Джон Апдайк - Переворот
Пальцы Эзаны, не смыкавшиеся из-за толстых колец, шире растопырились на стеклянной поверхности его стола.
— Я иногда думаю, мой президент, верно ли отражают даже плодотворные схемы Маркса топологию мира, где советские пролетарии устраивают черный джинсовый рынок, а дети капиталистического среднего класса изготавливают бомбы и плакаты с изображением улыбающегося Мао?
— Или где шеф-министр радикальной хунты, — добавил я, — ведет подрывные разговоры с американской разведкой и пытается заразить своего президента фальшивым, сентиментальным атеистическим плюрализмом, который он в результате этих разговоров подцепил?
Эзана не смог ответить из-за появления Кутунды, спрятавшей согласно установленным в правительстве правилам свою секретарскую униформу под просторным бубу; она ворвалась в кабинет Эзаны в сопровождении человека с узким лицом, в котором, несмотря на его формально строгий вид, я признал того полицейского из племени фула, который читал королю Коран. Он был по-прежнему в феске сливового цвета, но вместо белой куртки и панталон касты служителя в высших сферах на нем была рубашка в узенькую, словно ниткой проложенную, полоску и коричневато-серые брюки, неприлично узкие в бедрах и такие широкие внизу, что из-под них видны были лишь квадратные, словно эмалированные, носы туфель. И Кутунда, и он держали полные стаканы какого-то напитка и явно собирались вернуться на своего рода вечеринку. В руке у нее, кроме того, была коробочка соленого печенья под названием «Хай-Хо», а ее молодой спутник держал полумесяц эдамского сыра с красной корочкой. Они пришли, однако, по моему требованию, чтобы присутствовать в качестве свидетелей при задержании их хозяина Мтесой и Опуку как предателя страны и человека, который ходит в шелках. Эзану поместили в комнаты, где сидел король в казарменном крыле Дворца управления нуарами, над Народным музеем империалистических зверств, вблизи истиклальской Антихристианской школы для девочек, с волейбольной площадки которой отчетливо слышались крики играющих.
Мне утомительно перечислять здесь все возражения и мольбы Эзаны. В частности, он сказал следующее:
— Мой президент, если вы посадите под замок своего шеф-министра и одновременно предпримете свое индивидуальное странствие в пещеру в Балакском массиве, о которой ходят всякие слухи, вы оставите Куш без руководства!
Я сомневался, что Куш это заметит, но никогда не вредно обезопасить себя, и чтобы показать Эзане, как я способен свободно и быстро принимать решения, я повернулся к молодому шпиону в феске и назначил его исполняющим обязанности министра внутренних дел, заведующим Бюро по транспорту, координатором лесов и рыболовного промысла и председателем Совета по туризму. Кутунда, сказал я, проинструктирует его и расскажет о его обязанностях.
Обязанности, обязанности. Прежде чем двинуться в путь, необходимо было посетить мою вторую жену и прижать к груди мой маленький росточек. Укутанная жила в изолированной вилле в самой уважаемой части Ле Жардена, где до 1968 года, когда шли дожди, выросли высокие платаны и каштаны, привезенные поселенцами, а за пять последующих лет деревья начали чахнуть, вянуть и совсем засохли. Их белые скелеты, жестоко обрезанные в галльской манере, обрамляли вьющиеся дорожки. Вилла Кэндейс заросла гнилостной зеленью, но засуха сделала то, что поленилась сделать рука человека, тем не менее высохший, лишившийся листьев вьюнок пробрался по трещинам в штукатурке фасада, его пальчики вцепились в ставни и поползли вверх по маленьким ионическим колоннам портала. Лоза уже стала выдирать плиты из крыши портала, но тут ее жизнь прекратилась. Когда я дернул за колокольчики, внутри раздался странный шуршащий звук, однако Кэндейс быстро подошла к двери, точно сквозь сплошные стены следила за моим появлением.
А возможно, она собиралась выйти, так как была закутана с головы до пят в тускло-черное буи-буи с паранджой, закрывавшей все лицо. Разбросанные по вуали дырочки, более мелкие, чем на капустной терке, позволяли смотреть на мир, представлявшийся ей в пятнышках. Возможно, в удаленном уголке Афганистана или Йемена еще существует какой-нибудь полоумный старик — торговец специями, шейх или бандит, который держит своих наложниц в таком виде, но в Истиклале, где социалистический прогресс укрепил традиционное легкомыслие африканских женщин, подобный костюм не мог не вызывать иронии, не восприниматься как злая шутка надо мной.
— Боже правый, смотрите, кто пришел! — послышался ее голос сквозь слои муслина.
Позади нее стояла крупная горничная из племени сонгай с корзинкой на руке. На лице девушки появилось встревоженное выражение: я был для нее олицетворением власти и главным нанимателем. У Кэнди не было другой прислуги, и не из-за моей скаредности. В первые годы нашего брака, когда я проводил с ней половину, а потом треть своего времени, в доме было достаточно слуг. А когда мои посещения постепенно сошли на нет, она стала отпускать слуг, раз в месяц сама делала уборку в доме, даже копалась в огороде, пока солнце чуть не сожгло ее. Сейчас Кэнди явно собралась вместе с прислужницей за покупками, но поскольку она почти никогда ничего не покупала, предпочитая заказывать по почте непортящиеся продукты из Соединенных Штатов, я мог лишь заключить, что целью таких вылазок было показаться закутанной и таинственной среди сплетниц и вызвать скандал. Люди скажут, что Эллелу в приступе страсти изуродовал жену или из порочных сексуальных склонностей женился на чудовищной уродке.
