Верность - Рауэлл Рейнбоу

– У них завтра еще один концерт, – вспомнил Джастин. – Надо бы сходить.

– Завтра у меня «Подземелья и драконы», – возразил Линкольн.

– Ага, давай говори о том, что делать, если у тебя нет девушки, – хмыкнул Джастин.

Джастин все время подзуживал Линкольна не сидеть дома. Знакомиться с женщинами. Пробовать. Может, потому, что Джастин познакомился с Сэм в старших классах. Потому что он помнил времена, когда Линкольн всегда и везде появлялся под руку с очередной красоткой. «На мой вкус, пожалуй, болтает много, – сказал однажды Джастин за игрой в гольф. – Но погорячее, чем молочный коктейль с халапеньо».

После Калифорнии, когда Линкольн вернулся в университет, на год отстав от всех, Джастин ни разу не спросил, что случилось с Сэм. Линкольн, правда, попробовал рассказать ему, когда они как-то раз сидели за пиццей «Папа Джонс», запивая ее газировкой «Доктор Дьябло», но Джастин его обрубил:

– Чувак, да отпусти ты это все. Счастливого ей пути!

Глава 35

В конце концов Линкольн так никому и не сказал, что случилось с Сэм в Калифорнии. Хотя мать приставала-приставала к нему с расспросами и разузнала все, только когда в магазине случайно налетела на мать Сэм.

Линкольн молчал, потому что заговорить об этом значило бы признать, что это правда. Значило бы признать: да, так и есть. Потому что он знал: стоит начать рассказывать, и покажется, что все не так уж плохо. Что это было всего лишь крушение обычного подросткового романа. Но самое печальное, что он пропустил целый семестр в университете и потерял все свои стипендии. Для постороннего это было бы самое грустное.

С матерью Линкольн не говорил об этом никогда, ни разу, потому что понимал: она очень обрадуется, что оказалась права.

Когда он уехал в колледж, мать звонила ему по два раза в неделю.

– Никогда в Калифорнии не бывала, – говорила она.

– Мам, здесь хорошо. Кампус отличный. И безопасно.

– Не знаю даже, как там все выглядит, – продолжала мать. – Не могу представить тебя там. Стараюсь о тебе думать, посылать тебе положительную энергию, вот только куда посылать – не знаю.

– На запад.

– Я не об этом, Линкольн. Как я могу представить, что у тебя все в порядке, когда я даже тебя не могу себе представить?

Линкольн тоже скучал по ней, да. И по Среднему Западу скучал. От антуража, которого так жаждала Сэм, у него начинало остро колоть в голове. Северная Калифорния была до невозможности красива. Куда ни кинешь взгляд – деревья, ручьи, водопады, горы, океан. Не на что было просто так посмотреть, чтобы просто так подумать. Он часами просиживал в библиотеке кампуса – в ней не было окон.

Сэм пропадала в школьном театре. Она еще не начала ходить на занятия театрального отделения, но в маленьких ролях уже выходила на сцену. В старших классах, когда Сэм бегала на репетиции, Линкольн увязывался за ней. Он брал с собой домашние задания и устраивался где-нибудь в задних рядах. И, надо сказать, учиться в такой обстановке получалось у него неплохо. Он умел отключаться от разговоров, от шума. Иногда, посреди раздумий над задачкой по химии, ему нравилось слышать голос Сэм.

Линкольн с великой радостью так и занимался бы в театре колледжа, пока Сэм репетировала, но ей казалось, что этим он привлекает к ней слишком много внимания.

– Ты им напоминаешь, что я чужая, – говорила она, – что я новенькая, не местная. Мне нужно, чтобы они смотрели на меня и видели мою роль. Видели мой талант, и больше ничего. А ты им напоминаешь, что у меня такой слащавый деревенский романчик.

– Как понимать – слащавый?

– Ну, когда тебя любит деревенский мальчик немецкого такого типа.

– Но я не деревенский мальчик.

– Для них – деревенский, – ответила она. – Для них мы только что с грузовика с помидорами рухнули. Им кажется – так смешно, что мы из Небраски. Им само название Небраска кажется смешным – обхохочешься. Говорят, это все равно что Тимбукту или Хобокен какой-нибудь.

