Пэлем Вудхауз - Кодекс чести Вустеров
- Неужели ты боишься жалкой, маленькой собачонки, Дживз?
Он почтительно меня поправил, высказав мнение, что речь идет не о жалкой маленькой собачонке, а о животном с сильно развитой мускулатурой и, самое главное, необычайно острыми зубами.
Я попытался его успокоить.
- Ну, если ты совершишь рывок, он ими даже лязгнуть не успеет. Можно броситься на кровать, схватить простыню и замотать в неё пса, прежде чем он глазом успеет моргнуть.
- Да, сэр.
- Так ты готов совершить рывок?
- Нет, сэр.
Наступило довольно напряжённое молчание, в течение которого зверь Бартоломью смотрел на меня, не отрываясь, и я вновь поймал себя на мысли, что меня возмущает высокомерное, ханжеское выражение на пёсьей морде. Сидеть на комоде, куда тебя загнал абердинский терьер, удовольствие ниже среднего, но по крайней мере всегда надеешься, что животное отнесётся к твоему положению с пониманием и не будет сыпать соль на твои раны, словно спрашивая взглядом, покаялся ли ты перед смертью в своих грехах.
Не стерпев подобной наглости я сделал, как выразился бы Дживз, жест и зашвырнул в собаку огарком свечи, стоявшим в одном из парных подсвечников на комоде. Гнусная тварь мотнула головой, поймала огарок на лету и сожрала его в мгновение ока с явным удовольствием, затем на минуту забыла о моём существовании, так как её вытошнило на ковёр, после чего вновь уставилась на меня своим мерзким взглядом.
В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошла Стефи - задолго до того, как я ожидал её увидеть.
Мне сразу бросилось в глаза, что она была не в настроении. Как правило, Стефи порхает с места на место как мотылёк, с беззаботностью юности, по-моему, есть такое выражение, - а сейчас она двигалась, еле волоча ноги, подобно русскому бурлаку на Волге. Рассеянно на нас посмотрев и пробормотав: «Привет, Берти», «Здравствуй, Дживз», девица словно забыта о нашем существовании. Она подошла к туалетному столику, сняла шляпку и села, хмуро уставившись на своё отражение в зеркале. Не вызывало сомнений, её душа, привыкшая мчаться по жизни с бешеной скоростью, неожиданно проколола все четыре колеса; и понимая, что если я не заговорю, неловкое молчание может затянуться, я весело произнёс:
- Салют, Стефи.
- Салют.
- Прекрасный сегодня вечер. Твою собаку стошнило на ковёр.
Сами понимаете, я специально начал издалека, чтобы потом перейти к сути.
- Должно быть, ты удивилась, застав нас в своей комнате?
- Ничуть. Вы искали записную книжку?
- Верно. Вот именно. В самую точку. Хотя к поискам мы приступить не успели. Твой любименький гав-гав нам помешал. (Заметьте, я говорил непринуждённо. В подобных случаях - самая верная тактика). Он почему-то невзлюбил нас с первого взгляда.
- Да?
- Представляешь? Тебя не затруднит взять его на крепкий поводок ради торжества демократии?
- Затруднит.
- Неужели тебе не хочется спасти жизнь двум таким же человеческим существам, как ты сама?
- Нет, не хочется. Вы не такие же. Вы - мужчины. Презираю мужчин. Всех до единого. Надеюсь, Бартоломью вас до крови искусает.
Тут я понял, что к Стефи необходим особый подход, и переключился на другой point d`appui.
- Не ждал, что ты вернёшься так быстро, - сказал я. - Мне казалось, ты отправилась бить по клавишам, пока старина Свинка будет читать лекцию и демонстрировать Святую Землю в цвете.
- Всё верно.
- Пришла пораньше, что?
- Да. Лекция не состоялась. Гарольд разбил слайды.
- Правда? - спросил я, ничуть не удивившись, потому что хорошо знал Свинку. - Как ему это удалось?
Она вяло погладила по голове Бартоломью, который подошёл к ней, чтобы выразить свою собачью преданность.
- Он их уронил.
- Почему?
- У него был шок, когда я расторгла нашу помолвку.
- Что?!
- Да. - Глаза её мстительно заблестели, словно она заново увидела приятную ей сцену, а в голосе появились металлические нотки, совсем как у тёти Агаты при общении со мной. От вялости Стефи не осталось и следа; впервые она заговорила с девичьей страстностью. - Я пришла к Гарольду домой, и после того, как мы поболтали о том, о сём, спросила: «Дорогой, когда же ты собираешься умыкнуть шлем у Оутса?» Поверишь ли, Берти, он посмотрел на меня взглядом побитой собаки и проблеял, что долго уговаривал свою совесть в надежде получить от неё согласие, но та даже слышать не хотела ни о каких шлемах Оутса, поэтому умыкание отменяется. «Вот как? - спросила я. Значит, отменяется? В таком случае наша помолвка тоже отменяется», и он выронил кучу слайдов, которые держал в руках, а я повернулась и ушла.
