Марсель Прево - Куколка (сборник)
– Я хочу встретиться с вами!
– Зачем?
– Я хочу видеть вас!
Мадлен на мгновение задумалась. Пленительные ямочки исчезли с ее кругленького личика, а в широко раскрытых глазах застыло такое выражение, которое бывает у ученика, вставшего в тупик пред неразрешимой арифметической задачей.
– Вы непременно хотите видеть меня? Хорошо, пусть будет по-вашему, – вдруг промолвила она с таким видом, как будто ей не дешево стоило это решение. – Обещаю вам, что вы еще увидите меня, но… – многозначительно подчеркнула она, – предупреждаю вас, что я несвободна, что эта встреча может быть опасной и… по всей вероятности и будет таковой.
Тут она умолкла, вопросительно глядя на меня.
– Я хочу встретить вас, – упрямо повторил я. – Я хочу любить вас!
– Пусть так! – повторила Мадлен. – Это решено. А теперь позвоните-ка и велите нанять фиакр… Не провожайте меня! Я сойду и уеду одна, а завтра… в крайнем же случае послезавтра я напишу вам, где и когда мы увидимся.
– О, благодарю, благодарю вас!
Мадлен улыбнулась, и снова дивные ямочки заиграли на ее чудном личике. Тогда она, шаловливо изогнувшись, подставила мне свою гибкую смуглую шейку, и я снова припал к ней, упиваясь дивным ароматом этого молодого стройного тела, ее вьющихся темных волос.
Сначала на ее лице отразилось только любопытство, смешанное с легкой иронией, но потом, словно охваченная моей страстью, она пылко обвила мою голову дрожащими ручками и крепко поцеловала меня в лоб.
– До свидания! – промолвила она.
Глава 3
Для меня наступили дни беспокойства, ожидания и страстного томления.
Я побывал в министерстве и в нескольких словах отдал отчет Лорио о благотворительном вечере маркизы де Талиасерпи, но после этого уже воздержался от дальнейших посещений министерства.
Однако, я так нервничал, что не находил себе места. Я загонял свою верховую лошадь, заставлял ее брать высочайшие барьеры, перебил на стрельбище массу голубей, сделал четыре визита, которые лежали на моей душе с первого дня моего водворения в Париж, и обегал чуть ли не все улицы и бульвары Парижа с видом триумфатора: еще бы, ведь Мадлен обещала, что мы увидимся! Был ли во всей вселенной человек счастливее меня? Мадлен избрала меня… меня! По пути я кидал на других женщин взгляды сострадания: как все они – даже самые красивые, молодые и элегантные – были ничтожны, незначительны в сравнении с Мадлен, как они были жалки!
Вероятно, я представлял собой довольно смешную фигуру, со своим победоносно-презрительным видом, потому что не было ни одной женщины, которая не обратила бы на меня внимание.
Должен сознаться, я безумно надоедал своему швейцару, чуть ли не поминутно осведомляясь у него: «нет ли мне письма?» Да и своему старому слуге, Клементу, я вероятно не меньше надоедал тем же вопросом…
А письмо все не шло, и меня уже начали мучить сомнения.
«Что такое?.. – думал я, – почему же она молчит? Может быть, она раздумала?., не хочет?.. Она предупредила меня, что несвободна; может быть, она не решается, ей грозит опасность?.. И что значит: «Я несвободна»? По всей вероятности она замужем, и, должно быть, крайне неудачно. Ее муж, вероятно, форменный дурак, сущее животное, раз он не ценит счастье обладания такой редкой, такой пленительной женщиной и решается отпускать ее одну, без себя в такие сомнительные места, как этот бал-маскарад маркизы де Талиасерпи?.. Какой здравомыслящий муж разрешил бы своей жене подобную выходку? И какая жена, – мысленно прибавлял я, – решилась бы на такую эскападу без ведома своего мужа?»
Но, тем не менее, мысль, что моя прекрасная незнакомка замужняя, крайне смущала меня.
«Ах, – думал я, – если бы она оказалась протестанткой или еврейкой».
Мне было бы много приятнее и легче для совести нарушить брачный союз приверженцев другой религии, чем своих же католиков.
Кончилось тем, что я постарался усыпить свою совесть уверениями, что моя красавица вовсе не замужем. Она сказала: «Я не свободна». Но она вовсе не говорила: «Я замужем». А ведь это не одно и то же. Может быть, она хотела сказать своей фразой, что у нее семья: мать, отец, братья…
Эта мысль успокоила меня и привела мою совесть в соглашение с моими желаниями. Но наряду с этим я страстно хотел, – уж если моя очаровательная Мадлен замужем, чтобы она, по крайней мере, как можно дольше не заводила со мной речи о своем супруге.
Но и второй день был уже на исходе, а я все еще не получал желанного письма. Меня охватила мука сомнения.
