Мартин Хансен - Лжец
- Конечно, тебе нужна в доме женщина, - сказал он. - Ты же не монах. Жить аскетом - да на кой черт!
- Будешь аскетом при том жалованье, которое вы мне положили.
- Все зависит от твоей предприимчивости, - заявил Фредерик. - В такого рода делах сразу видно, мужчина ты или нет. Если мне попадается хорошенькая девушка, я тотчас беру ее в оборот. Я просто обязан заняться ею, раз уж представляется случай. Пуская все на самотек, ты, причетник, грешишь против естества, а это смертный грех. Я вижу, тебе не мешает преподать кое-какие практические советы. Может быть, ты и не пользуешься особым успехом у женщин, я сужу по Ригмор, зато у тебя чертовски здорово подвешен язык, и этим пренебрегать нельзя! Послушай! Мне надо поговорить с Анерсом. Он должен быть дома, когда я заеду за Каем. Паром ожидается через полтора часа.
- Значит, ты все-таки отвезешь мальчика в санаторий?
- Учитель, разве я не сказал вчера, что отвезу? Ну да, сперва речь шла о вторнике. Но лучше сегодня. Само собой, на меня напустятся из-за машины, но раз со мною будет больной ребенок, они не посмеют чинить препоны. Кстати, я должен безотлагательно провернуть кое-что. Переговорить с фирмой и другими заинтересованными лицами, прежде чем этот самый инженер успеет наделать дел. Он слишком пессимистически смотрит на наш проект добычи известняка, не хватает, чтобы он его провалил. Он плохо распорядился отпущенным временем, не разобрался как следует.
- И теперь ты намерен вставить ему палки в колеса?
- Я никогда не стану делать того, что считаю предосудительным, сказал Фредерик. И отбыл восвояси.
В половине второго меня известили, что паром прибудет в течение получаса. Я уже видел его из своего окна. Анерс рубил как одержимый. Ему осталось еще три ели. Впору было подумать, что от этого зависит судьба его мальчика: если он успеет срубить их до прихода парома, Кай выздоровеет. Так неистово орудовал он топором. Еще немного, и он пойдет и усадит своего больного сына в машину. А я даже не знаю, есть ли надежда на то, что Кай когда-нибудь вернется домой.
Мимо школы тянутся люди, кто пешком, кто на велосипеде, а кто в повозках. Похоже, встречать паром будет весь остров.
Наконец пришла Хелене Почтарка - она разносит у нас газеты и письма, и я отпустил детей, попросив двух мальчиков постарше помочь мне и Хелене с почтой.
По дороге к пристани я заприметил стаю синиц - разбившись на маленькие подковки, они весело летели навстречу ветру. А придя на пристань, услыхал, как в саду неподалеку взвизгнул черный дрозд. Тотчас заверещала сорока, бросились под навес куры. Я толканул ребят - чтобы они посмотрели наверх. Головокружительно-высоко в небе, распластав крылья, парили канюки. Эти хищные птицы видели наш остров как на ладони. Каким, должно быть, крошечным все здесь выглядит. Берег чернеет людьми, с нетерпением ожидающими первого парома, - ни дать ни взять муравьиная кочка. Вон там, укрывшись от ветра возле лодочного сарая, стоит одиноко Аннемари. А вот тут стою я. А на носу парома стоит рослый, плечистый парень - точь-в-точь как впередсмотрящий. Да, вот они мы. Но малюсенькие, как муравьи, если поглядеть сверху. С муравьиными проблемишками, муравьиными заботами.
Итак, Аннемари здесь. Одна. Стоит возле сарая, уткнув в воротник подбородок. Она появилась только что. Прошла мимо, а я и не заметил. Наверное, ей надо поговорить с Олуфом. О да, однажды мы его уже здесь поджидали. Но в тот раз ей нужно было на кого-то опереться. А Олуф в тот раз прятался в кают-компании. Теперь же он стоит на носу и смотрит на остров. Он едет домой порыбачить, посидеть на скамейке, поиграть на скрипке...
Море неспокойно. Там еще дрейфуют невидимые глазу льдины, нос парома то и дело зарывается в волнах.
Паром уже совсем близко, в двух кабельтовых. С берега его приветствуют криками.
- Послушай, Хелене, я забыл кое-что взять, - говорю я. - Вы с мальчиками вполне управитесь сами. Если будет слишком много посылок, вам поможет кто-нибудь из рыбаков. Увидите Олуфа, передавайте ему привет.
Я вернулся домой. Сел в кресло. Выпил. Вон там, на полке, лежит письмо Аннемари к Олуфу. И смех и горе. От пребывания в кармане моего пиджака оно измялось, по краям - как присыпано пеплом.
Анерс ушел. Он успел. Ели лежат как павшие воины. Мой сад - уже не заповедный мир уединенных мечтаний. Голая и грязная, простерлась передо мной северная оконечность острова, где темнеет, лонным бугорком выдается Мыс.
