Габриэль Маркес - Проклятое время
У двери балкона, под хлеставший дождь, он все-таки продремал с открытыми глазами до начала пятого. Потом встал, умылся, надел военную форму и спустился в гостиницу поесть.
После обычной проверки в полицейской казарме он вдруг нашел себя стоящим на каком-то углу, с руками в карманах, в размышлениях, чем бы еще заняться.
Вечерело, когда он, по-прежнему держа руки в карманах, вошел в бильярдную. Хозяин приветствовал его из глубины пустого заведения, но алькальд не удостоил его ответом.
– Бутылку минералки, – сказал он.
Хозяин с грохотом сдвинул бутылки в ящике со льдом.
– Если вас прооперируют, – пошутил хозяин бильярдной, – то станет видно, что в вашей печени полно пузырьков.
Алькальд посмотрел на стакан, сделал глоток, рыгнул, да так и остался сидеть, облокотившись на стойку, не отрывая глаз от стакана, и рыгнул снова. На площади не было видно ни души.
– Почему так пусто? – спросил алькальд.
– Сегодня воскресенье, – напомнил хозяин.
– А-а!
Он положил на стойку монету и не попрощавшись вышел. На углу площади кто-то, волочивший ноги, словно огромный хвост по земле, пробормотал что-то непонятное, и только чуть позже алькальд начал осмысливать произнесенное. Охваченный смутной тревогой, он снова зашагал к полицейским казармам, в несколько прыжков поднялся по ступенькам и вошел внутрь, не обращая внимания на толпящийся в дверях народ.
Навстречу ему шагнул полицейский. Он протянул алькальду бумагу, и тому достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, о чем идет речь.
– Разбрасывал на петушиной арене, – сказал полицейский.
Алькальд бросился в глубь коридора, открыл дверь первой камеры и, держась за щеколду, стал вглядываться в полумрак. Наконец он разглядел там юношу лет двадцати, в бейсбольной кепке и в очках с толстыми стеклами. Лицо его, угрюмое, с заостренными чертами, было в крапинах оспы.
– Как зовут?
– Пепе.
– Дальше как?
– Пепе Амадор.
Алькальд смотрел на него, словно пытаясь что-то вспомнить. Юноша сидел на бетонном возвышении, заменявшем заключенным кровать. Не обнаруживая никакого беспокойства, он снял очки, протер их краем рубашки и, щурясь, посмотрел на алькальда.
– Где я тебя видел? – спросил алькальд.
– Здесь, – ответил Пепе Амадор.
Алькальд по-прежнему стоял, не переступая порога камеры. Потом, все так же задумчиво глядя на арестованного, начал не спеша закрывать дверь.
– Ну что же, Пепе, – сказал он, – по-моему, ты допрыгался.
Заперев дверь, он опустил ключ в карман, вошел в служебное помещение и там перечитал листовку несколько раз.
Сидя у открытой двери балкона, он убивал ладонью москитов, а на безлюдных улицах в это время загорались фонари. Он знал эту тишину сумерек: когда-то, в такой же вечер, он впервые испытал во всей полноте ощущение власти.
– Значит, начинается, – сказал он вслух.
Как и прежде, они были отпечатаны на стеклографе на обеих сторонах листа, и их можно было бы узнать где и когда угодно по неуловимому налету тревоги, оставляемому подпольем.
Он долго раздумывал в темноте, складывая и разгибая бумажный лист, прежде чем принять решение. Наконец он сунул листовку в карман, его пальцы наткнулись на ключи от камеры.
– Ровира! – позвал он.
Его самый доверенный полицейский вынырнул из темноты. Алькальд протянул ему ключи.
– Займись этим парнем, – сказал он. – Постарайся уговорить его назвать тех, кто доставляет к нам пропагандистские листовки. Не удастся добром – добивайся по-любому.
Полицейский напомнил, что вечером он дежурит.
– Позабудь об этом, – сказал алькальд. – До нового приказа не занимайся больше ничем. И вот что, – добавил он так, словно его осенила вдруг блестящая мысль, – отправь-ка этих, во дворе, по домам. Сегодня ночью патрулей не будет.
Он вызвал в бронированную канцелярию трех полицейских, по его приказу сидевших все это время без дела в участке, и велел им надеть форму, хранившуюся у него в шкафу под замком. Пока они переодевались, он сгреб со стола холостые патроны, которые выдавал патрульным накануне, и достал из сейфа большую горсть боевых.
– Сегодня ночью патрулировать будете вы, – сказал он, проверяя винтовки, чтобы дать полицейским самые лучшие. – Не делайте ничего, но пусть люди знают, что вы на улице.
Раздав патроны, он предупредил:
– Но смотрите – первого, кто выстрелит, поставлю к стенке.
Алькальд подождал ответа. Его не последовало.
– Понятно?
