Сюзанна Тамаро - Только для голоса
Мне вспоминается день твоего отъезда. Как же мы обе нервничали! Ты не пожелала, чтобы я проводила тебя в аэропорт, и всякий раз, когда я напоминала, что надо не забыть ту или иную вещь, огрызалась: «Но я же в Америку еду, не в пустыню!» В дверях, когда я крикнула тебе вслед своим противным, скрипучим голосом: «Побереги себя!» — ты даже не обернулась и бросила на ходу вместо прощания: «Побереги розу и Бэка!»
Тогда, знаешь, я была невероятно расстроена твоими прощальными словами. Как сентиментальная старушка — что есть, то есть, — я ожидала чего-то другого, более банального, вроде поцелуя или какой-нибудь торопливо брошенной приветливой фразы. Только вечером, когда мне никак не удавалось уснуть и я бесцельно бродила в халате по пустому дому, я вдруг сообразила, что «поберечь розу и Бэка» означает оберегать частицу тебя, ту, что осталась рядом со мной, — самую счастливую частицу в моей жизни. И я поняла тогда, что в словах твоих вовсе не было никакой черствости, а скрывалось лишь крайнее волнение человека, готового расплакаться. Тут и проявилась та защитная короста, о которой я упоминала раньше. Она облекает тебя еще настолько плотно, что почти не дает тебе свободно дышать. Помнишь, что я часто говорила тебе в последнее время? Слезы, которые не проливаются наружу, скапливаются в душе, и она постепенно черствеет, твердеет, точно накипь, что оседает в стиральной машине, разрушая ее механизм.
Я понимаю, мои примеры, взятые из кухонного обихода, не вызовут у тебя даже улыбки, скорее заставят недовольно фыркнуть. Что поделаешь, каждый живет впечатлениями того мира, который знает лучше всего.
А теперь мне придется покинуть тебя. Бэк вздыхает и смотрит на меня умоляющими глазами. Он тоже живет по регулярным законам природы. В любое время года он знает, когда ему дадут поесть, с точностью швейцарских часов.
18 ноября
Сегодня ночью прошел очень сильный ливень. Он был таким шумным, что я несколько раз просыпалась — так громко хлестала вода по ставням. А утром, пробудившись, я была уверена, что погода по-прежнему плохая, и долго нежилась под одеялом. Как все меняется со временем! В твои годы я была просто сурком и, если никто не будил меня, могла проспать едва ли не до обеда.
Теперь же, напротив, всегда просыпаюсь еще до рассвета. И поэтому дни становятся длинными-предлинными, нескончаемо долгими. Тут проявляется какая-то жестокость, тебе не кажется? А утренние часы — самые ужасные. Нет ничего вокруг, что могло бы тебя развлечь. Лежишь и понимаешь, что мысли твои могут двигаться только в обратном направлении — в прошлое.
Думы стариков не имеют будущего, они в основном грустные, если не печальные. Я часто удивлялась этой странности природы. Позавчера я смотрела по телевидению один документальный фильм, который заставил меня поразмышлять. В нем говорилось о сновидениях животных. В зоологической иерархии от птиц и выше все животные часто видят сны. Видят их крупные синицы и голуби, белки и кролики, собаки и коровы, спящие на лугу. Но сны их не одинаковы. Животных, которые по своей природе всегда бывают жертвами, посещают более короткие сны, причем это скорее даже не сны, а призраки; а хищники, наоборот, видят сложные и длинные сновидения, говорил диктор. «Сны животных отражают главную проблему их существования — как выжить. Охотник должен постоянно придумывать все новые способы добывать пищу, ловить жертву. А тот, за кем охотятся и у кого еда всегда под ногами, должен думать только о том, как бы научиться побыстрее уносить ноги». Короче, антилопе снятся просторы саванны, а лев, напротив, в непрерывной череде разных эпизодов видит, что он должен сделать, чтобы суметь сожрать эту самую антилопу. Так и должно быть, подумала я, в молодости мы мясоеды, а в старости — травоеды.
С возрастом человек мало спит, потому и не видит пространных снов, а если они и появляются, то забывает их. В детстве и молодости чаще приходят сны, причем они нередко определяют настроение человека на весь день.
Помнишь, как часто ты плакала, просыпаясь, в последние месяцы? Сидела перед чашкой кофе, и слезы ручьем текли у тебя по щекам. «Отчего плачешь?» — спрашивала я, и ты, безутешная и хмурая, отвечала: «Не знаю». В твоем возрасте столько возникает мыслей, в которых надо разобраться, столько планов и сомнений.
