако, кажется, у меня с этим воображаемым мужчиной была в чем-то общая судьба. Но оттого, что он был воображаемым, пренебрежительно относиться к нему не следовало. На пятой отсюда автобусной остановке — конечная станция электрички, там пять кинотеатров и три универмага, а я думаю лишь об одном воображаемом мужчине. И полностью уверен в существовании этого созданного моим воображением образа. Нет никаких оснований не верить в реальность мужчины, спрятавшегося за стеной. Если в потере памяти есть своя логика и закономерность, то и этот воображаемый человек, естественно, как один из главных соучастников, заслуживает равного положения с женщиной.
Я смотрю на женщину. Сквозь просветы в ниспадающих на лицо волосах я воровски перехватываю ее взгляд. Из-под слишком короткой юбки видно, как в такт движению ног, точно дыша, эластично сокращаются ложбинки под коленями. И вот сейчас этот незримый мужчина за стеной, весь обратившись в слух, разобьет от ревности первое, что попадется под руку, и прольет крутой кипяток — надежда на это заставляет сердце бешено колотиться. Но сколько я ни жду, звука разбившегося фарфора, к величайшей досаде, так и не слышу. Вместо этого из окошка как ни в чем не бывало высовывается белая рука. Чашки на подносе совсем не дрожат. Дрожу я. Большой палец, которым я уперся в край стола, чтобы успокоиться, точно в нем остался резонанс печали, продолжает дрожать, как дрожит рука актера, когда он хочет безмолвно передать волнение. Но можно ли в это поверить? Ведь сила взрыва пропорциональна силе сжатия. В таком случае, может быть, мне действительно постараться соблазнить эту женщину? Как только я выйду отсюда, мой мир превратится в тупик перед тем поворотом. Значит, спокойно сидеть я могу только здесь. Связь между мной и этим кафе значительно бóльшая, чем у обыкновенного завсегдатая, зашедшего сюда, чтобы выпить чашечку кофе. Вовсе не исключено, что скрытый смысл выпавших на мою долю испытаний как раз и заключается в том, чтобы соблазнить женщину. Пусть женщина, перехватив мой взгляд, осознает уготованную ей роль. Смотрясь в окно как в зеркало, я приглаживаю волосы над ушами. Выпятив подбородок, поправляю галстук. Он не очень дорогой, но модный, только что поступивший в продажу. Я, разумеется, не считаю себя завзятым соблазнителем. Но положение мое весьма выгодно. У мужчины, увязнувшего в ревности, я похищаю женщину, увязнувшую в любви, — до предела простое химическое уравнение. Будь я обыкновенным соблазнителем, все было бы в порядке. Наконец женщина начинает реагировать, как это и предусмотрено химическим законом. Попробую-ка я, улучив момент, сунуть ей деньги и попрошу пораньше закрыть кафе и переспать со мной. Тогда реакция в полном соответствии с химическим законом пойдет с нарастающей скоростью и, наконец, достигнет апогея. А мужчина, взорвавшись, пробьет стену. И правильность химической реакции будет подтверждена. Я, естественно, тоже, избавившись от своей роли... хотя и не думаю, что все связи с прошлым порваны... Обрету, наконец, свой мир за поворотом... Из окошка снова высовывается белая рука — на этот раз, очевидно, мой кофе. Женщина, держа поднос в одной руке, подходит ко мне и отставляет стул, загораживающий узкий проход между столиком и стеной. Я поспешно отодвигаю вещи, раскиданные на столе. И, ясно поняв, что в них теперь нет никакой надобности, рассовываю по карманам.