— Ё-моё, хватает же у тебя наглости, — сказала она, — явиться сюда в солдатском костюме с таким видом, будто я что-то тебе должна, кроме... кроме хорошего пинка по яйцам.
Ее врожденная скромность отступила перед потребностью произнести такую фразу в исповедуемой на ее родине манере свободы слова, а теперь еще и следуя феминистскому представлению об угнетении ее пола. Но Кэндейс не была забойщиком мяча, она была тем, кто наносит удар в сердце.
— Моя обожаемая, — сказал я, — я приехал попрощаться с тобой. Я собираюсь дойти до края моей судьбы и могу полететь вниз.
Моя исламская велеречивость, естественно, привела ее в ярость.
— Нечего мне болтать эту чушь про кисмет, — сказала она. — Я знала тебя, когда ты не мог отличить Коран от каталога «Сирс Робака».
И, словно решив прекратить атаку, она, кипя от злости, повернулась — колонна, обтянутая материей, — и было огорчительно видеть, как мало ее спина отличалась от переда. В своей затворнической жизни она выглядела не человеком, а опухолью, эдаким серым аспарагусом. Кэндейс жестом отослала перепуганную сонгаитку, резко махнув рукой с неуклюжестью человека, считающего, что со слугами надо поддерживать дружеские отношения, и устало плюхнулась в кресло — подделку под чиппендейл, присланное по заказу из Гранд-Рапидса. Она пыталась создать на этой французской вилле, построенной из материалов, производимых в южной Сахаре, прямолинейный водонепроницаемый уют висконсинской гостиной. Но выложенный плитками пол, стены, мебель из пальмового дерева подрывали эту иллюзию, которую еще больше уничтожали термиты и рассыпающиеся из-за засухи вещи. Ничего не снимая из своих одеяний, Кэндейс положила ноги в сандалиях на сервировочный столик из пятнистого клена, выдвижные доски которого тоже покоробились и разболтались от засухи. Если у ее родителей могла стоять пара раскрашенных фарфоровых уток с полыми спинами, из которых торчали утопленные в камушках нарциссы, у Кэндейс стояло глиняное блюдо с неочищенными орехами. Я взял один орех, расколол его и съел. В наших кушитских арахисах есть сладость, приятный, греющий душу вкус, какого я нигде больше не встречал.
— Ну, шеф, — спросила меня жена, — как дела с разными трюками на высоком уровне? Голову старику Эдуму отрубили, а влажности, похоже, не прибавилось.
— В таких материях равновесие нелегко установить. Я посадил Микаэлиса Эзану в бывший отсек короля — возможно, это что-то изменит. Он ставит под угрозу честь нашей страны, сотрудничая с твоими бывшими соотечественниками.
— Бедный малый, наверное, просто пытается внести немного рационального зерна в рай Эллелу на земле.
— Расскажи мне, какое рациональное зерно существует во Вселенной, — парировал я, — и я прикажу соответственно устроить мой рай.
— Не делай из меня школьницы, — сказала Кэндейс. — Этим ты меня и заманил в эту адову дыру — такой обаяшка, такой философ, на пустом месте создаешь новые нации. Главное тут — пустое место. Ты начинаешь с пустого места и пустым местом кончаешь. Господи, до чего же жарко в этом чертовом мешке!
— Сними паранджу, — посоветовал я. — Зря ты так шутишь со своим всепрощающим супругом.
— Черта с два шучу, — сказала она, и моя нервозность поуспокоилась от ее жесткого тона, который так же верно, как то, что за ночью настает день, зазвучит еще жестче и пронзительнее. — Кто привез меня сюда тайком, закутав с головы до ног? Кто говорил репортерам, что я — берберка-завия, слишком религиозная, и потому не могу никому показываться? А потом после этих паршивых панафриканских игр пошли слухи, что Ситтина — твоя вторая жена, а не третья. Кто, мистер Два-Эл Два-У, еще больше запаковал меня, когда началась революция и всех янки отправили из Истиклаля назад, на Эллис-Айленд? Господи, если ты думаешь, что я не была бы до смерти рада вернуться вместе с остальными туда, где можно пить воду, не выбросив предварительно из стакана сороконожку, и где не надо поклоняться пять раз в день вонючей Мекке или отпихивать ударом ноги голодных детей со своего пути всякий раз, как прогуливаешь козу, значит, ты ни о чем не думаешь. О нет, только не я, безумная старуха Кэнди, получавшая одни пятерки по политическим наукам, а вне стен учебного заведения верная, как собачонка, безумная, которой на роду написано быть рабыней мужчины, сидеть здесь и видеть, как уходит проклятая жизнь, и ты называешь это шуткой. А то как же, — произнесла Кэндейс и резкими круговыми движениями против стрелки сняла покровы с головы. Дрожащей белой рукой отстегнула паранджу.
