Дмитрий Холендро - Ожидание: повести
В общем-то он был славный парень, даже скромный. И Кузя спросил еще:
— А что можно почитать из вашего творчества? Скажите, я достану.
— Не скажу, старик, — чистосердечно ответил Гена, — потому что нечего мне сказать.
— А в чем же разбираться? — так же простодушно высказался Кузя Второй и сочувственно заморгал своими ребяческими глазами в пшеничных, откровенно сказать, рыжеватых, просто рыжих ресницах.
— Да, брат. Да, старик, — согласился Гена. — Ты попал в самую точку. Живешь, и забываешь, что время горит, как солома. Все временно… А дальше что? Должно же быть что-то настоящее дальше? Или поездишь, поглядишь, попишешь и уйдешь без следа?
Кузя Второй в ту пору был далек от анализа и самоанализа. Он еще не ставил рядом слов — поглядишь, подумаешь… И еще не додумался до простого и вечного, как сам мир, открытия, что жизни ждать нельзя. Жизни ждут, говоря словами дяди Миши, паразиты…
Тогда Кузя Второй, поморгав глазами в рыжих венчиках ресниц, бессознательно спросил:
— А разве ж от вас ничего не зависит? По-моему, все зависит.
Кузя Второй наивно полагал, что нет человека самостоятельней и независимей художника. Кузе было интересно, как разные люди думают о жизни. Если они думают одинаково, пусть тогда и пишет один за всех. Кузе было интересно, как говорят о жизни. Только за свое, собственное слово он и мог уважать человека, друга, а тем более — художника, говорящего для всех на свете (аудитория!), ему хотелось уважать и Гену Кайранского, первого живого писателя, которого он увидел, и Кузя стал настырно допытываться, чем бы ему помочь, когда Кайранский вздохнул, замолкнув на полуслове, как будто оборвалась связь:
— Я хотел бы…
— Чего б вы хотели?
— Я хотел бы, — опять мечтательно вздохнул Гена, — просто поселиться у вас, пожить с вами без всякого задания, поплавать…
— Вас же укачивает.
— Не всегда, старик…
И Гена улыбнулся, дымя.
Кузе нравилось говорить с приезжим в его полусерьезной лукавой манере, из-за которой иной раз ненадолго вырывалась настоящая нота и, как бы зардевшись и глотнув воздуха, ныряла под шутку. Кузе льстило, что с ним говорят доверчиво. Может, потому, что он, Кузя, тоже временное явление для собеседника? Есть Кузя, и нет Кузи, есть Аю, и нет Аю. А может, просто разоткровенничался парень от тоски, не очень для Кузи понятной. От тоски всегда откровенничают.
— Поживите с нами, — предложил Кузя, которому стало жаль долговязого парня, ростом с Дон-Кихота, — ну, что вам мешает?
— Возраст, — смеясь, признался Кайранский.
— Старость? — спросил Кузя, умевший поддержать шутку.
— Наоборот. Младенческое желание видеть свою фамилию в титрах, — презирая себя, еще беспощадней признался Кайранский. — Мелочи. Гвоздики в гробу.
— А сколько вам лет? — оробел Кузя, которому еще жальче стало собеседника.
— Ты хочешь сказать, что я уже похоронил свой талант?
— Нет, что вы, — смутился Кузя, — я читал, что талант всегда молодой, даже у стариков.
— Опасное утешение, товарищ читатель, — ухмыльнулся Гена бесцветными губами. — Вот возьму и застряну у вас. А что?.. Я ведь холостой, — ухарски сказал он.
— Оставайтесь, а? — ответил Кузя. — Организуем литкружок.
— Ясно, — посмотрев на него хитрым глазом из-под выкругленной брови, опять ухмыльнулся Кайранский. — Каждый сам себе Кузя своего счастья… Угости еще.
Только он протянул руку, как его позвали к рации оживлять сюжет. Тогда он придумал про шахматы. А теперь сочинил и вовсе прекрасную сценку.
Молодого бригадира, то есть Сашку, должны встречать приодетые старики. Конечно, во главе с дедом Тимкой, как с нашей славой прошлых лет. И этот самый дед Тимка подарит Сашке свой бинокль, свою реликвию, сквозь которую он искал рыбу все свои лучшие годы.
Не знаю, как по-вашему, а по-моему — крепко. Опять Гена привел в действие послушный ему механизм жизни.
— Это здорово, Генка! — кричал Алик. — Есть что снимать! Симочка, бинокль показать крупно, а не между прочим! Преемственность поколений! Как лучше тебе его устроить, этот мировой бинокль? Где?
— На груди, — сказал Сима.
— Фиксируете, Ван Ваныч? — спросил Алик.
— Зафиксировал, — кивнув головой, успокоил Ван Ваныч, довольный, что привезли рыбу и план его удался. Ему важней всего было оправдать командировку.
