Кен Кизи - Последний заезд
— Заткнись, — рявкает Сандаун. И поворачивается ко мне: — Подождал бы, Маленький Брат. Пока не пописаешь этим чаем…
Тут до меня доходит, и я смеюсь.
— Пис-чаем в фиг-ваме.
— …три — приготовься…
— Сорок две чашки, и фигвам. Сила!
— …четыре — беги!
Приятный Ястреб сдергивает повязку. Оладья поворачивает голову, чтобы презрительно посмотреть на нового лаптя. Я поворачиваю ей поводом голову еще круче и хватаюсь за уздечку. Я нагибаюсь и со всей своей пьяной силы впиваюсь зубами в ее нежный нос.
Бедная скотина хочет засеменить, но голова ее вывернута. Она может только ковылять по узкому кругу. Я слышу, как кричит Приятный Ястреб и считают ковбои.
— …три… четыре… пять…
Только благодаря росту я могу дотянуться зубами до ее носа. Никто другой бы так далеко не достал. Круг за кругом делаем мы с лошадью, а Приятный Ястреб кричит нам, махая повязкой, как белым флагом:
— Кусать нечестно! Нечустно!..
А ковбои считают:
— …тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать! Ура теннессийцу!
Даже индейцы кричат.
Я слез с лошади, Сандаун кивнул, а старик Чашка-с-Верхом отдал мне честь. Ликовали все, кроме Приятного Ястреба. Он промокал нос лошади салфеткой и продолжал меня отчитывать.
— Если внесешь ему инфекцию, я пойду к шерифу!
Ковбои гикали. Барабаны снова застучали, танцы возобновились. Искры, кружа, взвивались в небо. У меня был трудный день и богатый событиями вечер. Не мешало поспать. Я вошел за Сандауном в вигвам. Развернул постель и лег. Поселок затихал. Где-то еще барабанили несколько барабанов. Дети не плакали. Собаки не лаяли. Отсветы костра взбегали по шестам вигвама, как красные ящерицы. Взбежав до верха, ящерицы превращались в серых змей и уползали к звездам.
Я гладил большой медной монетой щеку. Она была вторым по ценности призом из всех, доставшихся мне за жизнь, — вторым после поцелуя и платка.
— Сорок две чашки. Ха-ха.
— Спи, — приказал из темноты Сандаун, — Пока не захлебнулся.
— Сорок две чашки, и фигвам захлебнулся в моче-чае.
Тут я умолк: змеи превращались в табуны крохотных лошадок — и я не хотел их спугнуть.
Глава двенадцатая
Корону за коня
Так что второй день я встретил в почти таком же похмелье, как первый. Но не таким обалделым. На этот раз здоровенный бычок, мчавшийся по арене, был в фокусе, и я пришпоривал Стоунуолла с уверенностью. Лассо мое полетело быстро и точно. Бычок повалился, я мигом спешился, накинул путы и картинно взмахнул рукой. Публика одобрительно зашумела, и я помахал еще. И уже раскатал губу. Подавайте ваш приз; сегодня я на коне.
Я задержался у выездных ворот под судейскими местами — посмотреть, как пойдут дела у соперников. С секундомером сидел Сесил Келл. Он помахал мне и показал секундомер. Я не разглядел цифр, но знал, что лучшего времени никогда не показывал. Он передал секундомер Оливеру Нордструму. Нордструм присвистнул и передал Буффало Биллу. Старый разведчик сидел в секции для почетных гостей, рядом с гигантом-борцом. Он смотрел в полевой бинокль на ворота, откуда выпускали бычков.
— Сегодня, леди и джентльмены, — взвыл Сирена Клэнси, — в нашем состязании по ловле бычков неожиданный участник: звездный наездник, собиратель крупнейших призов в этом полудолларовом конкурсе наряду с безвестной молодежью. Вот он выезжает на… не похоже, что у лошади есть имя, но у всадника оно точно есть — Сандаун Джексон!
Насчет полудолларового верно: в те дни первый приз в роупинге после вычета второго и третьего был чуть больше семидесяти пяти центов. Роупинг был повседневной работой, которую приходилось выполнять каждому ковбою. Будничной — больших призов за нее не полагалось. Почему же эта звезда участвует в грошовом конкурсе с риском сломать ребра или вывихнуть пальцы?
Когда Сандаун пустил своего пегого жеребца легким галопом за виляющим бычком, я понял почему. Он был мастером этого будничного дела. На своем веку он, наверное, заарканил и стреножил больше бычков, чем все мы безвестные вместе взятые, и считал, что обязан показать нам, как это по-настоящему делается. Это был урок экономии: его конь следовал за бычком, как тень за птицей. Его петля не погналась за мишенью, она была уже впереди и ждала ее. Бычок завалился на спину в эффектном сальто, и конь подтаскивал его, как большую рыбу на спиннинге. Сандаун, спешившись, ждал, пока бычка подтянут к нему, как ждал, вероятно, на пастбище, когда работал один — чтобы сберечь немного энергии, — и живо накинул сыромятные путы на три ноги. Он обогнал бы меня, если бы не захотел сэкономить эту чуточку энергии.
