Редьярд Киплинг - От моря до моря
Однако тут же Киплинг пишет сугубо по-киплинговски: на исходе века публикует он стихотворение, ставшее наиболее известным. Оно поистине было вбито в головы, вошло в язык, хотя и с недоброй славой. Это - "Бремя белого человека". "Несите бремя белых - не разгибать спины!" - призыв, не разгибая спины, стиснув зубы, помалкивая, служить имперским интересам. Была бы в свою очередь доказательством недоказуемого попытка отрицать силу этих стихов, хотя люди, которым их сначала вбивали в головы и которых потом пинками гнали исполнять преподанный в них наказ, слышать их тоже не могут. Здесь Киплинг "говорит уже не от имени рядового носителя "бремени белого человека", а от имени руководящих групп Империи. Он обращается не с самокритикой к начальству и сослуживцам (как это было в ранних стихах и рассказах. - Д. У.), а с пропагандой к будущим низовым кадрам империализма, к тому юношеству, из которого требуется воспитать верных собак капитализма на окраинах, к тем, которыми надо будет кормить неприятельские пушки..."[*]. И это мнение авторитетное, не из вторых рук: оно принадлежит нашему литератору, долго жившему в Англии, так сказать, в киплинговские времена, непосредственно наблюдавшему за колебаниями в отношении англичан к "железному Редьярду".
[* Мирский Д. Поэзия Редьярда Киплинга, 1935. - В кн.: Литературно-критические статьи. М., 1978, с. 311 - 312.]
В XX в. репутация Киплинга как бы раздваивается, причем с его собственной помощью, если воспользоваться словами Уэллса. Ряд его выше уже названных книг становятся или остаются настольным чтением, прежде всего для детей. Это не принижает достижений Киплинга, ибо, по известному выражению, писать для детей следует так же, как для взрослых, только еще лучше, и с выполнением этого правила Киплинг успешно справился, выступив истинным мифотворцем, создателем персонажей настолько живых и самостоятельных, что они вышли и за пределы переплета, и за пределы Англии и до сих пор гуляют по всему свету. Среди зрелых читателей Киплинга никто в свою очередь не откажется назвать несколько вещей, прозаических или стихотворных, однажды поразивших воображение, в то же время множество читателей отказываются воспринимать Киплинга по-взрослому, всерьез, по мере того как он все упорнее твердит свое, выступая трубадуром бесславной англо-бурской войны, первой мировой войны. Он воспринимается как анахронизм, представитель ушедшей эпохи. И "помогает" он себе только в одном - в нанесении ущерба своей репутации незаурядного литературного таланта.
На похоронах Киплинга, которым придали официальный характер, не было заметно писателей. Его останки сопровождали премьер-министр, генерал, адмирал и несколько семейных друзей - "люди дела", как выражается биограф. Не было видно даже тех его собратьев по перу, которые вскоре сделали попытку "воскресить" Киплинга. Да, о "неувядающем гении Редьярда Киплинга" заговорили вновь, но заговорили так, что это сразу же вызвало и возражения. Заглавием одной из полемических статей служил вопрос: "В пользу Киплинга?" Разумеется, дело не в том, что в его пользу нечего было сказать, а в том, что и как говорили его тенденциозные защитники. "Подобными похвалами, - отмечал автор статьи, - можно вызвать только отвращение к нему". Действительно, защита велась по принципу доказательства недоказуемого, то была превратная переоценка, когда, как нарочно, сильнейшими объявлялись слабейшие киплинговские страницы. Такая "защита", такое "возрождение" только вредят Киплингу - как "помогал" он сам заживо хоронить себя.
"Большой талант, как у Киплинга", - сказал Эрнест Хемингуэй, а реальное значение писателя может быть определено только на основе созданий, в которых этот талант проявляет себя.
"Тишина в нашей жизни стоит полнейшая", - писал Киплинг из Лахора в Аллахабад некоей миссис Хилл. Лахор - на севере Индии, в Пенджабе; здесь, как и в Бомбее, отец Киплинга заведовал художественной школой, а также музеем индийского искусства. Сам Киплинг сотрудничал в местной "Гражданско-военной газете" и в аллахабадском "Пионере". Описанные им покой и тишина прерывались визитами туристов, желавших осмотреть музей. Одним из посетителей оказался мистер Кук. Какой Кук? Знакомый и нам, хотя бы по стихотворению нашего поэта: "Есть за границей контора Кука... Горы и недра, Север и Юг, пальмы и кедры покажет вам Кук". Именно этот Кук - один из семейства всемогущих Куков - и посетил Лахорский музей. После этого посещения Киплинг отправился в свое полукругосветное путешествие.
