Уильям Сароян - Приключения Весли Джексона
Я сказал отцу, чтобы он оставался в Нью-Йорке и изучил рестораны, как просил его Лу, но он ответил, что изучит их там, куда я еду. Я ему говорю там нет хороших ресторанов, а он тогда спрашивает:
- Куда же ты едешь?
- В Огайо.
- По части ресторанов это один из лучших штатов в Америке, - возразил мне отец, и я понял, что он решил ехать со мной, куда бы ни пришлось.
Поезд уходил только в десять вечера, так что мы с отцом уложили вещи и пошли погулять. Когда мы вернулись, на моем вещевом мешке лежало письмо, адресованное "Людям всего мира". Я вскрыл конверт, и вот что я прочел:
"Звонила какая-то дама и сказала, чтобы ты непременно ей позвонил, очень важно! Я спрашивал, как передать, кто звонил, но она сказала, что ты сам догадаешься. А не дождался я тебя потому, что ненавижу прощание. Не забывайте считать до девяти и бросать иногда письма в окошко. Они до меня дойдут. Не пытайтесь также избегагь истины, иначе вы схватите сифилис. Ну, Джексон, парнище, у нас с тобой были неплохие денечки и, я надеюсь, будут еще. Хорошенько смотри за отцом. Твой друг Виктор.
Р.S. Не думайте, что трава не имеет значения - ибо она таковое имеет, а потому не забывайте время от времени пастись на пышной зеленой лужайке. Пока".
Я позвонил по телефону своей знакомой, и она сказала, что ждет меня к обеду в субботу вечером. Я ей говорю, что меня посылают в командировку и что в субботу вечером меня в Нью-Йорке уже не будет. Тогда она спрашивает, куда я еду и надолго ли. Я ей говорю, что в Огайо и что в приказе значится шесть недель, но командировку могут продлить еще на столько же.
- Когда ваш поезд?
- В десять, - говорю.
- А вы не можете поехать другим поездом?
- Это будет самовольная отлучка.
- Тогда, может быть, вы сумеете забежать ко мне на минутку перед отъездом?
- Сейчас без четверти девять. Пока я найду такси и доберусь до вокзала, я едва поспею к поезду.
Тут отец вдруг говорит:
- Я доставлю вещи к поезду - валяй!
А моя знакомая все просит:
- Пожалуйста, забегите хоть на минутку.
Тогда я сказал "ладно" и повесил трубку.
- Я знаю, что нужно сделать, - сказал отец. - Встретимся в вагоне.
Дверь ее квартиры была открыта, я вошел, но внизу ее не было. Поднимаясь наверх, я подумал, что она, вероятно, лежит на кушетке полураздетая, но я ошибся. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Она повернулась ко мне - и, ей-богу же, у нее на глазах были слезы.
- Что с вами случилось? - спросил я.
Сначала она не могла говорить, но потом сказала:
- Вы думаете, наверно, я плачу оттого, что вы уезжаете и я вас долго не увижу, а может быть, и совсем никогда, но я плачу совсем не от этого.
- Хорошо, отчего бы вы ни плакали, перестаньте.
- Хотите выпить? - всхлипнула она. - Хотите немножко музыки?
- У меня есть время выпить стаканчик, - сказал я. - И чуточку послушать музыку. Вы, верно, знаете это место из Брамса, которое я так люблю.
- Конечно, знаю, - произнесла она сквозь слезы.
Она налила мне огромный бокал, достала альбом с пластинками Брамса, нашла ту, что нужно, и завела патефон. От этого стало немножко легче, чем когда она просто плакала, хотя и не совсем хорошо, потому что эта мелодия Брамса, которую я так люблю, сама была похожа на слезы.
- Вы думаете, Брамс никогда не плакал? - сказала она со слезами.
Я обнял ее и привлек к себе, но от этого она заплакала еще сильнее, так что я снова взялся за бокал.
- Хотите знать, отчего я реву? - спросила она.
- Пожалуйста, расскажите.
- Да оттого, что эти старые самодуры взялись убивать молодежь вроде вас через каждые двадцать с чем-нибудь лет и никто не знает, останется ли он в живых, а они будут это делать снова и снова. Вы должны бежать в Мексику, вот что. Не ради меня - я, может быть, и люблю вас, а ради вас самого. Бегите, пока не поздно. Они вас убьют - я знаю, какие они. Старые дураки, коварные, мерзкие - ну, да вы сами знаете не хуже меня.
Это было очень смешно, и я рассмеялся, а вслед за мной засмеялась и она. И я ее обнял и поцеловал, но потом она опять заплакала.
- Вы думаете, вам больше повезет, чем другим, и с вами ничего не случится, - говорила она. - Но это только потому, что вы не понимаете, как опасны эти дураки. Они живут до восьмидесяти восьми лет, а скольких лет убьют вас, им все равно. Бегите в Мексику, и пусть они подыхают от старости.
- Я в таком роде войск, где не очень опасно, - сказал я.
- Пароход, на котором вы будете плыть, пойдет ко дну, и вы утонете, говорила она, все еще плача. - Или вы попадете под грузовик. Или упадете с чего-нибудь.
- Нет, нет, не упаду.
- Вас посылают в Огайо, так?
- Да.
- А вы об этом просили? Вам хочется ехать?
- Нет.
- Ну вот видите! А кто заставляет вас ехать? Кто нас посылает туда, где вас непременно убьют? Да эти же восьмидесяти-восьмилетние самодуры - и я их ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ничего-то хорошего они не сделали за всю свою жизнь.
Я допил свой огромный бокал и налил еще полбокала, а она, пока болтала и плакала, поснимала с себя всю одежду, и я так удивился, что чуть не упал. Тут она перестала хныкать, лукаво на меня поглядела и улыбнулась сквозь слезы, которые еще не просохли у нее на щеках. Она была похожа на хорошенькую голенькую порочную девчонку, и, хотя я подозревал, что вся эта сцена - одно лишь притворство, мне она нравилась такой, какая она есть. Она позвонила по телефону и заказала такси на без четверти десять, и ровно без четверти десять мы вместе сели в машину, потому что она захотела проводить меня до вокзала.
Когда я уселся в вагоне рядом с отцом, поезд еще минуты три-четыре простоял, а потом тронулся, и, хотя мне совсем не хотелось ехать в Огайо, я радовался, что поезд пошел, потому что раз уж вы сели в поезд и вам все равно нужно ехать, то почему бы, черт возьми, и не ехать?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Весли пытается объяснить Джо Фоксхолу, что с ним произошло, а отец пытается рассказать Весли о чем-то, чего не может вспомнить
Так вот, на следующее утро мы с отцом приехали в Огайо, и он нашел себе комнату в небольшой гостинице, а я отправился за девять миль от города в лагерь. Первый день ушел у меня на устройство, а вечером я вдруг наткнулся на Джо Фоксхола, который направлялся в город, и мы с ним вместе вышли на шоссе, чтобы перехватить попутную машину. К одиннадцати часам нужно было вернуться в казармы, но это все-таки лучше, чем ничего, и мы оба были очень рады встрече.
- С тобой что-то случилось? - спросил вдруг Джо. - Что это такое?
- А черт его знает.
- У тебя такой вид, будто ты совершил великое открытие. Что это?
Мы стояли на обочине шоссе и ждали попутной машины, как вдруг со мной произошло нечто совсем удивительное. В первый раз за все время, что во мне звучал голос певца, взывающий: "Валенсия!" - я вдруг понял, кто этот певец.
- Что это тебя так поразило? - повторил Джо.
- Кто-нибудь поет в тебе? - спросил я.
- Никто, - отвечал Джо. - Будь они прокляты.
- Ну вот, - говорю я. - А я оттого счастлив, что во мне поет мой сын.
- Твой сын? - удивился Джо.
- Да, - говорю, - мой собственный сын.
Возле нас притормозил большой грузовик, и мы на него взобрались.
Водитель сказал:
- Прошлой ночью катил я вовсю по этому шоссе, как вдруг въезжает откуда-то сбоку этакая крохотная машина, прямо карлик, и срезает мне нос. Малюсенькая такая, еле видать, а как припустилась вперед, что твой перепуганный заяц, так я ее, ей-же-богу, до самого города не догнал.
Когда мы приехали в город, я сговорился с Джо встретиться в десять часов против отеля, где он должен был ужинать со знакомой девушкой, а там мы возьмем такси и вернемся в лагерь. Потом я зашел к отцу. Он спал, лежа в постели. Проснулся и говорит:
- Чертовски хотелось бы вспомнить, что я должен тебе рассказать.
- Ничего ты не должен мне рассказывать, успокойся.
- Нет, что-то обязательно должен рассказать. Помню, было что-то такое в те дни, когда ты еще не родился, что я решил непременно тебе рассказать, когда придет время, а вот что это было - позабыл.
- Ничего, вспомнишь как-нибудь в другой раз, - сказал я. - Как ты себя чувствуешь?
- Я думаю, не стоит мне ехать в Сан-Франциско.
- Почему?
- Думаю, лучше остаться с тобой.
- А почему бы тебе не поехать в Эль-Пасо?
- Я бы рад, - сказал папа, - в самом деле был бы рад, да черт возьми...
- Повидаешь маму и Вирджила, - сказал я. - У тебя ведь сейчас все в порядке.
- Это у мамы все в порядке, - сказал отец. - И у Вирджила тоже. А вот у нас с тобой...
- У меня все в порядке.
- Черта с два, - сказал отец. - Черта с два все в порядке. Мне был двадцать один год в 1919, когда я повстречал твою маму, узнал, какая она, и женился на ней. Мне был двадцать один год тогда в Сан- Франциско, но я был уже старик, как сейчас. Все эти годы я ждал, когда расскажу тебе то, что решил рассказать в свое время, а вот теперь, когда время пришло, я вдруг все позабыл. Я провалялся тут целый день и все тщился вспомнить, да куда там. У тебя-то самого все в порядке, это верно. Да на земле беспорядок, вот что. А человек должен жить на земле - ничего не поделаешь.
