Иван Лазутин - Суд идет
— Ты почему так смотришь на меня? — спросила Ольга, поеживаясь не то от ветерка, набегавшего с реки, не то от колючего взгляда Дмитрия.
— Я вполне их понимаю. Конечно, им обидно. Но я убежден в другом: Москву нужно заслужить! Москва не только для москвичей! Москва — город большой страны! Она всем городам город! Она всем родина! И будь я наделен высокими государственными полномочиями — я бы такую чистку в Москве устроил, что через полгода на ее улицах ты не увидела бы ни одного алкоголика, ни одного спекулянта и бездельника.
Ольга тихо засмеялась и облокотилась на каменный барьер набережной.
— Если бы тебе рога, то ты…
— То я на эти рога нанизал бы полмиллиона бездельников, проходимцев и трутней, которые живут за счет других! И будь уверена — воздух в Москве стал бы намного чище. Пойми главное: Москва — это не просто город! Москва — не географическое понятие. Москва — это столица мира! Это лицо большого государства! А лицо должно быть чистым!
Дмитрий посмотрел на часы. Времени было половина двенадцатого. Через час государственная комиссия начнет распределение.
Положив свою ладонь на тонкую руку Ольги, он мягко улыбнулся.
— А если в Сибирь назначат — поедешь?
Ольга высвободила руку и, сжав свой небольшой кулачок, лихо ударила им по тыльной стороне кисти Дмитрия.
— Только в том случае, если тебя пошлют прокурором республики и дадут персональный ЗИМ.
— Может быть, для первого случая как-нибудь на осле двое усядемся? В Ашхабаде работники прокуратуры ездят на них с женами. И, говорят, не трясет.
Вообразив себя сидящей вместе с Шадриным на осле, которого она недавно видела в зоопарке, Ольга рассмеялась.
Через час они вышли из метро у библиотеки Ленина. Молча постояли у стайки голубей, которые прямо под окнами приемной Президиума Верховного Совета СССР живой сизой волной затопили площадку перед въездом в правительственный гараж. Дмитрий залюбовался не столько голубями, сколько сварливой старушкой, которую он приметил здесь уже давно. Каждый день она по нескольку раз приходила к гаражу с полной сумкой хлебных крошек и, смело вклиниваясь в голубиную стаю, — птицы ее совсем не боялись, — широкими взмахами рассеивала корм. И всегда что-нибудь приговаривала. С птицами она вела беседу, как с людьми. И, как это казалось Дмитрию, знала их всех наперечет. Слабых защищала от сильных, раненых ловила и делала перевязки. Здесь же, у голубиной стаи, окруженной детьми, которых привели сюда няни или бабушки, на складном матерчатом стульчике сидел молодой художник. Быстрыми штрихами карандаша ловил он то, что, на его взгляд, казалось интересным: девочку, присевшую на корточки и протянувшую руку к голубям и приговаривающую «Гули-гули-гули…», малыша-карапуза, который тщетно пытался поймать голубя; склонившегося над ним простодушного дедушку. Дмитрию показалось, что, прогуливаясь с внуком, дед уже успел «пропустить» стопку спиртного: уж больно разрумянились его щеки.
— Осталось десять минут, мы опоздаем. — Ольга дернула Дмитрия за рукав.
Они покинули голубиную стаю.
Коридор факультета гудел, как Казанский вокзал. Кроме знакомых лиц, были здесь и посторонние. «Болельщики», — подумал Дмитрий и прошел к деканату. Там уже начала заседать Государственная комиссия. Ольга осталась в вестибюле на площадке, где висела огромная стенная газета «Советский юрист». У входа в круглый зал к Дмитрию подошел Белявский. Это был юркий и ловкий молодой человек с густыми вьющимися волосами и черными красивыми глазами, обрамленными длинными пушистыми ресницами, которым могла позавидовать любая модница.
Белявского на курсе любили за остроумие и за то, что тот никогда не унывал. А в прошлом году он долгое время был предметом анекдота. На окучивании картошки Белявский прославился на весь колхоз. Дневную норму бригада его выполнила за два часа. Не разбирающийся в сельском хозяйстве комсорг курса, который распределял наряды и принимал работу, занес бригаду Белявского на Доску почета. А через три дня рекорд «новатора» был разоблачен. Вся хитрость нового метода окучивания и прополки картошки — этот метод назвали «методом Белявского» — состояла в том, что половший садился верхом на тяпку, втыкал ее углом в рыхлую землю и пропахивал борозду между картофельными рядами. Вспаханная сухая земля ровным отвалом засыпала по обе стороны траву и образовывала холмики у корней картофельной ботвы. Пять человек из бригады Белявского пахали участок вдоль, пять человек — поперек. Если посмотреть со стороны, то у них все получалось и скоро и красиво. «Метод Белявского» на второй день переняли в соседней бригаде. И только через три дня, когда приехал на поле агроном, весь участок, обработанный бригадой Белявского, пришлось перепалывать и окучивать заново.
— Ты слышал, Митя, что в этом году Москва улыбнется немногим?
— Не тревожит, — равнодушно ответил Шадрин. Он уже понял, что неспроста Белявский начал с подходцем, что насчет чего-то он хочет закинуть удочку.
— Но тебе нечего волноваться, — Белявский покачал головой, выражая этим: «Тебе все равно: Москва или Владивосток».
— Особенно дрожь не бьет, терплю, — согласился Дмитрий.
— А все-таки, куда бы ты хотел? Поди, в Сибирь тянет? Все-таки как-никак — родина. Да, кстати, ведь ты, кажется, из Новосибирска?
— Ты угадал. — Дмитрий старался понять: что же нужно от него Белявскому?
— Я могу тебя поздравить.
— С чем?
— Есть одно местечко в Новосибирске. Следователем в областную прокуратуру. Только это по строжайшему секрету. Хочешь его получить?
Дмитрий сверху вниз посмотрел на Белявского.
— Разумеется. Но как?
Белявский за рукав поволок Шадрина в угол.
Оглядевшись, чтоб их никто не подслушал, он таинственно спросил:
— Скажи честно, если предложат Москву, согласишься?
— Думаю, что мне ее не предложат. Ты же знаешь, у меня нет жилплощади.
— Короче: если предложат — согласишься?
— Без жилья нет.
— Что же будешь просить?
— Если возможно, то Новосибирск.
— Ты очень хочешь Новосибирск?
— Ты об этом спрашиваешь уже третий раз! — раздраженно бросил Дмитрий, собираясь покинуть Белявского.
— Стой! Есть деловой разговор. Ты получишь Новосибирск, но при одном условии.
— При каком?
— Если согласишься на Москву.
— Откуда ты взял, что мне предложат Москву?
— Это не твое дело. Допустим, что это уже решено. — Воровато оглянувшись, Белявский продолжал еще более таинственно: — Так вот, слушай меня: Новосибирск тебе не видать, как своих ушей, если ты не пойдешь на одну очень простую комбинацию. — Белявский многозначительно смолк. Наблюдая снизу вверх за лицом Шадрина, он старался прочитать на нем впечатление, которое произвело его предложение.
— Я готов. Но чтобы это было честно. И вообще мне не ясно, как это можно сделать?
— Очень просто: я добиваюсь назначения в Новосибирск. Ты на комиссии ведешь себя благоразумно и даешь согласие на Москву. После государственных экзаменов, когда дипломы и положительные характеристики у нас на руках, когда университету и всем его общественным организациям можно сказать адью — ты добиваешься, и это, между прочим, не трудно, это я беру на себя… Мы добиваемся, чтобы тебя послали на мое место. Я не буду возражать, уступлю его тебе и все дело в шляпе. Кажется, ясно?
Глубоко затянувшись папиросой, Белявский неосторожно пустил дым почти в лицо Дмитрию. Шадрину мучительно захотелось курить. Но он сдержался. Прошло больше месяца, как он выкурил последнюю папиросу.
— Что ж, я, собственно, ничего против не имею.
— Прекрасно! — воскликнул Белявский. — Я всегда считал, что у тебя ясная голова.
— Ну, а ты? Ты-то сам, как будешь потом с работой? Станешь проситься на мое место?
— Даже не пикну. Меня устраивает и свободный диплом.
— Только смотри, Игорь, чтобы потом без работы не остался. Чего доброго еще меня будешь клясть на чем свет стоит.
— Что-о?.. Что ты сказал?! Димочка, неужели ты за пять лет не понял, что я не такой уж беспомощный человек?
На том и договорились. Оставив Белявского, Дмитрий подошел к студентам, которые столпились у дверей деканата.
Первой из кабинета декана выскочила разрумянившаяся Рая Рубцова. Со всех сторон на нее посыпались вопросы.
— Ну, как?
— Куда?
— Москва?
Галдели все сразу.
Некоторое время Рая стояла с опущенными ресницами, зажав ладонями уши. Когда галдеж угомонился, она лихо щелкнула пальцами и по складам произнесла:
— Вла-ди-вос-ток! Красивый портовый город! А один дяденька из комиссии даже решил меня обрадовать, сказал, что там много жирной селедки, а еще больше — холостых моряков, которые на третий же день моего приезда будут разрывать меня на части. Левой рукой предлагать ум и сердце, а правой — тащить в загс.