Были и некоторые другие причины, побудившие его странствовать. Местное предание говорит о том, что Киплинг задел в газете одного офицера, тот явился в редакцию свести счеты с автором, однако был выброшен на улицу. Офицер возбудил против газеты судебное дело. И было решено, что Киплингу, хотя и не он расправился с офицером, от присутствия на суде лучше уклониться. Но это, конечно, был только повод, ускоривший сборы в путь. По существу Киплинга заставляла думать об отъезде его упрочившаяся литературная репутация. Его читали все англичане в Индии, тем более что рассказы его печатались помимо всего еще и маленькими брошюрками, которые распространялись на железной дороге. Киплинг мечтал выйти в большой литературный мир. Контора Кука могла предложить, разумеется, любой из маршрутов. Не Север, не Юг, не Запад, а Восток Киплинг выбрал по сугубо личным соображениям. В своих путевых очерках Киплинг описывает в качестве попутчика какого-то чудака профессора, но это лицо фиктивное или, безусловно, полуфиктивное. В действительности Киплинг последовал за миссис Хилл, которая покидала Индию вместе с тяжело больным мужем. Деловой основой поездки служила договоренность с редакцией "Пионера" о дорожных корреспонденциях.
Так сложилась эта книга. Как на ранних этапах его творческого пути было с рассказами, так поначалу Киплинг не придавал особенного значения и своим очеркам, не имел отчетливого замысла, что на первых страницах книги сказывается. Он разбрасывается, несколько позирует, не всегда уместно и не всегда понятно острит. Но страница за страницей стиль крепнет, взгляд наблюдателя, в принципе очень зоркого, становится все более целенаправленным, и возникают, как в рассказах, живые словесные картины: люди, города, самые разнообразные виды природы.
Чрезмерные защитники Киплинга иногда ставят его в ряд с двумя великими соотечественниками-предшественниками - Дефо и Диккенсом. Сравнение в масштабе не выдержано, однако в некоторых отношениях оно возможно. В частности, творчество Киплинга, как это было с творчеством автора "Робинзона" и с творчеством автора "Пиквикского клуба", выросло из журнализма, оно всегда укоренено в злобе дня. Как когда-то Дефо объехал всю Англию (или же создал впечатление, будто объехал) и написал репортерски-деловой справочник по стране, указывая, где выгодно торговать, где строить, где прокладывать дороги, так и Киплинг не был путешественником праздным. В его путевых очерках выражается позиция незаурядно умного, достаточно дальновидного и всегда крайне заинтересованного "работника Империи", который все время внушает своим соотечественникам: если уж создавать Империю, то как следует! Поэтому прежде всего, с порога, Киплинг отбрасывает туристически-поверхностные рекомендации так называемого "глоб-троттера", всесветного бегуна, заезжего наблюдателя, который приехал, посмотрел и, думает, все понял. И по сравнению с кабинетными экспертами, теми, которые сидят где-то в министерствах, полагая, что исправно "несут бремя белых", служат "во славу британской миссии", Киплинг оказывается неизмеримо более практичен и прозорлив. "Агрессивный альтруизм" - так характеризует он позицию англичан в колонизируемых странах, разумеется иронически. "Альтруизм" вынужденный. "Англичанин строит для других", - говорит Киплинг, имея в виду, разумеется, не реальную пользу для других народов, а лишь тот факт, что англичанам никак не удается выкачать из других стран столько, сколько им хотелось бы, вот поневоле и получается вроде бы "для других". Идеи колониализма "железный Редьярд" не ставил под сомнение, но постоянный объект для атаки, презрения и, наконец, обличения со стороны Киплинга это сам колонизатор. Приехал понажиться, однако понятия не имеет, как, собственно, это делается, и не знает страны, вообще не хочет потрудиться, урывает кусками то, что под руку попало, и не думает о будущем. Одним словом, по сравнению с Киплингом или, вернее, тем своеобразным идеалом, который он себе рисует, это недальновидная, своекорыстная скотина, наживающаяся под флагом "патриотизма" и не желающая понять, что если будет так продолжаться еще одно-два поколения, то - вышибут. А позицию, занимаемую самим Киплингом, в те времена было принято называть "здоровым" или "умным" империализмом[*]. Но логика, положенная в основу этой позиции, не могла оказаться "умнее" самой истории, даже если на место слабых и глупых послать (как представлялось Киплингу) сильных и умных.