Я дождался конца состязаний, полагая, что Джордж тоже захочет выехать и показать свою технику владения арканом. Но других мастеров, желавших улучшить мое время, не появилось. Я поваживал Стоунуолла вдоль ограды в тени тополей и ждал, когда назовут мое имя. Я вырастал и в собственных глазах. И в приливе оптимизма подумал, что у меня, пожалуй, есть шансы на победу. Разве я уже не превзошел лучших в их коронных номерах? Джорджа вчера в скачке задом наперед, а сейчас Сандауна в роупинге? Голос Сирены Клэнси объявил меня победителем, но милая Сара не прискакала ко мне с наградой. Слишком прозаическое состязание — принцесса здесь не требовалась. Слишком будничное.
Нордструм дал мой выигрыш бойскауту, и тот принес мне. В глубоком разочаровании я сел на коня и поехал прочь. У поворота дорожки группа ковбоев и индейцев облюбовала пятачок тени и наблюдала оттуда. Некоторые были еще в седлах, другие сидели на ограде. Индейские мамы и дети смотрели на арену из-за висящих сапогов.
— Пристраивайся, Нашвилл, с галерки лучше всего следить за скачками скво.
Это был Джордж — он сидел на сосновом столбе, как птица. Я повернул Стоунуолла и подъехал.
— Опять скачки скво? Я понимаю, почему тут индейцы, но вам-то, кавалеристы, какой интерес? Нравится наблюдать черноволосых дев верхом на пятнистых лошадках?
— Одна из этих дев не такая уж черноволосая, — сообщил мне рыжий малый, сидевший рядом с Джорджем.
Это был Бисон, тот близнец, которому хватило ума не сесть на Оладью. Он подвинулся, освобождая мне место. Джордж протянул фляжку. Вода слегка отдавала дурманом.
— Хорошо завалил бычка, — раздался под тополем ровный голос Сандауна.
Джордж с энтузиазмом подхватил:
— Точно! Ты не свистел, когда сказал, что твоя специальность — лассо. Я пробовал соревноваться с Сандауном и каждый раз заканчивал у него под хвостом.
Поэтому и сегодня не стал. Но послушай, Нашвилл, — голубую ленту получил, а лицо что-то постное.
Постное, сказал я, оттого, как эту ленту вручили или, верней, не вручили.
— Почему, — возмутился я, — приз за роупинг вручает бойскаут, а за вчерашнюю дурацкую задом наперед нас чествуют по-королевски? Понять не могу…
— А-а! — Джордж поднял палец, — Теперь понятно. Ты думал, Сара Меерхофф опять тебя будет чествовать. Да ты что, не слышал? Сару Меерхофф, как это сказать, «дисквалифицировали»? Сместили? Принцессу можно сместить? Свергли? Низложили?
— Уволили, — сказал Бисон, — Узнали, что она ехала в скачке скво с выкрашенным лицом и в черном парике. Выиграла и улизнула без приза.
— С индианками? Поверить не могу.
— И судья Меерхофф не мог, — сказал Джордж. — Пока одна индианка не показала ему черный парик в ее седельной сумке. Но ее не поэтому… как его… Свергли?..
— Уволили, — подсказали в один голос три или четыре зрителя.
—.. уволили. Не за то, что участвовала обманом, выкрасив лицо, и выиграла. Пендлтонцы ей всякие фортели прощали — она им напоминает свою маму. Нет — за то, что чертовка записалась на сегодня, после того, как ее поймали с поличным.
— Собирается ехать?
— В сегодняшних полуфиналах. И без парика, без краски.
Он показал туда, где за паддоком, перед веревкой стартера толклись всадницы. В темной чаще мелькнула светлая голова.
— Она же не индианка! — воскликнул я.
— Доказывает, что индианка, — сказал Сандаун. — Потерянное колено, называется Леви [35].
— Поднялся страшный переполох, — сказал Джордж, — Папа Меерхофф умолял ее, пока в горле не пересохло. Она не уступила, и тогда у нее отобрали корону принцессы. Вот, скачут. А вон и она — с ивовым хлыстом в зубах, на своей аппалусе [36]. Хи-хи. Маленькая оторва лучше поедет с индианками, чем будет выступать принцессой.
На том первом родео скачки скво были единственным состязанием, открытым для женщин. Я не считаю заезды вокруг бочек, где едут по одному и на время, и не считаю вольтижировку. Сара Меерхофф не ездила вокруг бочек [37] и не была вольтижёркой. Ее призванием были скачки — не призванием, инстинктом в крови, более древней, чем сами скачки. И конь ей был милее трона.
