Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды
— Не знаю. — Урсула умоляюще глядела на мужа.
— Не знаешь? Ну так я за тебя скажу. Воды не хватает солнечному Казахстану. Это понять нужно в моральном и политическом плане. Мы им воду, они нам — хлопок. Ты согласна, девушка?
Урсуле удалось высвободить руку, и её точно ветром сдуло. Пётр Петрович торжественно развил свою мысль. Всё сводилось к тому, чтобы, перегородив плотинами, повернуть вспять мелководную речушку Щусь, протекавшую в десяти километрах от Глухого Поля. А заодно и ещё несколько речек, раскиданных по области без всякой пользы. Таким образом они внесут посильный вклад в благородное дело орошения восточных земель. Разумеется, это потребует незначительных жертв от местного населения, которому придётся сняться с насиженных мест, но он, Хабило, верит, что его идея найдёт в народе поддержку, потому что грешно думать, будто все люди превратились в рвачей и мелких собственников, подобных кое-кому из сидящих за столом.
— Вот так, товарищ Спирин. Против прогрессу подниматься не советую, сомнёт.
Спирин, побагровевший от внутреннего жара, не смог сразу придумать достойный ответ, зато благодушно вмешался Пашута:
— Хорошее дело затеваете, Пётр Петрович, хорошее и большое. Но рискованное. Могут, понятно, и орден дать, а могут и голову снять. Я ваши надежды всей душой разделяю, как гражданин. Мне особенно детишек-казахов жалко. У нас хоть круглый год купайся, летом в реке либо в озере, а зимой, пожалуйста, в проруби. Вы сами не моржуете? Напрасно. Польза чрезмерная для внутренних органов. Даже известные актёры увлекаются, чтобы бодрее выглядеть перед публикой… А этот голопузый малец, натуральный житель пустыни, ему куда нырнуть, когда солнышко припекает? Я бы не только реки, я бы все моря передвинул с места на место. Тем более за государственные денежки.
— Юмора вашего не разделяю, — холодно бросил Хабило. — Хотя чему удивляться. Взгляды Спирина мне печально известны. Ему лишь бы под собственный зад не дуло. Сколько уж во всех газетах про мещан и обывателей пишут, а перевода им нету. Видно, в крови у людей, что своя рубаха ближе к телу.
— А тебе, значит, общественная? — обрёл наконец дар речи Спирин.
Хабило держал себя как человек, привыкший к полемике и наскокам. Он не ответил, а спокойно ждал, пока оппоненты в запальчивости выскажут что-нибудь такое, что само по себе поставит под сомнение их правоту. Улыбался горькой улыбкой судьи, утомлённого знанием окончательной истины. Ждать ему пришлось недолго.
— Конечно, общественная рубашка тебе дороже, — нападал Спирин. — Ты за казённый счёт живёшь. На полном обеспечении. Машина не твоя — казённая. Дом казённый. Денежки получаешь неизвестно за что. Ловко устроился. Теперь только и поворачивай реки вспять. Какая разница, что с землёй будет. Она же не твоя — казённая.
Хабило согнал улыбку с лица, надулся праведным гневом.
— Вот ты и выдал себя, Спирин! Зависть тебя мучит, обыкновенная зависть. Машина, дом, денежки… Ни за что — говоришь? Врёшь. Сам знаешь, что врёшь. У нас ни за что не бывает. Мы социализм построили. Основной принцип помнишь? Каждому по труду, понял? По труду. Я для общества радею, и оно мне отвечает заботой, потому что ценит. А ты о ком радеешь? Да тебе если казённую машину доверить, ты на ней фрукты начнёшь с юга на север гонять. Давно я тебя раскусил, Спирин, и замашки ты эти бросай. Дави в себе кулачка, пока не поздно… — победно обернулся к Пашуте: — И вам, товарищ, посоветую. Если вы прибыли с целью личного обогащения, то поворачивайте назад. У нас этот номер не выйдет.
— Гад ты, Хабило, — воскликнул Спирин, чуть ли не со слезой. Слаб он был для такого опытного противника, не умел себя укротить. — Научился правильные слова говорить, а люди от тебя бегут. Ты, как кость, у всех поперёк горла сидишь. Руками тебя не схватишь, я понимаю. Скользкий ты. Под любое постановление подстроишься. Но погоди, настанет для тебя час расплаты.
— Это за что?
— За то, что соки из земли сосёшь и никак не лопнешь.
Пётр Петрович осанисто выпрямился за столом, отодвинул пустую тарелку. Взгляд его налился сумраком, как грозой, но всё же по лицу мельтешила улыбка: понарошку он вёл игру, опасности не чуял.