Все трое – два ничем не примечательных метиса и гигантского роста блондин с прозрачными голубыми глазами – выслушали последние слова алькальда, укладывая патроны в патронташи. Стали по стойке «смирно».
– Ясно, господин лейтенант.
– И вот еще что, – добавил уже неофициальным тоном алькальд. – Сейчас Асисы в городке, и вы, может статься, встретите кого-нибудь из них, по пьянке он может полезть на рожон. Так вы с ним не связывайтесь – пусть идет своей дорогой.
Алькальд снова подождал ответа, но его не последовало и на этот раз.
– Усекли?
– Так точно, господин лейтенант.
– Вот так-то, – заключил алькальд. – И держать ухо востро!
Затворяя церковь на замок после службы, которую он начал на час раньше, чтобы успеть закончить до сигнала трубы, падре Анхель почувствовал запах падали. Вонь появилась и исчезла, так и не заинтересовав его, но позднее, когда он поджаривал ломтики зеленых бананов и подогревал молоко к ужину, падре понял ее причину: Тринидад заболела, и с субботы никто не выбрасывает дохлых мышей. Он вернулся в храм, очистил мышеловки и отправился к Мине, жившей метрах в двухстах от церкви.
Дверь ему отворил сам Тото Висбаль. В маленькой полутемной гостиной, в которой стояли где попало табуретки с обитыми кожей сиденьями, а стены были увешаны литографиями, мать и слепая бабушка Мины пили из чашек что-то горячее и ароматное. Мина скручивала искусственные цветы.
– Уже прошло пятнадцать лет, падре, – сказала слепая, – как вы последний раз были у нас в доме.
Это и вправду было так. Каждый день проходил он мимо окна, у которого сидела и делала бумажные цветы Мина, но в дом не заходил никогда.
– Как летит время, – сказал падре, а потом, давая понять, что торопится, повернулся к Тото Висбалю. – Хочу попросить вас о любезности: пусть Мина с завтрашнего дня последит за мышеловками. Тринидад, – объяснил он Мине, – с субботы больна.
Тото Висбаль не возражал.
– Только время тратить попусту, – вмешалась слепая. – Все равно в этом году конец света.
Мать Мины положила старухе на колено руку, чтобы та замолчала, однако слепая ее руку сбросила.
– Бог наказывает суеверных, – сказал священник.
– Написано, – не унималась слепая, – кровь потечет по улицам, и не будет силы человеческой, которая сможет ее остановить.
Падре обратил к ней полный сострадания взгляд. Она была очень старая, страшно бледная, и казалось, что ее мертвые глаза проникают в самую суть вещей.
– Будем тогда купаться в крови, – пошутила Мина.
Падре Анхель повернулся к ней и увидел, как она, с иссиня-черными волосами и такая же бледная, как ее слепая бабушка, вынырнула из облака лент и разноцветной бумаги. Она казалась аллегорической фигурой из живой картинки на школьной вечеринке.
– Воскресенье, а ты работаешь, – упрекнул он ее.
– Я уж ей говорила, – снова вмешалась слепая. – Дождь из горячего пепла просыплется на ее голову.
– Бог труды любит, – с улыбкой сказала Мина.
Падре по-прежнему стоял, и Тото Висбаль, пододвинув табуретку, снова предложил ему сесть. Он был тщедушный, с суетливыми от робости движениями.
– Спасибо, – отказался падре Анхель, – я спешу, а то комендантский час застанет меня на улице.
И, обратив наконец внимание на воцарившуюся в городке мертвую тишину, добавил:
– Можно подумать, что уже больше восьми.
И вдруг неожиданно его осенило: после того как камеры пустовали почти два года, Пепе Амадор опять за решеткой, а городок снова во власти трех убийц. Поэтому люди уже с шести сидят по домам.
– Странно. – Казалось, падре Анхель разговаривает сам с собой. – В такое время, как теперь, – да это просто безумие!
– Рано или поздно это должно было случиться, – сказал Тото Висбаль. – Страна расползается по швам.
Он проводил падре до двери.
– Листовки видели?
Падре остолбенел.
– Снова?
– В августе, – заговорила слепая, – наступят три дня тьмы.
Мина протянула старухе начатый цветок.
– Замолчи, – сказала она, – и кончи вот это.
Слепая ощупала цветок и стала доделывать его, продолжая в то же время прислушиваться к голосу священника.
– Значит, опять, – сказал падре.
– Уже с неделю как появились, – сказал Тото Висбаль. – Одна оказалась у нас, и неизвестно, кто ее подсунул. Сами знаете, как это бывает.
Священник кивнул.
– Там написано: как было, так все и осталось, – продолжал Тото Висбаль. – Пришло новое правительство, обещало мир и безопасность для всех, и сначала все ему поверили. Но чиновники остались такими же, как были.
