Евгения Кононенко - Без мужика
Свечи из гостиной осторожно плывут в спальную. Объятия становятся значительными и трагическими. Когда-то их супружеская любовь была игривой и задорной, и, казалось, так будет всегда. «Сие есть блуд!» — в соответствующий момент Артем строил из себя пуританина, и они хохотали, прикрывая друг другу рты ладонями, чтоб не проснулся сын в детской кроватке, которую потом сменила подростковая кушетка. Одна свеча догорела. А другая еще горит, хотя зажигали их одновременно. Все происходит так хорошо и так горько. «Словно в последний раз!» Нет, нет, нет, не в последний, не в последний! Никогда не бывает в последний!.. Гаснет и вторая свеча. В окно заглядывает яркий фонарь, окруженный туманными снегами. Считается, что в такие минуты обо всем забываешь. Нет, наоборот, — все схватываешь острее. И запоминаешь навек. И снег, что мечется за окном. И дым, что завис над подсвечником. И слезы на запавших щеках мужа. Он, бывало, неделями не брился. А сегодня — лицо выглядит как прежде… Только похудел. Выпирают плечевые кости. Снег идет… И где этот сын, уже бы должен быть дома… Впрочем, хорошо, что сейчас его нет. Пусть придет через пятнадцать минут. А снега мечутся, и дым над подсвечником стоит, и слова любви такие надрывные… Да, это любовь, любовь…
Почему утром просыпаешься так медленно, а среди ночи — так внезапно? Гелена села на кровати, стала искать халат.
— Боже мой, где он?
— Он вернулся в одиннадцать и уже давно спит. Успокойся, все хорошо.
— Что хорошо? Господи, что на этом свете хорошо?
— Сын вернулся в одиннадцать. Лег спать. Привел кота. Я дал ему сосиску. Он съел и тоже спит. И ты спи.
— Заснешь тут с вами! Он поставил обувь сушиться? В чем он пойдет завтра в школу?
— Сейчас проверю. Лежи.
— А где кот? Надеюсь, не у него в постели?
Муж встал. Пошел в смежную комнату. Кот обиженно замявкал, — очевидно, его все-таки вытащили из теплой постели. Артем вернулся в спальную.
— А бутылка от вина осталась на столе?
— Сейчас пойду уберу.
— Поздно. Какой смысл убирать ее теперь?
Артем снова вышел в соседнюю комнату, потом вернулся к своей подростковой кушетке, где белела смятая постель.
И снова обрыдлая утренняя суета. Гелена и сын собирались на работу, в школу. Артем, как всегда, тоже пришел в кухню, чтобы своим утренним сном не усугублять свою же никчемность. Нужно будет, когда они уйдут, пойти к маме, взять у нее немного денег. Он в который раз пытается сделать сыну бутерброд в школу и в который раз ему дают понять, что он этого не умеет, лучше б и не лез.
Они ушли, оставив грязную посуду и незастланные кровати, а он, как всегда, в доме не убирался. Потому что знал: только начнешь хозяйничать — это уже будет навсегда. А он еще надеялся найти себе достойное место на этом свете. Какое? Конкретика убивает чувство достоинства. Работать по специальности? По какой специальности? Он более десяти лет ездил по экспедициям, не боялся трудностей, спал в палатках, таскал на себе рюкзаки, полные камней и проб грунта. Теперь в этой сфере — кризис. Все это никому сегодня не нужно. Надо срочно менять профессию. Раньше они с Геленой об этом хоть разговаривали:
— Ты хочешь, чтоб я пошел в торговлю (наибанальнейший и самый распространенный сюжет)? В индустрию развлечений (Артем пописывал стихи, сочинял к ним музыку)? В политику (которая считалась наиужаснейшей проституцией и глубочайшим падением)? — спрашивал он Гелену, когда жена, тактично дав ему месяц на реабилитацию после стресса от увольнения, начала потихоньку намекать, что стоило бы заняться поисками работы.
— Ты, как я вижу, никуда не хочешь идти, тебе понравилось дома, — раздраженно говорила Гелена, собираясь на работу.
А потом на эту тему они уже не говорили. Гелена бралась за все работы, где платили — разве Артем отказался бы, если б ему что-нибудь предложили?! Сын рос, у него ломался голос, падала успеваемость, появлялись новые друзья и подруги. Все трое обитателей маленькой квартирки на последнем этаже старого дома в центре города равномерно удалялись друг от друга в разных направлениях. Жена и сын бывали дома все меньше и меньше. А Артем постоянно сидел в четырех стенах. Он мог часами стоять возле окна, тупо наблюдая чужую жизнь в окнах на противоположной стороне улицы. Думал, что становится похожим на старого деда в окне напротив — сколько раз он видел, как тот человек второпях ест на подоконнике, поставив возле себя лампу, отгородившись плотной шторой от тех, кто с ним живет, и голодный Артем завидовал старику: тебе, дед, хоть есть дают…
А когда Артем ходил к матери за продуктами, то всегда вглядывался в глаза прохожих и был уверен, что практически все, кого он встречал по дороге, такие же неприкаянные, как и он. Он видел глаза тех, кто раздает на улице рекламные проспекты. Видел тех, кто ходил по улицам с рекламными плакатами на спине и груди, призывая подключаться к наиновейшей сети мобильной связи или дорого продавать золото и платину. Видел людей с гитарами, что пели в подземных переходах — между прочим, он бы тоже так мог. Посадить на плечо кота, положить перед собой шапку и затянуть:
Подайте, люди, мы давно не ели,
Мы гордость потеряли от тоски.
Подайте, люди, ибо в самом деле,
Для нас настали черные деньки.
Он смотрел на бабушек, которые следили за теми, кто беззаботно пил пиво на лавочках в скверах, чтоб вовремя схватить пустую бутылку и бросить в свою сумку. Смотрел, как женщины из окрестных сел — среди них случались неожиданно молодые и красивые — продавали мясо или творог прямо на улице, а потом наспех собирали свои кошелки, быстро убегали от милиции, чтоб встать со своим товаром в другое место — шагах в двадцати от предыдущего, а он глотал слюну, готовый есть их мясо прямо сырым. И снова, и снова смотрел на нищих, как они протягивали жестянки из-под консервов и просили: «Подайте, люди добрые, подайте!» А он ходит по улицам голодный, но не пристраивается к этим попрошайкам, не собирает бутылки, не перепродает носки, купив их оптом, чтоб получить по пятьдесят копеек «навара» с каждой пары. Не раздает рекламные листочки, которые люди тут же выкидывают не читая. Наверное, он еще не дошел до глубины житейской пропасти или же ему, в отличие от этих людей, не хватает настоящего жизненного мужества, когда сам себе говоришь: нужно хоть как-то, но — жить?..
Он возвращался домой с пустыми руками, с камнем на сердце. В начале его безработного существования Гелена оставляла в холодильнике мясо и овощи, из которых можно было сварить суп. Но он никогда не вставал к плите — это был бы крест, на котором его распнут. Потом и Гелена перестала куховарничать, они с сыном ели продукты быстрого приготовления. Но никогда они не ели то, что он приносил от своей матери, косвенно намекая, что это, мол, — его. «Эта банка занимает половину холодильника! Когда уже ее отсюда уберут?» Артем доедал и относил грязную банку назад к матери. Три зимы и три лета прошли в таком молчаливом режиме! И неизвестно, предвидятся ли перемены — к лучшему, к худшему ли, — впрочем, куда уж к худшему! Хотя — всегда есть куда. Например, можно умереть…
Когда я сажусь в лифт в чужом высотном доме
Еду на последний этаж
Поднимаюсь вверх по каким-то грязным ступенькам
Нахожу дверь, ведущую на чердак
А потом ту, что ведет на крышу
Когда встаю на край плоской крыши
И тихо смотрю вниз
На необычный ракурс знакомых кварталов
Опершись на невысокую ограду
То не переступаю ее
Только лишь потому что тебе станет очень муторно
Когда тебя позовут забрать мое разбитое тело
А у тебя в жизни и так достаточно проблем
Артем был прав, у Гелены и без того проблем хватало. Она работала в организации, занимающейся экологией, на которую, случалось, подбрасывали денег. Преподавала валеологию в коммерческом учебном заведении. А также, поскольку хорошо знала английский, переводила тексты на тему охраны окружающей среды. Денег все равно не хватало. К тому же платили нерегулярно, заказчики ей немало задолжали. Но иногда все-таки платили, и тогда наставали короткие, но бурные периоды жизненного подъема, когда казалось: вот-вот все будет хорошо.
После снегопада транспорт ходит плохо, Гелена опаздывает на свою лекцию, но все равно сохраняет счастливое спокойствие уверенной в себе женщины. Во-первых, вчера заплатили. Несколько дней можно жить спокойно. А потом, даст Бог, заплатят еще. Во-вторых, Гелена ощущает неимоверный прилив энергии от того, что произошло вчера у них с Артемом. Нужно будет почаще кормить его ужином, а потом брать к себе в кровать. Собственно говоря, это их общая кровать. И вообще, он ее законный муж. Сам Бог велел делить с ним ложе. В конце концов, если он опять осточертеет, она его вновь отправит в отставку — подумаешь, горе!