— Будете свидетелем, товарищ, не помню, как вас зовут, — ткнул пальцем Пашуте в грудь. — Оскорбление должностного лица при исполнении обязанностей. За это можно привлечь, куда следует. Глотку разевать все нынче горазды. Шуму много, а дела не видать. Ты не первый раз на меня наскакиваешь, Спирин. Добра не помнишь. Тебя кто сюда на жительство определил и должность тебе предоставил? Не я? А в дом этот, который ты своим считаешь, кто тебя вселил? Не я? Хорошо ты благодаришь… В прошлом году на совещании бригадиров пытался охаять, а нынче на прямые оскорбления личности перешёл, — в голосе его внезапно прозвучала искренняя обида. — Эх, Семён Спирин! Кем ты себя возомнил? Полагаешь себя умным человеком, а рубишь сук, на котором сидишь.
Никто Хабиле на сей раз не возразил. Спирин с тоской глядел в заоконную даль, Пашута дымил сигаретой.
— Думаешь, я не понимаю, зачем ты меня со своим товарищем познакомил? — продолжал Пётр Петрович укоризненно. — Хочешь и его тут угнездить. Я не против. Я готов содействовать. Но как же это получается? Когда тебе от Хабилы чего-то нужно, он хорош. А когда к тебе Хабило обращается — не за помощью даже, за пониманием, — ты его готов по самую шляпку в грязь втоптать… Мне людскую неблагодарность, Спирин, и прежде доводилось встречать, меня не удивишь, но ты же себя считаешь человеком высшей морали. Как-то это в одно не вяжется. Я уж не говорю, что ты казахскую девушку обманом взял…
— Ой! — сказал Спирин. — Не доводи до крайности, Пётр Петрович. Ну каким обманом? Что ты совсем-то в дурь попёр?
— По ихнему закону за жён калым платят. Выкуп, иначе говоря. Ты платил калым? Давай её позовём, спросим, платил ты калым или нет?
Пашута почуял, в воздухе запахло палёным:
— Позвольте мне рассудить, а то как бы вам не поссориться. Я человек сторонний, мне виднее. Вы оба правы. Разногласия между вами внешние. Оба вы стремитесь к общественному благу, но с разных сторон. Вы, Пётр Петрович, как я понял, желаете дать людям как можно больше водоёмов, чтобы было где поплавать всласть. Сеня же настаивает, чтобы у каждого труженика был подсобный участок и личный автомобиль. Но суть одна. Вы оба добиваетесь большого человеческого счастья для всех людей. Из-за чего вам попрекать друг друга и лаяться?
Спирин перевёл на Пашуту затуманенный взгляд,
— Ты, Паша, тоже не заговаривайся. Когда это я говорил про личный автомобиль и участок? Ты что?
Хабило вставил снисходительно:
— У вашего товарища, Семён, иронический склад ума. Он всё норовит выставить в смешном свете. Я таких встречал. Это люди без святого за душой.
— Вот видите, — обрадовался Пашута. — Вы оба на меня рассердились. Вы же единомышленники… Пётр Петрович, а вы возьмёте меня на работу?
— Кем?
— Кем угодно. Я на все руки мастер.
— Циркачи нам пока не нужны.
— Остроумно. А вы назначьте меня спасателем. Если вместо Глухого Поля будет водоём, обязательно спасатель понадобится. Я кролем плаваю свободно.
— Уймись, пожалуйста, — оборвал друга Спирин. — Это серьёзный вопрос. Пётр Петрович, вы это… действительно, простите меня… Надо его как-то оформить, хоть чернорабочим, что ли. Он мастер отменный.
— А то я не вижу, — вдруг согласился Хабило. — А то у меня глаз нету. Я, Сеня, на то и поставлен, чтобы человека понимать. А чего из Москвы сбежал, мастер?
— По семейной надобности, — с неохотой ответил Пашута.
— От алиментов надеешься укрыться? Ая-яй! Ну не знаю, вроде бы и Спирину надо пойти навстречу. Мужик-то он неплохой, хоть и безголовый…
На улицу вышли в обнимку. Только Спирин зыркал глазами по сторонам, точно опасался налёта. Когда Хабило усаживался в свой лимузин, когда им руку протянул на прощание, словно купюрой одарил, на ледяной улочке из-за горбатой часовенки показалась Варенька. Возникла из снежного звона, как солнечный лучик. Помахала им рукой, окликнула. Хабило засопел, выпрямился и дверцу захлопнул.
— Кто такая?
Друзья замешкались с ответом, потом Пашута сказал:
— А вот она самая и есть.
— Супруга?
— Да уж, видно, так.
Варя за несколько дней вжилась в новые обстоятельства, ничего необычного не находила уже в своём положении и была довольна собой. Однако от неё всего можно было ожидать при встрече с незнакомым мужчиной.
— Дяденька, это ваша такая зелёная машина? — вежливо обратилась она к Хабиле, взяв Пашуту под руку.
— Персональная. А что? — Хабило нежно погладил капот, приосанился, взгляд его приобрёл маслянистый оттенок, по которому всегда можно угадать бывалого ходока. И голос наполнился бархатными нотками. «Ах ты, скотина!» — подумал Пашута.