«Что же это, – думал я, – она, точно, посмеялась надо мной?»
И это странное подозрение мучило и несказанно томило меня.
Однако вечером я испытал минуту обманчивой надежды: ко мне вошел мой старый слуга, Клемент, неся на подносе два письма. Я даже подскочил от радости, но – увы! – она была преждевременна: одно из писем было от домохозяина, справляющегося, доволен ли я произведенным в моей квартире ремонтом, а другое было от моего старого опекуна. Он написал следующее:
«Дорогой Филипп! Я с радостью узнал о том, как Вы удачно сдаете свои экзамены. Молю Бога, чтобы Вы сохранили любовь к учению и чтобы Вы как можно лучше подготовились к служению науке с помощью труда.
Что касается меня, то я продолжаю трудиться над своей «Историей религиозного движения в Малой Азии». Этот труд даст мне много наслаждений, но к несчастью мне не хватает многих данных, образуются обидные пробелы. Вот и теперь, дитя мое, приходится прибегнуть к Вашей помощи. Надеюсь, Вы не откажетесь помочь своему старому учителю в его научных изысканиях.
Вот в чем дело: в последнюю свою поездку в Париж, когда я Вас провожал и устраивал, я видел в Лувре очень интересную новинку: только что привезенную деревянную статуэтку, изображающую молодую женщину в прозрачной тунике. Это изображение Туйи, настоятельницы монастыря монахинь-затворниц в Персии. Я сделал беглый набросок с этой статуэтки, но теперь, когда я приступил к подробному описанию, то вижу, что моего рисунка недостаточно. Поэтому, друг мой, сходите сегодня в Лувр (простите мою настойчивость, но я с нетерпением ожидаю интересующих меня сведений) и посмотрите внимательнее на это изображение: у него не хватает одной груди и большого пальца на одной ноге. Это-то я твердо запомнил, но вот которой груди и большого пальца с какой ноги?.. Левой, правой?.. Вот в чем вопрос, и очень важный для меня вопрос! Поэтому, дорогой мой, жду от Вас немедленного ответа. До свидания, дорогой мой! Дружески лобзаю Вас, брат мой во Христе, шлю Вам свое благословение и пожелание здоровья и всего лучшего.
Дон Галиппе»Это письмо по своему характеру ничем не отличалось от многих писем, полученных мною от моего наставника и опекуна, однако оно сильно взволновало меня, так как подчеркнуло громадную внутреннюю перемену, происшедшую со мной в короткий период между моим переселением на улицу Порталис, маскарадом и ужином, и теперешним моим состоянием.
И мне показалось пустым, ничтожным и бессмысленным интересоваться тем, какой груди и с какой ноги не хватает большого пальца на изображении настоятельницы Туйи… Да и вся археология, которой я раньше так увлекался, показалась мне вдруг мертвечиной, не заслуживающей внимания!..
Я мысленно пробежал жизнь дона Галиппе и содрогнулся, подумав, что он всю свою жизнь и весь свой интерес посвятил деятельному изучению изображений различных настоятельниц и отшельников, умерших за тысячу лет до настоящего времени. Я содрогнулся и от души пожалел его за то, что он лицезрел только лишь каменных, деревянных и медных женщин и никогда, никогда в жизни не упивался неподражаемой прелестью живого женского тела. Я с сожалением подумал о том, что мой бедный дон Галиппе ждет теперь известия об изъянах своей деревянной Туйи с таким же страстным нетерпением, с каким я дожидаюсь сейчас свидания с молодой, красивой живой женщиной, у которой все на своем месте. И, мысленно сравнивая себя со своим наставником, я сознал, что вырос на целых три головы. Мне показалось, что я – взрослый человек, тогда как он – сущий ребенок.
В мое сердце снова властной волной ворвалась непоколебимая уверенность в свою счастливую звезду. К чему сомнения? К чему уныние и печаль? Нет, она, моя милая незнакомка, мой пленительный образ в желтом домино, не обманет меня! Она обещала и сдержит свое обещание: я снова увижу ее. Предо мной расстилается вся моя будущность, и судьба щедро одарит меня и счастьем, и удачей в любви.
Придя к такому заключению, я – о, верх кощунства? – на обороте письма дона Галиппе набросал карандашом стихи, воспевающие молодость, безумие любви и упоение страстных поцелуев. Потом я распахнул окно, сел на подоконник и стал жадно вдыхать вечерний морозный воздух.
Небо было усыпано звездами, молодой серп луны исчез за колокольней церкви Святого Августина, улица была молчалива и пустынна. По ней лениво прокатился одинокий фиакр и после некоторого колебания завернул налево. На колокольне Святого Августина пробило три четверти десятого… Молодая работница пересекла улицу и чуть ли не бегом кинулась в переулок…