Все они уже свалились было отдохнуть в доме председателя и, удрученные, разговаривали о своих городских заботах, когда прибежал посыльный от Горбова. Горбов ждал «Ястреба» на причале. Ждал, веря: а вдруг, а вдруг, а вдруг Сашке повезло? И ждал, волнуясь, почему это все пришли, а «Ястреб» пропал. И по радио не отзывается. Может, беда? Ведь «пред» тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
Весть о Сашке смахнула киношников с кроватей. Толкая друг друга, они высыпали на улицу и со всех ног кинулись на причал. Молодой бригадир! Вот вам и молодой бригадир! Даже палуба завалена рыбой. Снимать, снимать!
Они суетились, не давая Сашке выбраться из рыбного навала. Люди жали Сашке руки, дотягиваясь до него через борт. Потом все уже поздравили, а он еще стоял. Не велели вылезать. Вокруг раздавались голоса:
— Отличился Сашок!
— Самого Бурю за пояс заткнул!
Дело в том, что дядю Мишу Бурого земляки частенько называли Бурей, всегда с уважением, а сейчас не без подковырки. Всякое кричали, но громче всех киношники:
— Гена! Что ты там делаешь, Гена?
— Пишу речь председателю.
— А где старики?
— Пошли переодеваться.
— Симочка! Как свет?
Симочка вдруг ответил насчет света таким словом, что потом повернулся и сказал в полутьму, где толпилось притихшее население:
— Простите, женщины.
В нем проснулся оператор.
Наконец они и свет наладили, как требовалось, чтобы повторить подход корабля, и еще раз объяснили, кто подходит к «Ястребу», а кто нет, где останавливается Сашка, когда он выберется из рыбы и спрыгнет с палубы на причал, а где Горбов, который скажет короткую речь, всего два слова, после чего, расталкивая женщин, вперед протиснутся старики с биноклем, и уже пора было подавать команду, но вдруг раздался отчаянный возглас Алика. Он кричал так, будто его обманули:
— А жених?
Все забыли о Кирюхе. Теперь вспомнили.
— Жениха немедленно назад на «Ястреб»! — похлопав в ладоши, распорядился Алик. — Эй!
— Жениха на «Ястреб»! — властно повторил Ван Ваныч.
— Жениха на «Ястреб»! — полетело над морем.
— Где Кирюха?
— Где… где… где? — пошло эхо над бочками.
— Найти Кирюху! — приказал Горбов. — Найти Кирюху! Сейчас же! Чтобы через две минуты был на своем постоянном месте.
В толпе посмеивались, но благодушно. Всем нравилось, что такое исключительное зрелище не где-то, а в Аю. Всех радовало, что Сашку будут снимать. И Кирюху будут тоже снимать. А невесту? Пусть и невесту.
— Как с невестой? — спросил Горбов Алика, около которого теперь все время находился, боясь пропустить момент своей речи.
— Приодеть, причесать и в кадр! — крикнул Алик. — Ван Ваныч, я удивляюсь!
— Есть приодеть, причесать! — отозвался по-военному Ван Ваныч и направился во главе девчачьей делегации за Аленой.
Я вам замечу, что вот так живешь, живешь и не знаешь собственных людей. Алена не заставила себя долго ждать, тронула кудри гребешком, скинула простое платьишко, влезла в свадебное, и уже тут как тут, поставила туфельку на каблук и вертит носочком. Алена чувствует себя сегодня звездой экрана. Вроде какой-нибудь Т. Самойловой или Н. Румянцевой. Кого-кого, а ее-то снимут обязательно. И свадьбу снимут. Это в сюжете, который согласован с начальством, с Горбовым. Для Алены Горбов — самый большой начальник.
А Кирюхе на сюжет начхать. Кирюха опять упирается. Расставил ноги, как высоковольтная мачта, и крутит головой:
— Нет, дудки! Я вам говорил — у меня есть свой сейнер. Пересадили? А теперь…
— Ох, Кирюха! — крякнул, потянув губы боком в его сторону, Горбов.
— Это твой сейнер? — вмешался в диспут Ван Ваныч.
— «Ястреб»? Мой.
— Ну и двигай! Живо!
— Я же эту рыбу не брал…
— Формалист в рыбацкой робе! — взвизгнул Алик.
— Ступай на свой сейнер, — наливаясь кровью, велел Горбов.
— Не пойду. Вы какие-то необразованные люди, — завелся снова Кирюха. Сима взмахом руки скомандовал выключить дополнительные прожекторы, чтобы не перегревались, и конец причала растворился в полумраке.
— Ван Ваныч! — крикнул Алик. — Вы можете обеспечить этого человека? Что вы стоите как пень?
Ван Ваныч тоже крякнул, помолчал и ответил:
— Я могу. Как ваша фамилия, товарищ?
— Зачем? — с опаской проронил Кирюха.
— Киногруппа приносит вам извинения, товарищ. Не будьте барышней. Утром так, а сейчас все иначе. Это кино. Творческий процесс. Вы стоите, и дело стоит, товарищ. Дело государственной важности. Вас снимали утром?