Наше подсознание не подчиняется никаким приказам, не повинуется обычной логике, и во сне нас посещают преувеличенные, искаженные впечатления дня, смешивая самые глубокие душевные устремления с элементарными потребностями тела. Так, если хочется есть, тебе снится, будто сидишь за столом, а съесть ничего не можешь; если мерзнешь, то кажется, будто оказалась на Северном полюсе без пальто. Если же тебе днем нагрубили, то снится, будто ты — кровожадный воин.
Какие сновидения приходят тебе там, среди кактусов и ковбоев? Интересно было бы узнать это. Кто знает, может быть, в них, пусть даже в одежде индианки, появляюсь и я? А в облике койота — Бэк? Скучаешь ли? Вспоминаешь ли нас?
Знаешь, вчера вечером, когда я сидела в кресле и читала книгу, мое внимание вдруг привлек какой-то странный, ритмичный стук. Оторвав взгляд от страницы, я обнаружила, что Бэк во сне стучит хвостом по полу. У него была такая счастливая морда, что, уверена, он видел во сне тебя. Наверное, ты только что вернулась домой и он радостно приветствовал тебя, а может, вспоминал какую-нибудь особенно чудесную прогулку вместе с тобой. Собаки так тонко чувствуют настроение людей, ведь мы живем рядом с ними с незапамятных времен и стали очень похожи друг на друга. Вот почему некоторые люди и не любят собак. Слишком многое они могут прочитать о самих себе в их преданном, нежном взгляде и предпочитают не замечать их. Бэк в последние дни часто видит тебя во сне.
Мне же не доводится, а может, и вижу, да только уже не запоминаю свои сны. Когда я была маленькая, в нашем доме одно время жила моя тетя по отцу, тогда только что овдовевшая. Она увлекалась спиритизмом и, как только родителей не оказывалось поблизости, уводила меня подальше в какой-нибудь темный уголок и начинала убеждать, сколь всевластна сила ума. «Если хочешь повидаться с кем-то, кто находится очень и очень далеко, — уверяла тетя, — нужно зажать в руке его фотографию, тремя шагами обозначить на земле крест и потом сказать: “Вот и я. Я здесь”». Таким образом, уверяла она, можно вступить в прямой контакт с желаемым человеком.
Сегодня после обеда, прежде чем приняться за письмо к тебе, я так и сделала. Было около пяти часов вечера, а у вас там, наверное, раннее утро. Интересно, явилась ли я тебе? Я увидела тебя в одном из ваших баров, где так много света, кафельной плитки и все едят булочки с вложенной в них котлетой. Я сразу обнаружила тебя в этой пестрой толпе, потому что ты была в кофте с красными и синими оленями, которую я связала тебе когда-то. Но видение промелькнуло так быстро, что я даже не успела рассмотреть тебя, оно было размытым, как в иных телефильмах, и я не смогла заглянуть в твои глаза. Счастлива ли ты? Именно это больше всего меня беспокоит.
Помнишь, сколько мы спорили, решая, правильно ли будет, если я финансирую твое обучение за границей? Ты утверждала, будто тебе совершенно необходимо уехать, чтобы повзрослеть и понять мир, что нужно вырваться из этой удушающей атмосферы, в которой ты росла. Только-только закончив школу, ты пребывала в полнейшем неведении, чем бы тебе хотелось заниматься во взрослой жизни. В детстве у тебя было много увлечений, ты хотела стать ветеринаром, ученым, педиатром, чтобы лечить детей бедняков.
От всех этих желаний не осталось ни малейшего следа. Открытость, какая была у тебя поначалу, с годами словно испарилась. Готовность помочь людям, стремление понять их очень быстро сменились цинизмом, желанием уединиться, упрямо сосредоточиться на своей несчастной судьбе. Если случалось услышать по телевидению о какой-нибудь особенной жестокости, ты смеялась над моим сочувствием пострадавшим, говоря: «Ну чего ты удивляешься в твои-то годы? Неужели не понимаешь, что происходит? Естественный отбор правит миром!»
Первое время, слыша подобного рода откровения, я теряла дар речи, мне казалось, будто рядом со мной сидит какое-то чудовище. Я искоса поглядывала на тебя и все думала, откуда ты взялась такая, я ведь не подавала тебе примеров подобной черствости, я же не могла научить тебя такому. Я ни разу не возразила тебе, однако поняла, что время диалогов прошло и, что бы я ни сказала, все приведет только к конфликту.
С одной стороны, я опасалась собственной слабости, не хотела напрасно тратить силы, с другой — догадывалась, что открытое противостояние — именно то, чего ты искала, что за первой стычкой последуют и другие, все более бурные. Я чувствовала в твоих словах энергию, рожденную высокомерием, готовую в любой момент взорваться, с трудом сдерживаемую. Мое же старание смягчить происходящее притворным равнодушием к твоим нападкам вынуждало тебя искать другие пути.
