Мара Будовская - Вечер в Муристане
Мы зашли в уютную забегаловку где–то на Бен — Иегуда. Катерина заказала салат и кофе, а я — только кофе. Я очень надеялся, что после миланских гастролей и замужества Катерина забудет свою детскую влюбленность, и мы сможем общаться с ней, как раньше. Как до десятого класса.
— Слушай, я так соскучилась по нормальному человеческому сексу, — проговорила она, когда расправилась с салатом. — Борька дуб дубом, ничего не понимает и учиться не хочет. Нет, я пыталась. Но он пристал, где я нахваталась этих непристойностей. Я ему спокойно объяснила, что до замужества переспала полутора десятками мужчин, часть из которых внесли свою лепту в мое образование. Надулся и не разговаривал неделю. Хорошо еще — в глаз не заехал. Но, зараза, не заехал. У меня на другой день съемки были для «Леиша», а ему первый взнос за машину надо вносить. Короче, пойдем к тебе, а? Яви божескую милость.
Общепризнанная красавица, которая мне дорога с детства, сидит напротив, потягивает кофе и грязно домогается. Все сидящие вокруг мужики шеи сворачивают. Я, честно говоря, растерялся. И твердо решил ей отказать. А потом взыграла гордыня. Такая баба! Ни у кого такой нет. (То есть, у Борьки есть, но он не ценит).
Не могу больше писать, глаза слипаются. Устал. Завтра, все завтра.
В Милан, в Милан!
Не думала Катерина, что и в свободном мире передвижения индивидуума могут быть огранчены. Оказалось, что для репатриантов первого года выезд из Израиля довольно проблематичен. Милан откладывался.
Впрочем, она довольно быстро приобрела известность, ее фотографии можно было увидеть на рекламных плакатах, в роликах и женских журналах.
Платили тут меньше, чем на миланских подиумах, но тоже неплохо. На Катеринины гонорары Борькина мама–закройщица и папа–мастер дамских причесок открыли салон для невест. Точнее, собирались открыть. Чтобы сдавать платья напрокат, их еще нужно было сшить. Борькина мамаша придумала модульную систему подбора платья. Она решила нашить отдельно юбок, отдельно лифов с большой степенью свободы, отдельно рукавов и накидок. Каждый лиф можно было приладить к любой юбке. Папаша, тем временем, записался на курсы праздничных причесок, чтобы освоить современные техники стрижки и укладки, не докатившиеся до младосибирского Дома Быта. Курсы тоже оплатила Катя. Борьке предстояло украшать свадебные кортежи. Наносить макияж должна была Катерина.
Катерина называла затею «семейным подрядом», злилась, но деньги отстегивала беспрекословно. Ей казалось, что чем больше денег она им даст, тем легче ей будет от них сбежать.
Когда она пришла приставать к Мишке, авантюра казалась довольно бессмысленной. Просто надо было поставить галочку напротив пункта «Мишка» в списке ее девичьих мечтаний. Она готова была услышать категорическое «нет», но услышала «да». Это потому что все мужики в кафе на нее пялились, кроме двух гомиков, взасос целовавшихся в углу. Вот ведь мерзкое отродье! Режиссеришки, модельеришки. Думают, что им все можно. Уже и до Святой Земли добрались. Но Мишка, в отличие от нее, этих двоих не заметил вовсе, зато заметил реакцию прочей кафешной братии. Его мужское эго согласилось на ее предложение, он взял отгул, и они отправились в гостиницу.
В гостиничной книге она записалась Фелишией Фурдак, а он почему–то Барухом Спинозой. Она даже шептала ему «А в постели ты просто Спиноза!».
Но когда отгул был полностью использован, Катерина поняла: не было и не будет никого лучше итальяшки–татуировщика Дино Паолино, влюбленного в нее по уши, нежного и послушного. Она вспоминала их миланские встречи, утреннюю болтовню, пиццы и лазаньи, его собачьи преданные глаза, его массажи, его песенки.
Господи, какая же она дура! Она зашла в кафе, где завтракала сегодня с Мишкой, собрала весь свой итальянский в кучу и написала ему письмо.
Дино, мальчик мой!
Нелегко мне после всех идиотских поступков писать тебе, но ты имеешь право знать.
Только сейчас, после долгой и безнадежной разлуки с тобой я поняла, как же на самом деле люблю тебя. Как мне не хватает твоих глаз, твоих рук, твоих рисуночков в моей записной книжке. Все могло быть так просто, а стало так сложно. Между нами Средиземное море, и я готова переплыть его, лишь бы быть рядом с тобой. Если ты со мной заодно, если ты согласен быть рядом со мною всю жизнь, дай знать, и я сделаю для этого все, что в моих силах.
Твоя Катя
Сунув в сумочку листок, заляпанный слезами и каппучино, она отправилась на почту. Пока вспоминала адрес Дино, сообразила, что своего адреса дать ему не может. Пришлось здесь же, в этом отделении абонировать почтовый ящик, и указать его номер в качестве обратного адреса.
