Джон Кольер - Сборник новелл На полпути в ад
Мистер Бисли молчал. А португалец успел разузнать, что у индейцев где-то есть заброшенная хижина, которую им после упорных поисков удалось обнаружить. В ней они и поселились. Потянулись монотонные дни. Мистер Бисли, жестоко искусанный москитами, с утра залегал в тростниках с биноклем. Однако смотреть было не на что.
Миссис Бисли решила, что пора отомстить за все ее муки. - Я больше здесь не останусь, - объявила она с привычно оскорбленным видом. - Мало того что я позволила тебе затащить меня сюда. Изо всех сил о тебе заботилась. Проплыла сотни миль в одном каноэ с дикарями. Теперь я должна еще смотреть, как ты переводишь деньги на какого-то проходимца. Завтра же утром едем в Парагвай.
- Как хочешь, это твое дело, - сказал мистер Бисли. - Я выпишу тебе чек на твои двести тысяч. Попробуй нанять какое-нибудь встречное каноэ, спустишься на нем вниз. А я останусь здесь.
- Что ж, поглядим, - сказала миссис Бисли. Ей совсем ни к чему было ехать одной, ведь не дай Бог ему тут будет без нее хорошо. Даже получив обещанный чек, она продолжала пугать мужа отъездом, вдруг он передумает, тогда последнее слово останется все-таки за ней, а не передумает... это она ему тоже потом припомнит.
Как-то она проснулась раньше обычного и вышла набрать к завтраку опостылевших ей изысканных фруктов, в изобилии произраставших неподалеку от хижины. Пройдя несколько шагов, она случайно бросила взгляд на песчаный берег и увидела там отпечаток когтистой косолапой ступни, примерно в ярд шириной, метрах в трех от первого отпечатка виднелся точно такой же второй.
Замечательные следы не вызвали у нее ни страха, ни любопытства - одну лишь досаду, оттого что прав оказался муж, а маленький португалец вовсе никакой не мошенник. Она даже не вскрикнула от удивления, не побежала будить мужчин, только зашипела, будто гусыня. Не долго думая эта ужасная женщина сорвала с ближайшей пальмы огромный лист и вмиг изничтожила уникальные, не известные цивилизованному миру следы. Она стала искать новые и с кривой усмешкой тоже их стерла. Она продвигалась все дальше и дальше, пока цепочка следов не привела ее к самому краю теплой отмели.
Разделавшись с последним когтистым отпечатком, миссис Бисли выпрямилась и оглянулась на хижину.
- Ты еще об этом узнаешь, - пообещала она мирно спавшему супругу, через несколько лет, в Майами, когда ты станешь слишком стар для второго такого путешествия.
В этот момент вода за ее спиной всколыхнулась, и миссис Бисли ухватили чьи-то частые, очень похожие на сабли зубы. У нее не было времени убедиться в наличии всех прочих перечисленных португальцем свойств, но чудище несомненно обладало и ими. Она успела коротко вскрикнуть, но, поскольку в последнее время миссис Бисли то и дело повышала голос, крик получился таким хриплым, что если бы его и услышали, то наверняка спутали бы с очень похожим криком мегатерия, который, впрочем, считается вымершим. Однако чуть погодя из чащи действительно вылез последний, доживающий свои дни мегатерий, огляделся в поисках собрата и, безнадежно понурившись, отправился восвояси.
Вскоре проснулся мистер Бисли и, не обнаружив поблизости супруги, стал будить доктора. - Вы видели мою жену?
- О да! - ответил маленький португалец и снова закрыл глаза.
Мистер Бисли отправился на поиски, но через какое-то время вернулся один.
- Видимо, моя жена все-таки сбежала. Ее следы ведут к озеру, наверное, уговорила кого-нибудь из туземцев отвезти ее на каноэ. Она давно грозилась это сделать, ей не терпится купить домик в Майами.
- Что ж, город неплохой, - сказал португалец, - Хотя в некоторых отношениях Буэнос-Айрес все же лучше. Да, наше с вами чудовище вконец меня разочаровало. Не вернуться ли нам в Буэнос-Айрес, там тоже имеются презанятные вещицы - такие вашему Рипли и не снились.
- Нет, вы замечательный человек! - воскликнул мистер Бисли. - Вы почти убедили меня, что и в городской жизни есть свои прелести.
- Раз так и если вам тут действительно надоело, можем уехать хоть завтра. Какие на некоторых тропических островах водятся девушки! Вот это, я понимаю, чудо природы, хотя они и не украшают себе губ обеденными тарелками, а в их танцах, ручаюсь, вы обнаружите все тайны искусства.
ПЕРЕСТРАХОВКА
Перевод: Муравьев В., 1991 г.
Алиса и Эрвин были безмятежно счастливы, ни дать ни взять юная чета в семейной киноидиллии. Они были даже счастливее любых киносупругов, потому что миловались не на глазах у публики и без оглядки на цензуру. Пером не описать, с каким упоением Алиса бросалась на шею Эрвину, когда тот возвращался со службы, и с каким восторгом Эрвин расточал ей ответные ласки.