– Или Панксатони?

– Вот-вот. Им кажется, прикольно, что мы вместе приехали учиться.

– А чего тут прикольного?

– Слишком слащаво, – ответила Сэм. – Именно так и должны поступить детишки, которые только что рухнули с грузовика с помидорами. Если ты так и будешь торчать на репетициях, мне хорошей роли не видать.

– Может, здесь «Поллианну» будут ставить.

– Линкольн, хватит!

– Но я хочу остаться с тобой. Если ты все время будешь на репетициях, я тебя вообще не увижу.

– Увидишь, – возразила она.

А он не видел.

Только за завтраком в кафетерии общежития. Только когда она приходила к нему после репетиций, чтобы он помог ей с домашней работой или поплакаться, что делается в театре. Сэм ни за что не соглашалась остаться, даже если в комнате был его сосед. Линкольн все время чувствовал, до чего изголодался по ней.

– Когда мы жили с родителями, и то чаще вместе бывали, – пожаловался он в один из тех редких вечеров пятницы, когда Сэм сидела у него и даже разрешала обнять себя.

– В школе у нас свободного времени полно было, – ответила она.

– Так почему же здесь у всех времени полно? – спросил он.

– У кого это – у всех?

– У всех, кроме тебя. Куда ни пойду – везде вижу, что люди вместе. И в общаге, и в комнате отдыха, и в Студенческом союзе. Гуляют…

Именно так Линкольн и представлял себе их совместную жизнь в колледже. Он воображал, как они с Сэм лежат рядом на узких казенных матрасах, как, взявшись за руки, торопятся на занятия, беззаботно болтают, сидя где-нибудь на скамейке или на диване в кофейне.

– У меня время на это есть, – сказал Линкольн.

– Тогда, может, тебе лучше проводить его с кем-то еще! – вспыхнула Сэм и, отстранившись от него, застегнула пуговицы на черном кардигане, забрала волосы под берет.

– А я хочу с тобой.

– Я и так с тобой, – ответила она.

– Чудесно. Но почему нельзя побольше? Даже раз в неделю?

– Потому что нельзя, Линкольн.

– Да почему нельзя-то? – Он начинал самого себя ненавидеть за то, что канючит, точно маленький мальчик.

– Потому что я приехала сюда не за тем, чтобы все время проводить со старым школьным другом. Я приехала, чтобы начать свою карьеру.

– Я не старый школьный друг, – поправил он. – Я твой приятель.

– Да на одном этом этаже полно девчонок, которые будут счастливы все четыре года не отлипать от тебя. Ты ведь этого хочешь.

– Я тебя хочу.

– Тогда будь счастлив со мной!

Сэм не хотела ехать домой на зимние каникулы. Она хотела остаться в кампусе и играть в постановке «Рождественской песни», почти не сомневаясь, что ей дадут роль Крошки Тима. Но ее отец перевел в деньги мили, накопленные в какой-то авиакомпании, и прислал ей билет в первый класс. «Никогда еще первым классом не летала! – взволнованно сказала она Линкольну. – Надо одеться под Бетти Грейбл [5], натянуть белые перчатки до локтя и весь полет заказывать джин с тоником!» Линкольн ехал на автобусе компании «Грейхаунд», а Сэм повторяла, что это будет просто здорово: «Так по-американски! Я тебе в дорогу сэндвичей нарежу!»

Не нарезала. Она сказала, что Линкольна на автобус проводить никак не может: в театре как раз сегодня вечером собрание. Он ответил, что ничего страшного, он и так не хотел, чтобы она приходила. Девушка, которая могла бы сойти за Крошку Тима, не должна одна поздно вечером возвращаться с автовокзала.

Но Линкольну очень не нравилось, что между поездкой на автобусе и Рождеством лежит целая неделя без Сэм. По крайней мере, оба были бы дома. И для обоих было бы неплохо встретиться в привычной обстановке. Перед тем как идти на автобус, Линкольн решил оставить Сэм записочку о том, как будет скучать по ней. Он купил недорогой букет в ночном магазине напротив общежития и черкнул на листе бумаги в линейку: