Константин Федин - Санаторий Арктур
И когда, волнуясь и торопясь, Клебе перебирал холодно-скользкие вперемежку с чуть шершавыми от пыли листы нот, он услышал за дверью голос Карла, сразу напомнивший, как в смежной комнате, тогда, вечером, сидела Инга с окровавленной тряпкой в руке.
— Господин доктор!
— Войдите, — бодрясь, нарочно громко крикнул Клебе и вздрогнул от своего крика.
Первой вошла Лизль, за нею — Карл.
— Извините, господин доктор, можно? — сказала Лизль бойко. — Мы вам помешали? Мы хотели вам заявить…
— Одну минуту, — прервал Клебе, — я не знаю, кто такие — мы?
— Это вот мы, я и Карл.
Она показала пальцем на себя и на Карла и той же рукой, с размаху, очень женственно, поправила свои обильные черные волосы.
— Мне неизвестен такой феномен — мы. Я знаю Карла, знаю вас, Лизль. Говорите каждый за себя.
— Мы хотим сделать заявление, — опять начала Лизль.
— Я сказал, чтобы вы говорили за себя! — вскрикнул Клебе. — Я нанимал вас в отдельности, а не вместе!
— Карл, говори, — мотнула головой Лизль.
— Я прошу расчет, господин доктор, — сказал Карл со своей счастливой улыбкой.
— А… я понимаю, — сказал Клебе, заставляя себя успокоиться. — То есть в каком смысле? Вы хотите…
— Я ухожу из Арктура, господин доктор.
— Но что вы, Карл! Когда кругом такая безработица!
— Он уже нашел другую работу, — сказала Лизль. — Он идет мостить дорогу, — тут строится, в нашем кантоне. И гораздо больше выходит, чем у вас, и без задержек. Я тоже ухожу с ним, и, пожалуйста, примите наше заявление.
— Отлично, — сказал Клебе, — придите завтра в контору во время занятий.
— И чтобы то, что вы нам должны… что вы не заплатили…
— Я сказал — завтра! — опять, не удержавшись, крикнул Клебе.
— Карл, господин доктор на меня орет, а ты что?
— Господин доктор волнуется, — деликатно сказал Карл.
— Завтра, — повторил Клебе.
— Но мы хотим, чтобы заявление считалось с нынешнего дня, — сказала Лизль.
— Подите вон, — задыхаясь, негромко выговорил Клебе.
— Видишь? — толкнула Карла Лизль. — Господин доктор меня гонит. Этак господин доктор оскорбит меня как девушку, а ты что?
— Молчать, поломойка!
Клебе насилу стоял, держась за нагроможденную кипу нот, его начало трясти, он слышал стук зубов.
— Господин доктор, вы, пожалуйста, не очень, — на этот раз воинственно, поправляя волосы, сказала Лизль. — Когда вы ко мне приставали, я была не поломойка. Вы думаете, никому не известно, что вы ко мне лезли, в мой чулан? Карл об этом великолепно знает. Что ты молчишь, Карл? Эх ты! У тебя нет расы!
Клебе рванул с полки ноты, кипа рухнула, тетрадки, скользя, раскинулись по полу огромной колодой карт, и на них попадали книги. Он стоял бледный, трясущийся, кашель рвался у него из груди.
— Извините, господин доктор, — сказал Карл, выпроваживая Лизль и отступая следом за нею. Его зеленые прозрачные глаза стали серьезны, он даже не попытался собрать упавшие ноты и книги, а только сочувственно и понимающе передернул плечами.
— Женское кокетство, господин доктор, — мигнул он на Лизль, исчезая.
Доктора Клебе трясло. Это не был знакомый озноб болезни. В беспомощном дрожании рук и головы Клебе почудилось страшное подобие трясучего паралича. Ему было немыслимо двинуться с места — вдруг это и правда паралич? Он ждал, когда пройдет отвратительная пляска. О музыке он забыл. У него явилось необоримое желание скрыться, спрятаться в недосягаемую щелку, скататься в клубок и так залечь, чтобы никто не нашел. Его терзало, что вот сейчас опять отворится дверь и снова повлачат его на какое-нибудь унижение. Он все стоял. С пола глядела на него выхоленная, довольная, раскрашенная физиономия, рядом с ней — другая, совершенно ее повторяющая, потом третья, четвертая: это высыпались с полки романы Уоллэса, и преуспевающий автор улыбался со своих обложек, счастливый, как Карл. Клебе попробовал шагнуть. Ноги вяло повиновались. Он наступил на ноты, потом прямо на Уоллэса, попирая его улыбку. Он метнулся из угла в угол, решил принять успокоительное лекарство и пошел в медицинский кабинет. Раскрыв аптечку, он выбрал маленький, темно-желтый флакон, спрятал его в карман, задумался, шагнул к стерилизатору и достал шприц.
Он вернулся к себе, положил шприц на столик, отставив прочь плевательницу, подошел к книжной полке, вытянул за корешок «Фармакологию» и, найдя нужный раздел, внимательно почитал стоя.
Ему казалось — он успокоился, хотя руки еще тряслись. Он глянул в зеркало. Щеки и лоб были покрыты сеткой тоненьких розоватых жилок, точно от холода, и он назвал это про себя врачебным термином — мраморностью кожи. Лицо не понравилось ему.
Он быстро сел за стол, взял почтовую бумагу с маркой Арктура в верхнем уголке, отвинтил наконечник пера и, навалившись на локоть, чтобы не дрожала рука, стал писать.
15
Карл чистил мебель В холле, когда пришел почтальон — пожилой низенький толстячок с усами кольцом, уже сколько лет носивший в Арктур почту. Они поздоровались.
— Шеф спит? — спросил почтальон.
— Еще не выходил.
— Придется потревожить: ему деньги телеграфом.
— Э, это как раз то, чего нам не хватает, — просиял Карл, — ступайте прямо к нему.
Через минуту почтальон вернулся к Карлу.
— Господин доктор не отзывается. Я стучал как следует.
— Это он надевает смокинг, чтобы встретить вас тостом, — весело сказал Карл. — Пойдемте.
— Раньше в таких случаях он подносил мне наперсточек киршвассера, — сказал почтальон.
— А теперь, умирай от жажды, не поднесет стакана воды, — сказал Карл.
Он постучал в дверь, прислушался и сказал тихо:
— Раньше все, что мельче франка, он не считал за деньги.
Он опять постучал и послушал.
— Да нет, я стучал, — с досадой сказал почтальон.
— Как он платил жалованье! — прислушиваясь, говорил Карл, — Не надо было смотреть в календарь.
— Может, он куда вышел? — сказал почтальон, поддав коленом оттягивавшую плечо битком набитую сумку.
— Господин доктор, — крикнул Карл, — вам деньги!
— Чего кричать? — недовольно сказал почтальон. — Может, там никого нет. Дверь-то заперта?
Карл нажал на ручку, дверь была не замкнута, он чуть отворил ее и неуверенно ступил на порог. Он стоял не двигаясь одно мгновенье, потом вдруг попятился, захлопнул дверь, обернулся и прижал створку спиною.
— Постой, — дохнул он, — может… может, нужен свидетель. Не уходи. Я сейчас.
Он побежал, точно на улице, высоко вскидывая ноги, по коридору, по лестнице, скачками через несколько ступеней, на самый верх и бросился к комнате Гофман. Никто не ответил на его отчаянный, поплывший по дому стук, он кинулся назад, и тут из ванной вышла Гофман.
— Фрейлейн доктор… господин доктор!
Он не мог сдержать дыхание и махал руками.
Не спрашивая, она поняла, что нужно, так же как Карл, бежать, мчаться, нестись. Но на ней был купальный халат.
— Сейчас оденусь. Что случилось?
Карл загородил ей дорогу.
— Господин доктор Клебе, я думаю, что ех, — шепнул он, страшась этого непонятного, знахарского слова.
Они побежали вниз.
У кабинета, как на карауле, стоял почтальон, подперев стулом свою сумку! Гофман вошла первой.
Клебе был бледно-желт и так спокоен, как будто ничего особенного не случилось. Тело его было прикрыто смятой простыней.
Гофман стала так, чтобы ее лицо не видел Карл: она зажмурилась, потому что не могла смотреть на Клебе. Она хотела нащупать его пульс, но ощутила холод окоченелости и незаметно отдернула руку. Она откашлялась и, не поворачиваясь, сказала на одной ноте:
— Это случилось несколько часов назад.
— Он мертв? — спросил из дверей почтальон.
— Я сразу определил, — сказал Карл.
Гофман увидела на столике шприц и пустой желтый флакон.
— Смерть последовала, вероятно, от морфия, — по-больничному сказала она, нагнувшись к флакону.
— Ага, — сказал почтальон. — наложил на себя руки. У меня это второй такой случай.
— Надо сообщить полиции, я знаю порядок, — сказал Карл.
Он оправился от испуга, но его еще лихорадила потребность действовать.
Гофман испытывала страшную перемену, совершавшуюся в эту минуту в мире, прежде всего — в ее мире, вокруг нее. Доктор Клебе, все время живо пребывавший в ее сознании, в один миг непостижимо заменился трупом под смятой простыней. Мгновение назад жизнь как будто не требовала к себе никакого внимания, подразумевалось, что ход ее не только не нуждается во вмешательстве, но еще сам подталкивает человека. А тут она вдруг вцепилась в человека, словно в ужасе, что ход ее сейчас же остановится, и Гофман слышала ее панический вопль: «Толкай мой ход, двигай, сильнее, скорее, а то, видишь?.. Посмотри на кровать, взгляни, взгляни!» И нельзя было не двигаться. Из Арктура оказалась вывернутой ось, ее надо было заменить. И Гофман в первый же миг, как только увидела смерть, поняла, что сделалась теперь главной, старшей в Арктуре, и ей, так же как Карлу, захотелось действовать и решать. Но ее непрерывно поташнивало, и она боялась, что упадет.