- Насчёт помолвки ты ведь сгоряча ляпнула, верно?
- Ничего подобного. Если он собирается каждый раз отказывать мне в пустяковых просьбах, я вовремя спохватилась. Я считаю, мне крупно повезло. Я просто счастлива, что не выйду за него замуж.
Тут она шмыгнула носом, закрыла свою тыкву руками и зарыдала, что называется, взахлёб.
Сами понимаете, ужасно неловкое положение, и, по правде говоря, я сочувствовал ей от всей души. Вряд ли в W.i. почтовом отделении Лондона найдётся адресат, которого женское горе трогало бы больше, чем меня. Стоял бы я к Стефи поближе, я погладил бы её по головке, к гадалке не ходи. Но хотя Вустеры - сама доброта, в практичности им тоже не откажешь, и я почти сразу же понял выгодную сторону сложившейся ситуации.
- Да, плохо дело, - задумчиво произнёс я. - Сердце кровью обливается, правда, Дживз?
- Безусловно, сэр.
- Обливается, хуже не придумаешь. Могу лишь заметить, что Время, великий целитель, наверняка затянет твою рану. И кстати, благо в данных обстоятельствах записная книжка Гусика больше тебе не пригодится, может, отдашь её мне?
- Что?
- Я имею в виду, раз ваш предполагаемый союз со Свинкой распался, ты ведь не станешь хранить записную книжку Гусика на память о:
- Оставь меня в покое со своими записными книжками.
- Да, да, конечно. Но когда сочтёшь возможным: со временем: если тебя не затруднит:
- Ох, ну ладно. Но сейчас всё равно ничего не получится. Книжки здесь нет.
- То есть как?
- Очень просто. Я положила её: Это ещё что?
Она умолкла на самом интересном месте, потому что внезапно мы услышали какое-то постукивание. Доносилось оно со стороны окна. Нечто вроде тук-тук-тук.
В комнате Стефи, о чём мне следовало упомянуть раньше, помимо кроватей с пологами на столбиках, шикарных картин, мягких кожаных кресел и прочих ценных вещей, которых юная заноза (плюющая на человека и доставляющая ему массу хлопот несмотря на то, что он угощал её ленчем в своей лондонской квартире) была недостойна, имелся небольшой балкон. Стук, о котором говорилось выше, доносился именно оттуда.
Очевидно, пес Бартоломью разобрался в ситуации раньше нас, потому что он стрелой подлетел к балконным дверям и попытался прогрызть себе путь наружу. До сих пор наглый зверь вёл себя с большим достоинством, сдерживая обуревавшие его чувства и ограничиваясь оскорбительными взглядами, а тут словно с цепи сорвался. И, честно признаться, глядя, как он работает челюстями и слушая его комментарии, я поздравил себя, что не потерял лишней секунды, смывшись от него на комод. Костодробитель, каких мало, вот как я назвал бы Бартоломью Бинга. Негоже, конечно, критиковать Промысл Божий, но будь я проклят, если мне было понятно, почему этой шавке при раздаче достались челюсти и зубы крокодила. Само собой, теперь уже ничего с этим поделать было нельзя.
Стефи, замерев на мгновение от неожиданности, что и следовало ожидать от девушки, услышавшей стук в своё окно, встала с кресла и пошла выяснять, в чём дело. Сами понимаете, я мало что видел с того места, куда меня загнали, но Стефи заняла более выгодную стратегическую позицию. Одёрнув занавеску, она схватилась рукой за горло, совсем как героиня одной из модных пьес, а с её губ сорвался крик, заглушивший даже громкую ругань взбешённого терьера.
- Гарольд! - взвыла она, и мне стало ясно как дважды два, что деятель на балконе был не кто иной, как Свинка Пинкер, мой закадычный викарий.
В голосе маленькой задиры радости было не меньше, чем у повидавшей виды женщины, встретившей демона-любовника после долгой разлуки, но, судя по всему, она быстро вспомнила о своих отношениях с Преподобным, поняла, что взяла неверный тон, и тут же заговорила холодно и враждебно. Я отчётливо слышал каждое её слово, так как она подхватила озверевшего Бартоломью на руки и зажала ему пасть рукой, - чего я не сделал бы ни за какие коврижки.
- Что тебе надо?
Благодаря тому, что Бартоломью, наконец, заткнулся, ответ Свинки тоже не остался для меня тайной за семью печатями, хоть и прозвучал приглушённо.
- Стефи!
- Ну?
- Можно войти?
- Нет.
- Но я кое-что тебе принёс.
Стефи издала очередной вопль радости.
- Гарольд! Ангел мой! Ты сделал, что я просила?
- Да.
- Ох, Гарольд!
Она торопливо открыла балконную дверь дрожащими руками, и по комнате загулял холодный ветер. Но старина Свинка, к моему удивлению, вслед за ветром в комнате не появился. Впрочем, через несколько секунд мне стало ясно, почему произошла заминка.