Ричард Бирд - Х20
Постепенно, через долгое время, за которое она узнает, что любопытство развеивает скуку, она замечает перемены, происходящие с листом, когда тот высыхает. Она учится терпению. Учится выбирать, обрабатывать и обращать внимание на каждую мелочь, необходимую для выделки курительного табака. Как и почему ей пришла в голову мысль вдохнуть дым, остается тайной.
Меж тем у реки мужчины побеждают скуку открытием основ мостостроения. За это время они в совершенстве овладевают искусством глиняной лепки, и один из них делает трубку. Йекуана пытаются курить, и несколько человек заболевают, но эта болезнь куда предпочтительней скуки, к тому же в следующий раз листья чуть дольше провисят рядом с ламой и карпом.
Скука все еще враг, поэтому я достаю пенал фирмы “Хеликс”, выгребаю оттуда карандаши, циркули и транспортиры и заменяю их крошками высохшего листа. Затем притаскиваю с кухни обогреватель, включаю на малую мощность и ставлю на него пенал. Некоторое время смотрю на листья в пенале, думая о том, как это действие укрепило различие между мной и животными, и о прочих вещах, вроде того, сколь неизмеримо величье человека. Я, конечно, имею в виду и нынешнего себя.
— Перекур, — шепнула она.
— Прости?
— Перекур.
Поскольку она была более опытным временным помощником библиотекаря, мне пришлось пересесть за компьютер, повернутый к мадам Бойярд. Клавиша О постоянно залипала. Весь последний час я перепечатывал имена никому не известных людей, певших в забытых операх, и время от времени посматривал на Джинни Митчелл, американку и болтушку. Пока что она не сказала ни слова. У нее были короткие волосы, не совсем светлые, и интересно вылепленное лицо. Она носила очки с круглыми стеклами в темной оправе. Не то чтобы я прямо так уж пялился, но ее белая футболка была с вырезом, а джинсы обрезаны прямо над коленом. Мне понравились ее нежная шея, округлые плечи и по-американски белые зубы.
— Перекур, — повторила она, отодвигая стул. Что-то в ней было мне очень знакомо.
— Я не курю, — шепнул я в ответ.
Мадам Бойярд смотрела на нас, поэтому я опустил глаза и по ошибке ткнул в клавишу О, она залипла, и на экране появилось минимум двадцать О, пока мне не удалось подковырнуть ее ногтем. Затем я услышал, как Джинни на идеальном и очень вежливом французском сказала мадам Бойярд, что мы хотим прерваться и выкурить по сигарете. Мадам Бойярд кивнула.
— Но только чтобы по одной, — сказала она.
Я взял пиджак и пошел за Джинни вверх по лестнице.
Позади библиотеки имелся пыльный дворик с несколькими деревьями и каменными скамейками вокруг пересохшего фонтана. Там курила и околачивалась добрая половина библиотечного персонала. Мы уселись на невысокую стенку рядом с позеленевшей статуей приземистого плотного человечка в длинном пальто, в натуральную величину. Пальто развевалось за ним, и он шел против ветра, крепко сцепив руки за спиной, словно конькобежец.
Джинни наклонилась, уперлась руками в голые коленки и пристально вгляделась в песчаный гравий. Затем протянула руку, подняла окурок и дала его мне.
— Но я правда не курю, — сказал я.
Она не ответила и опять наклонилась, пока не нашла второй окурок для себя. Взяла его самыми кончиками длинных пальцев и состроила легкую гримаску.
Я предложил ей одну из “Голуаз”, которые постоянно таскал с собой на удачу.
— Я думала, ты не куришь, — сказала она.
— Не курю.
— Странный ты.
— Бери.
— Нет, — сказала она. — Я тоже не курю. Что ты сделал со своим бычком?
— Выбросил.
— Ты что, ничего не понял? Просто держи его, если вдруг Бойярдиха выйдет. И не своди глаз с двери.
Примерно через то время, которое нужно, чтобы выкурить сигарету, на залитый солнцем дворик действительно вышла мадам Бойярд. Джинни тут же встала, бросила окурок и наступила на него. Затем чуть приподняла пятку и покрутила обнаженной лодыжкой в обе стороны, растерев окурок подошвой мокасина.
По пути в подвал мы прошли мимо мадам Бойярд. Она уже закурила “Кэмел” и направлялась к одной из скамеек у фонтана, а за ней стелился пышный шлейф дыма.