По крайней мере часа два они даже и не думали обедать. Да и через два часа дело шло еле-еле, вперемежку с нежностями и шалостями, укусами в шейку и шепотками на ушко, и прежде чем подать блюдо на стол, надо было вдоволь нацеловаться, поприжиматься и подурачиться.
Когда же наконец они садились за еду, то ели, уверяю вас, с отменным аппетитом. Но и тут он не упускал случая перебросить что попригляднее ей на тарелку, а она то и дело отбирала самые лакомые кусочки и всовывала их ему в раскрытые и слегка выпяченные губы.
После обеда они устраивались вдвоем в одном кресле, совершенно как попугайчики в клеточке, и он вдавался в подробное перечисление ее прелестей, а она воздавала должное его вкусу и наблюдательности. Впрочем, эти утехи длились недолго, потому что оба торопились лечь пораньше, чтобы наутро встать бодрыми и свежими.
Редкая ночь у них пропадала впустую: он обязательно просыпался раз-другой и зажигал свет - убедиться, что она ему не просто приснилась. Она сонно мигала в розовом сиянии ночника и ничуть не сердилась, что ее будят; происходил восхитительный разговорчик, и вскоре оба блаженно засыпали.
Мужу, которому по вечерам так хорошо дома, незачем застревать после работы в кабаках и забегаловках. Редко-редко Эрвин, так уж и быть, соглашался поддержать компанию, но и то вдруг вспоминал свою милочку - такую полненькую, мягонькую, сладенькую, кругленькую - и подскакивал на месте или подпрыгивал на полметра.
- Чего ты скачешь? - спрашивали друзья. - На гвоздь, что ли, сел?
- Нет-нет, - уклончиво отвечал он. - Это у меня просто душа играет. Это жизнь во мне кипит.
Затем он, как дурак, улыбался во весь рот, поспешно прощался с друзьями и сломя голову бежал домой, чтобы срочно увериться в подлинности своего чудесного достояния - нежных, милых и несравненных округлостей, составлявших его очаровательную женушку.
И вот однажды, мчась домой со всех ног, он опрометью ринулся через улицу, а из-за угла выскочило такси. По счастью, водитель успел резко затормозить, а то бы Эрвина сшибло, как кеглю, и не видать бы ему больше своей лапушки. Эта мысль привела его в ужас, и он никак не мог от нее отделаться.
В тот вечер они по обыкновению сидели вдвоем в кресле, и она нежно оглаживала его бледноватые щеки, а он вытягивал губы, как голодная горилла при виде бутылки с молоком, пытаясь перехватить и чмокнуть ее руку. В такой позиции у них было заведено выслушивать его отчет обо всех событиях долгого дня, в особенности о том, как он погибал от тоски по ней.
- Да вот, кстати, - сказал он, - я ведь чуть было и вправду не погиб при переходе через улицу, и если бы водитель такси не успел затормозить, то меня бысшибло, как кеглю. И может, не видать бы мне больше моей лапушки.
При этих словах ее губы задрожали, а глаза переполнились слезами.
- Если бы ты меня больше не увидел, - сказала она, - то и я бы тоже тебя больше не увидела.
- Я как раз так и подумал, - сказал Эрвин.
- У нас с тобой всегда одинаковые мысли, - сказала она.
Но это не утешало: в тот вечер их мысли были беспросветно печальны.
- А завтра целый день, - сказала, всхлипывая, Алиса, - целый день ты мне будешь видеться раздавленным на мостовой. Нет, это мне не по силам! Я просто лягу и умру.
- Ну зачем ты так говоришь, - простонал Эр-вин. - Теперь я буду думать, как ты, скорчившись, лежишь на коврике. Я сойду с ума или умру. Час от часу не легче, - пожаловался он, - Если ты умрешь оттого, что подумаешь, что я умер оттого, что... Нет, это слишком! Я этого не вынесу!
- И я не вынесу, - сказала она.
Они крепко-крепко обнялись, и поцелуи их стали очень солеными от слез. Есть мнение, что это придает им особую прелесть, как подсоленному арахису, который оттого делается еще слаще. Но Эрвин с Алисой слишком горевали, чтобы оценить такие тонкости: каждый из них думал только о том, каково ему будет, если другой внезапно умрет. Поэтому они всю ночь глаз не сомкнули, и Эрвин лишен был удовольствия грезить о своей Алисе, зажигать свет и видеть ее наяву. А ей не выпало радости сонно мигать в розовом сиянье ночника и смотреть, как он склоняется над нею, восторженно выпучив глаза. Они возместили свою утрату страстными и пылкими объятиями. Потому-то, когда холодный, серый и трезвый рассвет заглянул в их окошко, огорченные супруги и сами были такие спокойные, бледные и трезвые, какими ни разу не бывали со дня первой встречи.