Через месяц она приехала проверить почту. Ей стоило немалых усилий удержать себя в руках и не мотаться сюда каждый день. И терпение ее было вознаграждено.
Милая моя Катерина!
Бог услышал, наконец–то, мои молитвы. Я написал бы тебе уже давно, только не знал, куда.
Твоя свадьба произвела на меня жуткое впечатление. Я вернулся из России, и был просто как псих. Ни работать не мог, ничего. Прости, что у меня не хватило духу рассказать о тебе родителям.
И, когда я поехал к тебе на свадьбу, как паж, который везет королеве платье, думаешь, не хотел я украсть тебя прямо в мэрии, или где вы там женились?
Милая моя, самая прекрасная девушка на свете! Все, что ты скажешь, я сделаю ради тебя. Все, чего ни попросишь. Разводись скорее и приезжай ко мне.
Твой, только твой, и больше ничей Дино.
Она поцеловала письмо, а хотелось поцеловать и почтовый ящик, и служащих за прозрачной перегородкой, и каждую ступеньку на крыльце почты, и каждую тарелку в кафе, где она написала ему свое послание!
Но письмо после поцелуя и многократного прочтения пришлось положить обратно в ящик. Надо начинать разводиться, а как? Борькины родичи взяли ссуду, а как отдавать без ее гонораров? Невесты пока не очень–то ломятся в их салон.
Даже не верится, что когда–то она, Катерина была умной, рассудительной девочкой. И угораздило же ее так запутаться. Даже не как муха, а как паук в собственной паутине.
Зачем она спала с Мишкой? Зачем вышла за Борьку? Они должны были остаться неприкосновенными, как братья. Слава богу, хоть Натика она миновала, напрасно он строил ей куры за спиной у своей жуткой длинноносой скрипачки. Господи, и выкопал же!
Гнездо
Нет, скрипачка Гая была не так уж дурна, как казалось Катерине. Обычная еврейская девушка, светлокожая, кудрявая, действительно немного длинноносая. Натик, как любой мужчина, которого любит нелюбимая женщина, тяготился ею. Но оставить ее все никак не мог. Мешали то грипп, то война, то сессия. Он строил планы, что Гая закончит Академию и уедет работать куда–нибудь в Европу или в Америку, а он останется на родине, и все решится само собой. Гая изучала русский и итальянский языки. Натик предполагал, что итальянский она учит, как язык музыки, а русский — как язык общения с половиной любого симфонического оркестра в мире. На самом деле она изучала русский и итальянский, чтобы поддерживать в детях все языки, которыми пользуются в семье. Не хотела она ни в какую Америку, а хотела выйти замуж, нарожать детей и открыть детскую музыкальную школу.
Впрочем, будь Натик посвободнее, он бы нашел Гае замену и перестал тянуть кота за хвост. Но ухаживать за женщинами было некогда. После учебы он проходил практику у папы Якопо. Тот боялся, что не дотянет до того момента, когда сможет передать дело родному наследнику, и собирался сделать это через приемного сына.
Натик приударил было за Катериной, в которой совершенно не узнавал той толстой девочки, которую водил когда–то по детским утренникам, с которой ел апельсины на морозе и устраивал крестоносские крепости из шуб родительских гостей. Нет, он видел только Фурдак, с ее растиражированными пятиэтажными ногами и лицом, давно превращенным в бренд.
Все эти тонкие и грубые, явные и тайные связи не мешали честной компании держаться вместе. Перед еврейскими праздниками, а также перед Новым Годом, Бабарива составляла список и обзванивала, кому что принести. Сонька Полотова славилась печеночным паштетом, ее папаша Шимшон Кокбекаев готовил плов в огромном казане, который за день до торжества привозил в усадьбу. Старшие Полотовы прибывли с багажником фруктов, и в две выжималки давили соки. Евгения Марковна тушила овощи по–китайски. Лев Моисеевич насобачился фаршировать артишоки. Изабелла Евсеевна пекла итальянский хлеб и резала салаты. Левитины привозили оливье и селедку под шубой. Гая просила свою маму испечь бисквит. Мама обижалась, что дочь встретит праздник вне дома, но пекла во имя счастья родного ребенка. Бумчик привозил ящик водки, а на Песах, когда водку нельзя — кошерной текилы. Ящика, естественно, никто не выпивал, эти ящики исчезали где–то в подсобках усадьбы, и на следующий праздник Изабелла Евсеевна уверяла Бумчика, что нового ящика не надо, старый еще не допит. Но найти прошлого ящика никогда не могла. Натик уверял, что спиртное выпивает садовник Рони. А если нет — с чего он тогда орет песни за работой? Вина к столу поставлял сам Якопо. Бабарива прикрывала тылы еврейской кухни — цимес, фаршированная рыба, бульон с клецками. Мишка привозил очередной шедевр Талилы, а сама Талила уезжала на праздники к родителям, в Кирьят Шмона.
