Вольдемар Бранк - Маленький человек на большом пути
Отыскали тихое местечко, легли на прогретый солнцем песок. Волны с шумом бились о крутой берег. Хотя до воды было не близко, брызги долетали до нас, неприятно обдавая холодом голые тела.
Отдохнули, согрелись, стали одеваться. Доски за это время тоже пообсохли, и мы потащили их, каждый по одной. Нести открыто нельзя было, поэтому свернули в кустарник. Запрятали в кладбищенском лесу, прикрыли травой и ветками.
На другой день, чуть свет, когда по тропинке через луг еще никто не ходил, уложили доски на место. Опять по мосткам можно было ходить без опаски. Только в одном месте переход так и остался ненадежным.
ПРОПОВЕДЬ СВЯЩЕННИКА ВАЛЬТЕРА
После экспедиции на Длинный остров прошло несколько дней. На Храмовой горке был еженедельный летний базар. Мы с Августом носились в поисках работы, надеясь обзавестись копейкой-другой. Но на сей раз ничего не подворачивалось. Перекупщик, прежде уже несколько раз нанимавший нас складывать в стога купленный лен, сам стоял у больших весов руки в брюки и скучал.
Покрутившись без толку в водовороте людей и повозок, мы остановились у книжного ларька. Две тетушки покупали здесь псалтыри — книжки с церковными песнями — и беседовали.
— Пешком, сестричка, иль на хозяйской подводе прикатила?
— Да где там — на подводе! Ножками, ножками через луг напрямик, — отвечала вторая сладеньким, певучим голоском. — Хорошо, святой отец, дай бог ему здоровья, приказал починить мостки. А то было ну хоть в церковь не иди!
Август, стоявший рядом со мной, заржал, как жеребец. Тетушки оглянулись в недоумении; он прикрыл рот рукой. Потом толкнул меня в бок и шепнул на ухо:
— Слышал? Оказывается, святому отцу спасибо… Надо будет в воскресенье сходить нам в церковь.
— Это еще зачем?
— После проповеди священник Вальтер скажет речь про доски как пить дать!
— Откуда ты знаешь?
— А вот знаю, и все! И как скажет — тоже знаю. С дрожью в голосе, со вздохами и охами. А потом начнет путать латышские слова; он когда устанет, всегда путает. Пойдем послушаем — интересно ведь! Сипола с собой позовем, Густава…
Мы вновь забегали по рынку, теперь уже в поисках друзей. Сунули голову в дверь селедочной лавки: может, Сипол нанялся перекатывать бочки? Он как-то пожаловался, что их посудина под рассол вся проржавела, а селедочник Вейстер даром не то что жестяную банку — спичечного коробка не даст.
В лавке полно покупателей. Двое мальчишек ворочают тяжеленную бочку. Но Сипола нет.
И все-таки мы его отыскали. Совсем в другом, совершенно неожиданном месте. Присев на корточки у входа в палатку, где продавали горячие колбаски, он подбрасывал короткие чурки в железную печь. На ней стоял большой чугунный котел, там варились колбаски. Не решаясь подойти близко — колбасник Бйшулацис был известен своим крутым нравом, — мы остановились. Август тихо позвал:
— Сипол! Ответа не было.
— Сипол! Оглох, что ли?
Вот теперь он поднял голову, осмотрелся. Увидел нас, подошел.
— Так это вы шуршите? А я думал, показалось. Ну, опять что-нибудь случилось?
— Знаешь, кто положил обратно доски?
— Еще бы не знать! А что?
— Да вот тетки на базаре говорят, вроде это преподобный Вальтер распорядился.
— Да? — Сипол шмыгнул носом. — Интересно!
— Может, послушаем, что об этом в воскресенье скажет сам Вальтер?
— А что — давайте!
— Значит, встретимся у церкви до начала службы.
— Идет… Постойте, постойте, куда же вы? А колбаски? Не хотите?
Мы с Августом переглянулись.
— А у тебя есть? — не веря привалившему счастью, спросил Август.
День сегодня сложился неудачно, надежды на заработки лопнули. Мы и мечтать не смели о таком лакомстве. А тут оно, можно сказать, само шло в руки.
— Возьму у хозяина в счет заработка. — Сипол широко улыбался.
Он пошел в палатку, а мы с Августом, глотая слюни, напряженно прислушивались, что там происходит внутри. Колбасник Бйшулацис бойко торговал — в большой кошель, подвешенный к шее, то и дело, коротко позвякивая, летела мелочь. Когда же он возвращал сдачу, то бросал монеты на прилавок, и они звенели, словно бубенчики под дугой.
Наконец Сипол высунул голову из палатки:
— Быстрей сюда!
Палатка была набита едоками. Сипол уже выпросил у хозяина угощение: прикрытая бумагой, колбаска дымилась у него в руках.
— На! — Он протянул сверток Августу.
Отойдя от палатки десяток шагов, мы не выдержали, посмотрели, что в бумаге. Колбаска — и не маленькая! Да еще вдобавок калач. Разделили на две равные части и давай уплетать.
Рядом с нами, тоже с колбасками в руках, остановились двое хуторян. Хлебнули из фляжки по глотку водки, передернулись, крякнули и стали торопливо закусывать. Один из них рассказывал:
— Да, братец, нечистые дела творятся на нашем озере! Вот только вчера вечером баронский рыбак плакался: среди бела дня на Длинном острове разнесли ему всю хижину. Да что там хижина! Сети, братец, порваны, мордушки унесены. И еще: весь его улов исчез. А ведь рыбу держал не где-нибудь — прямо в озере, в ящике. Это же знать надо! Нет, что ни говори, дело нечистое. Так и считай: завелись тут у нас свои воры и бандиты. Будет уряднику работенка!
Август смотрел на меня, я на него. Есть сразу расхотелось, кусок застрял в горле. Для чего рыбаку эти выдумки, эта наглая ложь? А теперь за дело примется урядник, натолкнется еще, чего доброго, па наш след…
Второй дядька хлебнул снова и, держа фляжку в одной руке, другой вытер усы:
— Чудеса, да и только!.. Но ведь чтобы добраться к Длинному острову, нужна лодка. А у кого она есть, кроме как у господ? Вот теперь и смекай: вор и бандит кто-то из них. Никак иначе не выходит!
Август потащил меня прочь от палатки:
— Слыхал? Вот это и называется делать из мухи слона! Я никак не мог прийти в себя от страха и возмущения. Сети порваны, мордушки унесены, весь улов украден… Да мы же ничего, ну совсем ничего не тронули! Даже бечевки ни кусочка не взяли.
— Может, дядьки наврали? — Август, видать, обеспокоился не меньше моего.
— Сами все напридумывали. Пьяные, с них может статься. Как ты считаешь?
Я словно язык проглотил.
Видя, что от меня толку не добьешься, Август сказал:
— Беги скорее домой, предупреди брата. А я Сиполу скажу.
По улицам я не рискнул идти. Пробирался по дворам, перелезал через заборы, отбивался от собак, знакомых и незнакомых. Казалось, что урядник со всеми своими полицейскими и стражниками уже рыщет по местечку в поисках злодеев, и вот-вот нас поймают, арестуют, закуют в кандалы, бросят в тюрьму…
На следующий день мы отважились выйти из дому лишь только для того, чтобы уничтожить камышовые связки, которые оставили на берегу. Даже купаться не пошли, хотя день был жаркий и вода так и манила.
А потом… Потом беспокойство прошло. Сначала появилась надежда, что урядник не нападет на наш след. А к концу недели мы уже сами смеялись над своими недавними страхами.
В воскресенье мы встретились у каменной ограды церкви. Па базарную площадь возле церкви съехались сотни повозок. Празднично одетые молельщики, скрипя сапогами, устремились по усыпанной хрустким гравием дорожке. Некоторое время мы молча наблюдали за нескончаемым потоком. У Августа шевелились губы, словно он что-то подсчитывал. Потом повернулся к нам:
— Знаешь, сколько получает священник Вальтер за свои молитвы?
— Церковный сбор по рублю в год с каждого члена общины. Потом еще за крещения, венчания, отпевания, освящения… — стал перечислять Сипол.
— А сколько людей в общине?
— Вот этого я не знаю, — признался Сипол.
— А я знаю: больше десяти тысяч! Понял? Вот тебе сразу десять тысяч рублей. Дедушка говорит: если переплавить все деньги, которые его преподобие получает за один только год, то такой слиток не сможет унести даже силач.
— Ото! — воскликнул Сипол. — Тогда есть полный смысл молоть с кафедры языком. Гоп, ребята, не податься ли нам с вами в священники? Язычки у нас тоже слава богу!
— Особенно у тебя, — не удержался Август. Большие двери церкви были распахнуты настежь. Мы вошли в притвор и тихонько открыли вторую дверь, поменьше. Огромный зал, уставленный рядами скамей с высокими спинками, был заполнен молящимися. По обе стороны входа на тяжелых деревянных тумбах стояли металлические банки для пожертвований с прорезью в крышках. Возле каждой из них бдительно дежурил член общины. Отдал церкви свою денежку — получай листок с текстом псалма. Те, кто побогаче, опускали в прорези серебряные монеты, кто победнее — медные копейки.
По длинным проходам вдоль скамеек, зорко следя за сидящими, сновали сборщики пожертвований. В руках у каждого длинный шест. С верхнего его конца свешивается черная плюшевая торбочка, богато украшенная позументами и серебряной нитью — канителью, на торбочке мелодично позвякивает колокольчик. Стоит кому-нибудь повернуться в сторону сборщика или хотя бы случайно бросить на него взгляд, как тотчас же торбочка оказывается перед самым носом оплошавшего, а колокольчик хоть и негромко, зато настойчиво напоминает о ее присутствии. И неловко не бросить монетку.