После шести часов я включил телевизор. Житель Дарема, когда-то игравший правым полусредним за “Стоук-сити”, возбудил дело против компании “Бритиш Америкен Тобакко”, потому что на пачке сигарет, которые он начал курить в начале шестидесятых, не содержалось никакого предупреждения. Ему было пятьдесят семь, он болел хроническим раком легких. Он выкуривал по пятнадцать сигарет в день на протяжении тридцати лет и ждал третьего — возможно, смертельного — инфаркта. Законченный неудачник.
В местных новостях бал правила история о Центре исследований и Тео. Через проволочную изгородь сняли, как он идет от Центра к пруду. Казалось, он не знал о камерах: просто курил и смотрел под ноги. Затем показали репортера, который перед главными воротами брал интервью у Эмми Гастон. Было слышно, как демонстранты скандируют “Барклай, Барклай, Барклай, вон, вон, вон”, а несколько ученых в халатах стояли возле Центра исследований, украдкой поглядывая на протестующих. Я узнал шевелюру Тео. Во рту он сжимал сигарету. Затем опять показали Эмми, очень доходчиво объяснившую, что “Бьюкэнен” платит некоторым своим сотрудникам за распространение бесплатных сигарет для привлечения новых покупателей. Это позор и надо что-то делать.
В конце показали студийное интервью с представителем компании “Бьюкэнен”. Молод, одет в красивый синий двубортный костюм. Очки в проволочной оправе. Он сказал, что начальство “Бьюкэнен” специально направило его в Лонг-Эштон, дабы показать, как серьезно относится к подобным заявлениям. Сказал, что уже начато внутреннее расследование и что любые необходимые дисциплинарные взыскания будут произведены со всей суровостью и без малейшего промедления. Нет, компания не занимается раздачей сигарет для привлечения новых покупателей. Компания “Бьюкэнен” никогда и ни при каких обстоятельствах не одобрила бы такую инициативу.
Восхитительно спокойный, внушающий доверие и повзрослевший доктор Джулиан Карр тепло поблагодарил ведущую за интервью.
День
12
Джинни Митчелл собиралась стать певицей в Национальной музыкальной академии, расположенной в здании оперы. Она работала в библиотеке, чтобы оплатить обучение.
— Ты что-нибудь знаешь про оперу?
— Да нет.
— Это очень просто. Все поют, а потом кто-нибудь умирает.
Точно в начале каждого часа Джинни говорила мадам Бойярд, что мы идем на улицу на перекур. Как она часто замечала, такое возможно только во Франции. Во дворике мы разговаривали, помахивая незажженными окурками и не сводя глаз с двери в подвал. По словам Джинни, первое, что бросилось ей в глаза в Европе, — низенькие люди с плохими зубами, что она приписывала соответственно незнакомству с шелковой зубной ниткой и непопулярности баскетбола.
— Я думаю, ты оценишь шутку, — сказала она.
Она приехала из Мэриленда и, едва купив контактные линзы, записалась студенткой на грядущую постановку оперы “Так поступают все женщины”. У нее были прекрасные тонкие руки, и она держала окурки самыми кончиками пальцев с отполированными ногтями. При разговоре она уверенно и плавно жестикулировала, словно житель Средиземноморья.
— Я все время стараюсь, чтобы горло, голосовые связки и легкие были в наилучшем состоянии.
Ее руки помедлили перед каждой важной частью ее певческой анатомии.
— Это как спорт. Необходимо тренироваться. Необходимо выкладываться. Необходимо бегать. Ты любишь бегать?
— Не знаю.
— Каждая мельчайшая альвеола должна быть чистой как стеклышко. Ты знаешь, что такое альвеолы?
— Кусочки легкого.
— Тогда я смогу брать высокие ноты. В парижской школе они не должны затухать. Ты себе представляешь размеры легкого?
— Нет, не представляю.
— Я имею в виду — заботиться о нем. Та еще работенка.
— Нет, честно не знаю.
— Если расстелить легкое взрослого человека, оно покроет около сорока квадратных метров. Ты только представь.
Что-то в ней меня беспокоило. Я подумал, может, ее рот, но мне нравился ее рот. Может, то, как она смотрела на меня поверх очков, или четкость ее голоса. Как бы то ни было, я был вполне уверен, что она не трансвестит.
— Ты всегда хотела стать оперной певицей?
— Только когда поняла, что делаю успехи, — сказала она. — У меня это получается. А вот и она.
Джинни встала, бросила окурок и раздавила его подошвой. Пытаясь искрошить его до неузнаваемости, она покрутила ступней, а потом ногой и худенькими ягодицами сначала в одну сторону, а затем в другую. Она убивала сигарету, когда та уже давно была мертва.
Глядя на свет на ее лодыжке, я подумал, не предам ли я Люси, если влюблюсь в кого-нибудь еще.