Время словно остановилось. Но вот я слышу, как распахнулась входная дверь и на пол бросают что-то тяжелое. Дверь захлопнулась. Я выхожу в коридор. Там лежит мешок с почтой и груда увесистых свертков. Я знаю лишь одного человека, который способен все это дотащить. Рванув дверь, я выскакиваю на крыльцо.
За калиткой - Олуф. Козырнув на ходу одним пальцем, он исчезает за изгородью. Ну да, первым делом он должен повидать мать. Все правильно.
Я захожу в дом и прикрываю за собой дверь. Пинаю мешок, сперва легонько, затем - что есть силы. И опять усаживаюсь в кресло.
Вскоре возвращается Хелене с ребятами. Теперь нам надо разобрать почту, мальчики помогут ее сегодня же и разнести. Мы разбираем почту на длинном столе в коридоре. На то место, где значится мой адрес, класть нечего. Ни-че-го. Кроме газет, разумеется, их за шесть недель набралось порядком. Читать старые газеты куда как приятно. Новости месячной давности будоражат не более, чем грехи праотцев.
Ни одного письма. Ни единого письма за целую зиму. Да и кому писать? Семь лет - достаточно долгий срок, чтобы о тебе позабыли. Впрочем, от писем одно беспокойство.
Зато пришла маленькая посылка! Ну-ка, ну-ка! А-а, это из книжного магазина. Книжечка, которую я заказал в январе. Надо же, они прислали совсем не то. Этот стихотворный сборник у меня есть. Но раз книжечка пролежала больше месяца в уверенности, что попадет к прилежному читателю, я ее оставлю. Если книга хорошая, почему бы и не иметь два экземпляра. Один буду носить с собой, в кармане, а другой пусть себе стоит на полке.
Хелене отправилась с ребятами разносить письма, газеты и бандероли. А за тяжелыми посылками получатели придут сами. Я вновь опускаюсь в кресло. Не свожу глаз с окна. Пигро, да что это с тобой? Ляг, Пигро, и успокойся.
Время ползет еле-еле. Наконец-то! Входная дверь открывается. Я не двигаюсь с места. Ко мне стучат - негромко, костяшками пальцев.
- Войдите!... А, это ты. Ну, с приездом! Садись. Что-то ты осунулся, я смотрю. Как дела?
- Нормально, - отвечает он, присаживаясь.
Олуф вовсе не такой уж и рослый, каким мне запомнился. Зато куда более собранный, нежели раньше. Он достает трубку и набивает ее из моей табакерки.
- Правда, нормально, - говорит он и, вынув из кармана маленький пакетик, кладет на стол: - Это тебе! Так, ничего особенного...
Я разворачиваю пакетик. Да это новая трубка! Отхожу к окну, чтобы получше ее рассмотреть. Солидная, добротная трубка хорошей марки. А как красиво посажен на чашечку ободок!
- И не жалко тебе с ней расставаться? - говорю я, стоя к нему спиной и разглядывая трубку на свету. - Вот что, Олуф... - Оторвавшись от своего занятия, я подхожу к полке, где под патронташем лежит письмо Аннемари, беру письмо и кладу перед ним.
Он зажигает свою трубку и, выпустив дым, бросает на меня испытующий взгляд.
- Знаешь, Йоханнес, мне так хотелось хоть немножко, да удивить тебя. Ведь осенью я уехал не только чтобы подзаработать. Просто не хотел говорить. Хотел посмотреть, что из этого выйдет. Короче, последнее время я ходил на курсы. Навигация, радиосвязь и тому подобное. Я должен буду вернуться.
- А потом? - спрашиваю я, не веря своим ушам.
- Я мог бы водить судно. На север, к Исландии.
- Понятно.
- Я навел справки, и, скорее всего, дело выгорит. На покупку большого бота нам понадобится ссуда от государства. А кое-кому из нас придется вложить средства самим. Понимаешь, мама согласна. Я в общем-то знал, что у нее есть деньги, и более или менее на это рассчитывал, но сколько именно она может мне дать, выяснил всего час назад. В городе, в банке, у нее кое-что есть. Досталось в наследство от родственников. Она не истратила ни единого эре. И теперь хочет вложить эти деньги в новый катер.
- И вы будете ходить в Северное море?
- Можно и дальше.
- Понятно, - говорю, а сам думаю: это просто не укладывается в голове. - Послушай, пока я не забыл. Это письмо, оно - тебе. Я как чувствовал, что ты приедешь, и не стал отправлять.
- Так это же почерк Аннемари, - произносит он спокойно.
Вместо того чтобы надорвать конверт, он достает перочинный нож и медленно его взрезает. Я снова отхожу к окну - полюбоваться на новую трубку.
Немного погодя Олуф говорит:
- Дома я пробуду недели две. Вот я и подумал, ты не мог бы натаскать меня по математике? Я не очень-то с ней в ладах.
- Это мы одолеем. А если у тебя и впредь возникнут какие-то трудности, ты всегда можешь написать мне. Я уж тебя подтяну.
